В этом самолете было не так уж плохо, как показалось вначале.

— Ася, уже десять! — нетерпеливо сказала женщина.

Женщину эту тоже звали Асей. У нее смуглое от природы лицо, синие-пресиние глаза и красивые ровные зубы.

Эта Ася стояла у порога крохотной комнатушки, где с величайшим трудом вмещались две узкие кровати и разделявший их столик, плотно придавленный к окну. На ней был дубленый, мелко присборенный в талии полушубок, серый пуховый платок и черные валенки.

В одной руке она держала туго набитый портфель, другая рука в красной варежке тянулась к выключателю. Эта Ася собиралась погасить в комнате свет.

— Подожди, сейчас! — мгновенно отозвалась другая Ася. — Сейчас…

Другая Ася торопливо допивала чай, стоя у стола. Чай она пила вприкуску, тихонько похрустывая сахаром на зубах.

— Слушай… — сказала первая Ася.

— Я готова!

Другая Ася схватила с кровати меховую шапку с длинными ушами. Но шапку она сразу не надела, а сунула ее под мышку. Свободной рукой она перебросила со спины толстую длиннющую косу и проворно завернула ее вокруг шеи — как шарф. Коса была желтая, цвета спелой ржи, и шарф издали выглядел очень эффектно. Потом она нахлобучила шапку, надела полушубок (точь-в-точь такой же, как у первой Аси), сунула за борт полушубка два блокнота.

И только тогда обнаружила, что на ногах у нее одни меховые носки. Она плюхнулась на колени, полезла под кровать за валенками.

Эта Ася моложе первой. У нее тонкие черты лица, тоненький изящный носик, тонкие брови над продолговатыми серыми глазищами. Чуть удивленные, эти глазищи всегда ведут себя неспокойно. Будто им ужасно тесно в границах густых ресниц, будто им все время хочется вырваться из этих границ и упорхнуть куда-то. И если бы к глазам подходило слово непоседливые, Асины глаза следовало бы назвать именно этим словом.

Наконец валенки перекочевали из-под кровати туда, куда им положено было перекочевать, — на ноги.

— Все, пошли!

Щелкнул выключатель. Комната погрузилась в темноту.

В коридоре они столкнулись с квадратным человеком. На сером пальто с изрядно потрепанным каракулевым воротником лежала черная в инее борода. Такой шикарной бороде мог позавидовать любой дед-мороз. И таким пушистым, вразлет, бровям.

— Не вы ли из райцентра? — спросил бородач. Голос у него оказался тонюсеньким, совсем не соответствующим такой мужественной внешности.

Услыхав, что именно они из райцентра, бородач обрадованно выдохнул:

— Очень, очень хорошо! — после чего представился. — Редька, Тарас Тарасович, начальник здешнего аэродрома.

— Бабочкина, — протянула ему руку в красной варежке старшая Ася и тоже представилась — инструктор райкома. А это Ася Антонова из районной газеты.

— Значит, решили в нашей гостинице приземлиться? — спросил Редька на правах радушного хозяина.

— Если не прогоните, — улыбнулась Бабочкина.

— Зачем же? — ответил Редька и как-то плутовато повел глазами. — Но теперь держитесь. Я давно готовлюсь провести с вами дискуссию на тему «Почему районное начальство не жалует нас вниманием?» Согласны?

Бабочкина приняла предложение, пообещав вечером встретиться и потолковать с бородачом. Бородач ткнул короткой рукой, показывая на одну из дверей:

— Мое жилье. Заходите без стука.

Обе Аси вышли на улицу. Стоял обжигающий, въедливый мороз. Вокруг распласталась плотная, как глубокой ночью, темнота.

Слева от дороги, проложенной бульдозером, тянулись приземистые домики, по окна утонувшие в снегу. Во всех без исключения оконцах светилось: рабочий день давно начался.

«Раз, два, три», — считала про себя Ася Антонова домишки.

И вслух подвела итог:

— Семь домов и пять складов.

Таково было хозяйство аэродрома.

От домика к домику перебегали толстые, обросшие снежными наростами провода.

Весь аэродром был утыкан настоящими деревянными столбами, на которых подслеповато щурились фонари. Как и во всех поселках, забравшихся выше Полярного круга, в Северном в эту пору года за солнце работало электричество. К сожалению, оно слабо восполняло отсутствие солнца.

