Девушку уже перенесли на кровать, а он, Коля, все еще не знал, что делать с лампой: держать над головой или нет? Не знал, пока возле него не очутился хирург.

— Спасибо, мальчик, — сказал он. — Молодец, мальчик, — И взял у него лампу. Да еще и подмигнул ему, да еще и улыбнулся. Вот тогда и заметил Коля, какие у хирурга зубы. Они были белее, чем самый молодой снег и, наверное, могли светиться в темноте. Хирург сверкал этими зубами и говорил доктору Юле Плотниковой:

— Юлечка, Ясон очень хочет чаю. Крепкого грузинского чаю, какой заваривает бабушка Шалико.

Такой человек заслужил целый год пить самый крепкий, самый сладкий чай. И чай мигом сварили. Его пили все: начальник аэродрома, дяденька со стройки, доктор Юля, хирург Ясон Бараташвили, сестра Маргарита Сергеевна. Все пили чай, кроме него, Коли. Он просто сидел за столом и смотрел на хирурга. И правильно делал, потому, что чай можно пить каждый день, а живого хирурга он видел первый раз.

Живой хирург рассказывал о Грузии, о своей больнице и о своей бабушке Шалико. Коля помнил по географии, где находится Грузия. Он помнил, что горы там повыше сопок, что на них растет лес и что в Грузии даже на горах живут люди. Но он никогда не думал, что люди в Грузии не такие белые, как русские люди. Он даже хотел спросить, у всех ли в Грузии такая смуглая кожа, такие черные глаза, как у хирурга? Но он не спросил об этом, решив, что и так все ясно.

Живой хирург рассказывал о винограде и о теплом море. О таких морях Коля читал в книжках. Тут ничего не скажешь — это хорошие моря. А вот насчет винограда он немножко сомневался: неужели есть ягоды вкуснее морошки или голубики?

Живой хирург ругал солнце за то, что оно сожгло ему недавно нос, и хвалил пургу за то, что она все-таки оставила целыми его щеки. Живой хирург громко хохотал и десять раз повторял одно и то же:

— Какой ты молодец, Юлечка! Какой ты молодец!

Доктор Юля тоже много смеялась и называла хирурга «мой Ясончик».

Эх, если бы Коля умел писать книжки! Он написал бы все, как было. И, возможно, только где-нибудь в конце немножечко добавил о себе. О том, что уж очень хочется ему стать хирургом. И что с того, что надо долго-долго учиться? Если сильно захотелось, можно и учиться. Не так-то и много ему еще лет — всего шестнадцать…

…Коля сидит у лунки, бросает в нее льдинки. Льдинки не уходят ко дну, они, как парусники, замерли на воде.

Моторы рвут воздух. Воздушные струи взбивают над землей мелкие облачка снежной пыли. А серебристый красавец ИЛ-12 и не думает трогаться с места.

К самолету только что подали трап, так что даже самые нетерпеливые пассажиры еще не успели взобраться в машину. Самым нетерпеливым пассажиром оказалась та самая бабуся, которую Ясон Бараташвили самочинно вселил вместе с дочкой и внучонком в комнату двух Ась. Бабуся обвешана таким множеством узелков, что ей никак не справиться со своей ношей на узкой лесенке трапа. Бабуся всеми силами пытается преодолеть подъем, а узелки всеми силами норовят стащить ее вниз. В результате бабуся топчется где-то посередине трапа, заставляя топтаться на месте выстроившуюся за нею шеренгу людей.

Начинается обычная в таких случаях довольно раздраженная перепалка:

— В чем там дело?!

— Гражданин, что вы стали, как пень?..

— А при чем здесь я?!

— Слушайте, нельзя ли быстрее двигаться?!

— Не толкайтесь! Я вам не муж!..

— Ну что там, в самом деле? Околеешь здесь!..

— Вот уйдет самолет, будет номер!..

Вот так и переругиваются. Хотя каждый знает, что самолет без него не поднимется. Хотя каждый в душе понимает, что постоять лишнюю минуту на ядреном морозном воздухе после заточения в прокуренной гостинице — одно удовольствие. Что это укрепляет нервы, плюс закаляет организм. Каждый знает, каждый понимает и каждый тем не менее считает своим долгом подать голос недовольства.

А бабуся все никак не справится со своими узелками.

