— Разве за четыре дня не вернется? — ответила Верочка. — В Долину стадо пригнали. Вчера пастух на усадьбу пришел, говорит, они уже корали поставили, ждут Опотче.

— Странно, — Ася Николаевна строго свела к переносице брови. — Почему же никто в правлении не сказал мне об этом?

Верочка не знала этого: возможно, потому, что Ася Николаевна просто не спросила. Но Верочка твердо знала другое — Опотче обязательно поедет в Долину Ветров. Полчаса назад, идя в поссовет, Верочка видела у его дома оленей. Правда, их еще не запрягали, поэтому он мог еще и не уехать.

Ася Николаевна сразу же собрала со стола бумаги, сунула их в портфель, оделась.

«Странно, очень странно, — думала она, покидая контору. — Знает, что я здесь, и уезжает, не соизволив показаться. Чувствует свое шаткое положение и оттягивает встречу?..»

По счету дом Опотче — десятый от правления. Вот первый… Вон второй…

Ветер крепчает с каждой секундой. Змейки поземки уплотнились, они уже не стелются низко по земле, а несутся на уровне колен, набивают снегом валенки. Ветер рванул полушубок за полы, завернул обе полы назад. Бабочкина повернулась спиной к ветру.

«Главное — застать Опотче дома…»

Она снова пошла вперед, лицом к ветру, придерживая одной рукой низ полушубка.

Третий дом… Вон четвертый…

Впереди, пересекая улицу, пробежал человек. За ним, ныряя в волнах поземки, промчалась свора молчаливых собак.

Пятый дом… Вон шестой…

«А если он уехал?.. Безобразие, надо обсудить на бюро».

Огромный кулак ветра уперся в грудь, перед глазами вырос снежный столб. Ася Николаевна поспешно поворачивается — идет спиной к ветру.

Седьмой дом… Следующий — восьмой.

Пурга уже бьется над головой, снег иголками впивается в лицо. Дороги не стало, домов тоже. Белая, колючая масса с диким воем несется по улице, хлещет по ногам, по лицу. Рядом с Асей Николаевной проносится, высоко подпрыгивая, пустая железная бочка.

Откуда-то сверху кидает обрывки слов невидимый репродуктор:

— Граждан… По случ… надвиг… пурги… хожден… запреща…

Придерживаясь рукой за стену дома, Ася Николаевна добирается до крыльца, смутно видит вынырнувшие на миг из снежной кутерьмы две оленьих морды.

«Значит, не уехал», — думает она, нащупывая дверную ручку.

Порыв ветра вталкивает ее в сени.

«Сложная штука — судьба человека, — размышлял Ершов, бреясь перед зеркалом в ванной. — Кто бы подумал, что здесь, у черта на куличках, мне уготована такая встреча?»

Подперев языком щеку, он тщательно водил по коже бритвой и потихоньку напевал любимую арию: «Что день грядущий мне готовит?». Виктор Ершов знал, что ему несет сегодняшний день: неожиданную встречу с Асей.

Прочистив бритву и растерев одеколоном лицо, Ершов изучающе посмотрел на себя в зеркало. Что ж, вид более чем удовлетворительный. Отутюженный воротничок черной рубашки красиво подчеркивает бледность кожи и светлые волосы. Нет, явно неплохой вид. Пожалуй, он, Виктор Ершов, нисколько не изменился с тех пор, как они расстались с Асей.

С Асей…

С Асей Бабочкиной…

Она по-прежнему Бабочкина…

А возможно, просто пожелала оставить девичью фамилию…

Сегодня, не в пример вчерашнему и многим предыдущим дням, у Ершова превосходное настроение. Еще вчера днем, до встречи с председателем местного колхоза, у него, что называется, кошки скребли на душе. Впрочем, кто другой, очутись он в его положении, чувствовал бы себя не лучше. Танкер, на котором он ходил старпомом, полтора месяца назад бросил якорь у берегов Северного. Тогда никто не знал, что та минута была для корабля роковой. Назад танкер уйти не смог: зажали льды. В пароходстве сочли, что посылать на выручку ледокол — слишком большая роскошь. Танкер остался здесь зимовать. Капитан и часть команды улетели в Хабаровск, Ершову же поручили танкер и руководство восемью членами экипажа. Обмен радиограммами с начальством наводил на грустные размышления: его обещали отозвать, но, несмотря на решительные вопросы «когда?», сроков не называли. Словом, положение было не ахти. Перспектива торчать в полярную ночь на полумертвом корабле, таскаться по торосам в поселок за продуктами, договариваться с председателем о мясе, упряжках и прочем, что и говорить, незавидная перспектива! Он проклинал все на свете и сутками не выходил из капитанской каюты, куда перебрался на правах старшего.

