С некоторым сокращением сметы Сергей Ильич в конце концов согласился, но не смирился и, продолжая «сабантуй», стал дооборудовать кабинет своими силами: сам отремонтировал электрораспределительный щит, потом купил рубанок, молоток, пилу-ножовку и в маленькой комнатке при физическом кабинете в нерабочее время с помощью учеников стал изготовлять подставки к приборам.

Зинаида Михайловна, преподавательница истории, начинала свою учительскую карьеру иначе. Старичок директор, под начало которого она была назначена, подвел ее к зеркалу и сказал:

— Голубушка! Ну, посмотрите на себя! Ну, разве можно с таким добродушным личиком к ребятам идти? А ну, сдвиньте брови! Больше! Еще больше! Вот так!

Но, как ни старалась Зинаида Михайловна сдвигать свои непослушные брови, серые с ясной голубизной глаза ее смотрели из-под них весело и светло. И говорила она не только словами — говорила глазами, бровями, движением складок на лбу, всем своим живым и выразительным лицом.

Вот за глаза, за улыбку и выразительность, за горячность и живой интерес ко всему и полюбилась Полине Антоновне эта белокурая энергичная женщина. Иная уйдет в свой предмет, в свои уроки, и ни до чего другого ей нет дела. А этой все нужно, все интересно, и все она, кажется, повернула бы по-своему. Пришла она в школу тоже сравнительно недавно, но уже вошла в коллектив как старый товарищ. Член партии, она сначала вела политкружок для технических работников, — вела, как они отзывались, живо и интересно, — а в этом году ее избрали секретарем школьной партийной организации. Постепенно она становилась душой коллектива. Директора учителя все-таки стеснялись и немного побаивались, а к Зинаиде Михайловне можно было прийти с любым вопросом, и она на любой вопрос отзывалась со всей непосредственностью своей открытой и приветливой натуры.

Роднило Полину Антоновну с молодой учительницей и сходство во взглядах. «Не будьте попугаями! Учитесь думать!» — требовала Зинаида Михайловна от своих учеников, как требовала этого и Полина Антоновна. Зинаида Михайловна добивалась от них понимания исторических явлений, причинных связей и закономерностей этих явлений и, самое главное, убежденности.

Зинаида Михайловна отвечала Полине Антоновне полной и горячей взаимностью. Сама не зная устали в работе, она не любила людей бесстрастных, бездумных, отбывающих часы, и многим молодым учительницам, не вошедшим еще во вкус своего дела, ставила в пример Полину Антоновну. Зинаиде Михайловне нравилась принципиальность Полины Антоновны, широта ее взглядов, ее умение постоять за свое, беззаветная, почти жертвенная преданность работе и в то же время умение попросту, по-человечески, несмотря на свои годы, и пошутить и посмеяться.

Она прямо обожала Полину Антоновну за умение подойти к детям, поговорить с ними и задуматься о них. Из какого-нибудь мелкого происшествия, столкновения на перемене у Полины Антоновны возникали разговоры и знакомства с ребятами любых классов, в которых она и не преподавала и до которых ей как будто бы не было никакого дела. А она выпытывала в этих разговорах какое-то признание и какую-то деталь биографии у надоевшего всем «хулигана» и, при случае, вставляла вдруг замечание, заставлявшее поглядеть на этого ученика совсем с другой, неожиданной стороны.

— Смотрю я на вас, — заметила ей как-то в дружеской беседе Зинаида Михайловна, — вы детей любите, как собственных!

— А кого же тогда любить? — ответила та, а потом, с неожиданно прорвавшейся ноткой грусти, добавила: — Дети меня спасли, Зинаида Михайловна! Вы же знаете мое горе?

— Знаю.

— Единственный сын был. И вся моя жизнь была в нем. Заболеет бывало — кажется, не выдержу, не перенесу. И когда он погиб… Кто мне помог выдержать это? Дети!

Они подружились, две учительницы, молодая и старая, и часто беседовали по душам. Зинаида Михайловна многое знала о работе Полины Антоновны, знала о математическом кружке и предстоящих там интересных докладах. Она даже собиралась пойти на это занятие кружка, но не смогла: как раз в этот вечер стоял ее отчетный доклад на бюро райкома партии, и на другой день, перед уроками, она с живостью расспрашивала Полину Антоновну:

— Ну, как вчера? Как доклады? Рассказывайте!