— Гражданин в белых валенках! — кричит Редька мужчине, стоящему на ступеньку ниже от бабуси, — Помогите женщине, или не видите?

Пассажир в белых валенках будто специально ждал этой команды. Свободной рукой он подхватывает несколько бабусиных узелков, и бабуся мигом устремляется вперед. Очередь качнулась, посадка вошла в свое русло.

— До свидания, товарищ Борода, — говорит Ясон Бараташвили Редьке. Он ставит на снег свой маленький чемоданчик, стягивает с правой руки перчатку, подает руку Редьке. Жмет его руку так, что Тарас Тарасович невольно приседает. — Вернусь домой, — говорит он, — расскажу о тебе всем друзьям. Они поднимут за тебя бокалы солнечной хванчкары. Расскажу о тебе своему другу Давиду. Он напишет о тебе песню и будет петь в своих концертах. А сам я напишу тебе — большое письмо. До свидания, товарищ Борода.

— Да-а-а, — негромко тянет Тарас Тарасович. И еще раз тянет — Да-а… Бывает же такое…

В следующую минуту Редька говорит:

— А я, признаться, думал у тебя любовь.

Ясон шевельнул чернющими бровями, поднял их выше, еще выше.

— Думал, ты в нашего доктора влюблен, — видя, что его не понимают, объясняет Редька. — А любовь штука такая, что и в пургу пойдешь.

Теперь Ясон все понял. И он сказал:

— У меня есть бабушка Шалико и мама Марго. Есть три брата и три сестры. Есть много друзей, и среди них — Юлечка Плотникова. Но я не сказал тебе, что у меня есть жена Тамара и два сына. Я не сказал, что доктор Тамара и доктор Юлечка вместе зубрили анатомию и жили в одной комнате московского общежития. Я понятно рассказал, товарищ Борода?

Они еще раз пожали друг другу руки.

Уже когда моторы взвыли на полную мощь, когда машина задрожала, как норовистый конь, готовясь к прыжку в высоту, дверца самолета неожиданно открылась и показался Ясон.

— Товарищ Борода! — прокричал он Редьке, — Ты говорил: три дня пурга будет — получился день. Почему пурга нарушает расписание?

— Правильно нарушает! — крикнул ему с земли Редька.

Спустя минуту самолет задрал хвост и побежал по взлетной полосе, таща за собой длинную снежную шлею.

Редька побрел в городок. Его одолевал сон, глаза слипались сами собой. Тело ныло каждой мышцей, каждым суставом, Сильное напряжение, перенесенное сперва по дороге в больницу, а потом в самой больнице, когда шла операция, сейчас давало себя знать. Его мозг, глаза, слух, мышцы требовали одного — отдыха. Но идти к себе он не хотел. И не потому, что в опустевшей гостинице его встретит одинокая тишина, а потому, что нет уже в гостинице веселого белозубого грузина…

«Пойду в диспетчерскую, — решил Редька, — узнаю, когда ожидается Ушак».

Если у мужчины неожиданно начинает тоскливо ныть под ложечкой, ему лучше в это время быть на людях.

Обе Аси завтракают в гостинице. А точнее, пьют чай с хлебом, маслом и колбасой. Ася Антонова пьет чай вприкуску, похрустывая сахаром. Ася Николаевна пьет внакладку, тщательно размешивая сахар ложечкой.

Они встретились час назад и вот-вот расстанутся. Ася Николаевна всю ночь просидела в правлении колхоза, изучая разные сводки и отчеты. Она еще долго пробудет в Северном, дождется возвращения Опотче, проведет отчетно-выборное собрание. Ася Антонова всю ночь проспала в гостинице и самое позднее через полчаса она улетает домой.

Ася, ничего не утаивая, рассказала о Тюрикове. Все до капельки. Даже то, как она до смерти испугалась его сжатых кулаков, его свирепого взгляда.

— Бедная моя Аська, — Бабочкина вдруг провела ладонью по Асиным волосам цвета спелой ржи. — Досталось же тебе.

— Чепуха! — ответила Ася, отправив за щеку толстый квадратик сахара.

— Убей меня, — помолчав, сказала Бабочкина, — но я не понимаю, зачем ему понадобилось писать гадости на себя? На других — понимаю, а вот на себя?

— Хитрый ход.

— Ход?

— Ну да. Приедут — разберутся, все окажется не так, а совсем наоборот. И он пожнет лавры героя.