В ответ на это Вася схватывает книги и со слезами на глазах стремглав выбегает из класса. Не было его и на следующих уроках — он ушел домой.

Борису было обидно, что он не успел додумать все до конца. Сначала он тоже, как и Вася Трошкин, не мог понять, что именно нужно Полине Антоновне. Потом, глядя на Васю, бессмысленно перетирающего мел пальцами, он вдруг вспомнил урок истории и то, как он сам так же бессмысленно мычал и мялся, запутавшись в пустяковом вопросе.

«Обобщать-то вы и не умеете!» — вспомнил он слова учительницы. И тогда у него мелькнула догадка: «Тут, может, тоже нужно найти что-то общее… Но что? В чем?.. В доказательстве, что ли? В рассуждении?»

Но перед глазами все время маячил чертеж, сделанный на доске Васей Трошкиным, — треугольник, сильно осевший на правую сторону, и высота с перечеркнутыми у ее основания углами. Борис хотел отвлечься от чертежа, но накренившийся направо треугольник смешил его своею неуклюжестью и мешал сосредоточиться. Борис зажмурился и мысленно стал представлять себе, как бы он стал доказывать эту теорему; ясно понял, что именно требовала от них Полина Антоновна, — и это было открытием! Оставалось додумать, уточнить что-то немногое, последнее, И главное — решиться! Борис, быстро открыв глаза, посмотрел на Полину Антоновну. Но в этот момент Валя Баталин поднял руку, и Полина Антоновна вызвала его.

Слушая Валю, Борис видел, что тот говорит примерно то же самое, что хотел оказать он. Это было обидно, хотя и радовало: значит, он тоже мог бы получить пятерку, а главное — значит и он начинает понимать не хуже Академика.

Но потом он убедился, что это не совсем так, что до Вали ему еще далеко.

Полина Антоновна вызвала Бориса к доске, и он стал решать сделанную дома задачу. Задача у него вышла, и он писал ее решение спокойно и уверенно.

А когда он кончил, вдруг поднимает руку опять Валя Баталин.

— А я по-другому решал эту задачу!

— Это интересно! — живо отзывается Полина Антоновна. — Прошу к доске!

— Вот и дурак! Сам напросился! — слышит Валя ворчанье Саши Прудкина, но раз напросился, ничего не поделаешь: он идет к доске и на второй ее половине пишет свое решение.

Ребята заинтересовались, притихли, да и Борис, следя за куском мела, выстукивающим торопливые цифры, видел, что решение получается действительно другое.

— Ничего не разберешь! — слышится сзади.

— В самом деле, пишите яснее! — говорят Полина Антоновна.

Валя старается писать крупнее, разборчивее, но такой уж у него почерк бисерный. Он снова начинает волноваться, спешит, и цифры опять получаются все мельче и мельче.

Наконец решение окончено, и Валя вопросительно оглядывается на Полину Антоновну.

— Ну как? Чье решение лучше? — вместо ответа обращается она к классу.

— У Баталина лучше, — признает стоящий тут же Борис.

— Изящнее! — добавляет Полина Антоновна и делает легкий жест, точно речь идет о чем-то легком, воздушном.

— Видите, мальчики! Математика тоже имеет свою красоту! Очень хорошо сказала об этом Софья Ковалевская: «Нельзя быть математиком, не будучи в то же время поэтом в душе». Мне припоминается рассказ об одном нашем русском ученом-математике. Еще студентом он полюбил девушку, свою будущую жену. Она занималась музыкой, любила живопись, вообще была эстетической натурой. И в одну из задушевных минут она сказала ему: «Я тебя очень люблю, у тебя хорошая, чистая душа. Но зачем ты сушишь ее какой-то математикой?» На это будущий ученый сказал: «Ты любишь красоту красок, любишь красоту звуков — это хорошо. Но ты не научилась еще любить красоту человеческой мысли…»

И вот на какой-то короткий миг математика вдруг перестала быть математикой, перекликнулась со всей красотой жизни и затронула новые, еще не звучавшие струны в душах ребят. А Полина Антоновна, окинув в этот миг взглядом класс, заметила полную тишину, напряженные, внимательные взгляды, а рядом с собою — озаренное лицо Вали Баталина. В нем не было ни отчуждения, ни замкнутости, — в нем горели отблески того одушевления, с которым и сама она только что говорила…

Бориса она не заметила, не всмотрелась в него. Но если бы всмотрелась, она и в нем заметила бы эти радостные для себя отблески.