— Хорошо! Очень хорошо! — ответила Полина Антоновна. — Признаться, я даже не ожидала.

— Что?.. Как вели себя? — допытывалась Зинаида Михайловна.

— Вот это вам было бы интересно посмотреть! — с той же живостью отвечала Полина Антоновна. — Сказались характеры! Баталин великолепно дал математическую сторону — самое учение Лобачевского. Великолепно дал! Мне кажется, это вообще будущий математик. Но если бы видели, как он волновался! Он шел к столу, как на эшафот, у него дрожали руки, он боялся поднять глаза на своих слушателей и так и не поднял до конца доклада, говорил куда-то в пространство. И только когда кончил, точно спустился на землю и растерянно улыбнулся.

— Послушайте! — перебила ее Зинаида Михайловна. — А почему он у вас не в комсомоле?

— Говорила я ему! — ответила Полина Антоновна. — Улыбается и молчит… — А потом, подумав, добавила: — Это вообще очень сложный характер… Из хаоса рождающийся человек…

— Ну-ну! — сказала Зинаида Михайловна, собираясь слушать Дальше. — А Костров?..

— Вот за него я больше всех боялась! И вдруг… Вы представляете! Вышел совершенно спокойно, уверенно…

— Н-ну!.. Костров! Костров — это парень! — заметила Зинаида Михайловна. — Я не знаю, кем он будет, но это будет общественный человек. Вы знаете, как он ответил мне о «Коммунистическом манифесте»?

— А мне так вот ничего не ответил! — сказал прислушивавшийся к их разговору Владимир Семенович.

— Как? — удивилась Полина Антоновна. — Два дня назад вы его хвалили!

— Тогда похвалил, а вчера поставил двойку. Из-за вашего Лобачевского, уважаемая.

— Я вас не понимаю, Владимир Семенович. Лобачевский в математике, как Пушкин в литературе, был выразителем зрелости культуры русского народа. И если я поставлю кому-нибудь двойку и скажу: из-за вашего Пушкина!.. Не понимаю! Виноват ученик, а не Лобачевский!

— Да, но если ученика захватили в плен!..

— То есть как «в плен»?.. Владимир Семенович! А по-моему, вся наша работа заключается в том, чтобы захватить «в плен», «пленить», привлечь на свою сторону. И если ученик, выходя из школы, не знает, куда ему идти и что ему вообще интересно, — это приговор учителю. Значит, не сумел «пленить»!

Начался спор — один из тех споров, когда скрещиваются «предметы», интересы, направления мыслей и профессиональной устремленности. Полина Антоновна была убеждена, что в мужской школе главное место должны занимать точные науки, потому что ребята идут по преимуществу в технику. А у Владимира Семеновича это вызывало чуть ли не пароксизм ярости. Вскочив с места, он, как всегда в волнении, снял пенсне и, держа его перед глазами, заговорил:

— А что ваша техника значит без общего развития? Да и как можно говорить об этом в средней школе? Специализироваться они и в вузе успевают. Там специализация начинается! А в школе нужно формировать всесторонне развитого, образованного человека, гармонического человека. В школе создается человек, а не специалист. И нужно, чтобы он знал все, что полагается культурному человеку. А то так и уйдет с Большой Медведицей или, положим, с Лобачевским, при всем моем к нему уважении.

— Что же, значит, по-вашему, — тоже разгорячилась Полина Антоновна, — Лобачевский, математика вообще не воспитывает человека? Она важнейшие стороны его воспитывает!

— Именно — сто́роны, разрешите вам заметить! — не сдавался Владимир Семенович. — А человек?.. Его общий облик?.. Его мировоззрение, целенаправленность? Моральные критерии? Знание жизни и умение разбираться в людях? А значит, и внутренняя работа над самим собой!

— Послушаешь вас, товарищи, точно на вас весь мир держится! — вступила в разговор учительница географии. — А разве для полноты мировоззрения человеку не нужно знать лицо своей страны, лицо земли? Мировоззрение, разрешите вам сказать, — это очень сложное понятие!