Электрические столбы разбегались на три стороны, подступали к самым сопкам, — зажавшим полукольцом аэродром. Огромные, похожие на египетские пирамиды сопки подпирали вершинами небо, отсвечивали белизной снегов.

От аэродрома до поселка не меньше двух километров. Широкая дорога оборвалась сразу же за взлетной полосой. На смену ей побежала узкая тропинка. Тропинка тянулась по самому берегу Ледовитого океана. Иногда она сбегала с берега вниз, петляла по льду между торосами.

Аси шли гуськом. Впереди Ася Антонова, за ней — Ася Бабочкина. Проходя мимо торосов, Ася Антонова сгребала с них рукавицами снег, подбрасывала его кверху. За ее спиной все время появлялись и таяли пушистые снежные облачка.

Аси не были подругами. Просто знакомые. В любом северном поселке, даже если он районного масштаба, все люди отлично знают друг друга. Все люди в этих поселках встречаются чуть ли не каждый день: на почте, в магазине, в клубе. Обе Аси встречались в райцентре по нескольку раз на день. По той простой причине, что редакция районной газеты, где Ася Антонова работала литсотрудником, находилась в здании райкома партии, где Ася Бабочкина работала инструктором орготдела. Встречаясь, они здоровались, иногда перебрасывались словами, но длинных разговоров никогда не заводили. Ася Антонова обращалась к инструктору райкома на «вы» и по имени-отчеству — Ася Николаевна. Ася Бабочкина называла литсотрудницу просто по имени и на «ты».

В любом небольшом поселке люди много знают друг о друге, и Аси считали, что прекрасно друг о друге осведомлены. Кто-то когда-то сказал Асе Николаевне об Антоновой: «Легкомысленная, ветреная девчонка. Двадцать лет, а ведет себя несолидно, каждый день новый поклонник». Потом Ася Николаевна услышала, будто геолог Коля Кудрявцев сделал Антоновой предложение и скоро будет свадьба. Когда об этой несостоявшейся свадьбе забыли, пронесся слух, что Антонова выходит замуж за товароведа Сашу Позднякова. Замужество опять не состоялось. Тогда Ася Николаевна тоже решила: легкомысленная и ветреная. Но Антонова ей нравилась живым характером, остротой языка и бойкостью, с которой она писала свои заметки. Эти заметки в газете Бабочкина всегда читала с интересом.

Кто-то когда-то сказал Асе Антоновой о Бабочкиной: «Ханжа, синий чулок. Тридцать лет скоро, а за ней никто не ухаживает. Так и проходит в старых девах. И потом — не имеет своего мнения. Слово завотделом, не говоря уже о секретаре, для нее закон». И вправду, Ася никогда не встречала Бабочкину вне рабочей обстановки. На танцах она не появлялась: как же, положение не позволяет! На каток, где по вечерам собирался чуть ли не весь поселок, не казала носу: опять же — райкомовский работник! Как-то, впрочем, Ася неожиданно встретилась с Бабочкиной километрах в десяти от поселка, когда они с типографскими ребятами шли на лыжах к сопке Колючей. Бабочкина тоже была на лыжах и бежала им навстречу. Поравнявшись с ними, она притормозила, спросила, далеко ли держат путь, и умчалась своей дорогой. И оттого, что даже на такую прогулку Бабочкина отправилась одна, Ася подумала: в самом деле, ханжа и синий чулок.

О том что у обеих командировки в Северный, они узнали, встретившись на аэродроме за десять минут до вылета. Ася Антонова тут же выболтала цель своей поездки. Пришло письмо, правда, анонимное, но это ничего не значит. Пишут, что заведующий торговой базой за полгода ни разу не отправил продукты оленеводам. Сам обарахляется, живет как купец, квартира в коврах, а в тундре ни чаю, ни сахару, ни галет. Словом, тот еще тип. Надо выступить.

Когда Ася спросила, по каким делам летит в Северный Бабочкина, та сдержанно ответила:

— В колхозе отчетно-выборное собрание. Есть мнение присмотреться к председателю: поступили некоторые сигналы. — И раздумчиво договорила. — Впрочем, надо разобраться на месте.