Полина Антоновна любила переглянуться иногда вот так с учениками, всмотреться в их глаза. Все смотрят на тебя, но каждый смотрит по-разному. Один сосредоточенно, упорно, след в след идет за ходом твоей мысли, и видно, что каждое слово твое ложится ему в душу — одно к одному, как кирпичи на стройке. У другого мелькнет внезапная радость открытия или внутреннее озарение человека, нашедшего вдруг подтверждение чему-то своему, каким-то собственным догадкам и предположениям. У третьего в глазах усилие, напряженное, тяжелое, граничащее с беспомощностью. У четвертого — скука или равнодушие. А пятый и вовсе «ушел из урока» куда-то в дальние страны, в область своих воспоминаний и размышлений или пустого бесформенного мечтания, хотя тоже сидит здесь, в классе, и руки его смирно лежат на парте.

Полина Антоновна вообще не понимала тех учителей, которые за лесом не видят деревьев и всю работу сводят лишь к одному: пройти программу.

Что значит пройти программу? А как она укладывается в сознании ребят, какие ответные токи вызывает и какие человеческие качества воспитывает?

Полина Антоновна с детства любила математику, любила строгий, четкий строй мысли, точность выражений и всегда считала, что математика вовсе не сухая цифирь. И это свое понимание, ощущение, свою любовь к предмету она прежде всего старалась передать ученикам.

— Говорят, в математике нет ничего живого, одни вычисления, — сказала она им на одном из первых уроков. — Да! Фейерверков перед вами я пускать не буду и не могу дать никаких интересных картинок и опытов, захватывающих событий и происшествий. Здесь — голая мысль. Но за мыслью этой стоит вся жизнь.

Полина Антоновна остановилась, подумала, неуверенная в том, как и в какой степени доходит до учеников то, что она хотела бы оказать. Как легко и коротко можно было бы выразить ее мысль сгустком философской формулы, но как трудно отыскать простые слова, которые нашли бы путь к уму и сердцу тех, кто до этой формулы еще не дотянулся!..

— Вот перед вами прекраснее здание с мраморными колоннами, с тонким орнаментом, с резными дубовыми дверями и золоченым шпилем на крыше. Так выглядит здание, если смотреть на него глазами художника. Но вот пришел техник-строитель. Что для него это здание? Кирпич, цемент, известка, железо и дерево, их твердость и прочность, их строительные качества. Своими глазами посмотрит на здание физик и химик. Но вот все исчезло: и красота орнамента, и блеск мраморных колонн, и физические свойства кирпича. Остался как бы скелет — длина, ширина, высота и форма стен, колонн, лишенных всяких свойств и красок. Остались количества и пространственные отношения. Это к зданию пришел математик. Но без этих количеств не было бы здания, люди не сумели бы его воздвигнуть. Можно ли сказать, что в этих количествах нет ничего живого?

В своем строгом и требовательном предмете Полина Антоновна видела и другое — совсем не математическое, но до крайности важное. Все, что ей самой нравилось в людях и что, по ее убеждению, нужно нашему человеку, все это математика растит и формирует: и волю, настойчивость, упорство, и фантазию, гибкость мысли, и в то же время железную логику, умение осмыслить вопрос и, не растекаясь в частностях, найти его главный стержень.

Конечно, эти же самые качества по-своему воспитывают и другие предметы и другие уроки, но математика — в первую очередь. Отсюда все: и подбор материала, и способ объяснения и опроса, и темп, и самый строй урока, и речь, и тон — весь стиль поведения учителя.

Так и Полина Антоновна. Она должна видеть на уроке всех и всех держать в состоянии готовности: одного она спрашивает у стола, другие у доски выполняют свои задания. Но вот двое на задней парте мирно беседуют о том, каких девочек, из какой школы пригласить на предстоящий вечер, кто-то в другом углу мастерит из бумажки голубя, — все это нужно видеть и на все реагировать и в то же время вести урок, его логическую линию.