Вчера покинуть танкер его заставила необходимость. За неделю на почте могли скопиться для него письма, их надо было забрать. Радиограмм, безусловно, не было, иначе их принес бы прямо на судно мальчишка-почтальон. На почте его ждали четыре письма от Светланы и одно от матери. Ничего особенного в письмах жены не было: в основном охи и вздохи по поводу его неудачной зимовки. Мама беспокоилась о его здоровье, советовала тепло одеваться и, если есть возможность, пить на ночь чай с малиновым вареньем. Он прочел письма, сунул их в карман и отправился в правление колхоза.

На удивление, председатель был на месте. Вероятно, у него только закончилось какое-то совещание: в кабинете плавали тугие космы дыма. Трое чукчей, важно восседавшие за столом, не могли устроить такую дымовую завесу, если бы даже два часа подряд не выпускали изо рта своих трубок.

Ершов быстро договорился насчет продуктов, а когда, выписав в бухгалтерии накладную, зашел опять в кабинет, здесь уже был мальчишка-почтальон. Председатель молча читал радиограмму. Потом он положил бумажку на стол и негромко сказал что-то по-чукотски. И, словно специально для Ершова, перевел по-русски:

— Райком инструктора в колхоз шлет, — он посмотрел в бумажку, уточнил: — Бабочкина. Собрание делать будет.

Ершов не ослышался: именно Бабочкина.

«Не может быть», — мелькнуло у него в первую секунду. И тут же он подумал: «Может, однофамильцы?»

— Бабочкина? — переспросил он — Уж не Ася ли Николаевна?

Вместо Опотче ему ответила черненькая, с татуировкой на щеках девушка. Он и не заметил, когда она появилась.

— Ася Николаевна, — обрадованно закивала она головой и, широко улыбаясь, спросила: — Она друг ваш, да?

Все нацелили глаза на Ершова, а древний старик чукча, сидевший почему-то на председательском месте, даже вынул изо рта трубку, чтобы дым не мешал ему лучше видеть Ершова.

— Да, мы знакомы по Хабаровску, если это та Ася Николаевна, — ответил он.

— Та, та, — снова закивала девушка. — Там партшкола есть, она училась. Точно знаю.

Тогда она, — Ершов уже вполне справился с собой, — Никогда не думал, что здесь окажутся знакомые.

Вечером он не знал, куда себя девать. Раскупорил бутылку коньяка. Налил стопку, вторую. Хмель не брал Всплывали обрывки разговоров с Асей. Казалось, раз и навсегда забытых разговоров. Завтра он с нею увидится «Не ожидала? Ну, как живешь?..»

…Вот и наступило «завтра». Интересно, как она встретит его: удивится, смутится, обрадуется, останется равнодушной?

Стук в дверь заставляет его отойти от зеркала.

— Товарищ старпом, я вам принес. — Кок в неизменной белой куртке и чепчике-блине поставил на стол поднос.

— Напрасно. Я бы вышел в салон, — сказал Ершов.

— А-а, — безнадежно махнул рукой кок, — на салон смело можно замок вешать, никто ключ не спросит. Механик еще в пять утра понесся нерп стрелять. Прохоров взял привычку раньше обеда не просыпаться…

«Непорядок, — подумал Ершов, — расшаталась дисциплина».

— С завтрашнего дня, — повернулся он к коку, — никому еду в каюты не давать. Тем, кто не явился вовремя к столу, тоже не давать. — И добавил: — Включая меня. Объявите всем.

— Есть объявить, — уходя, вяло отозвался кок.

Ершов снял крышку с судка. Ага, оленьи языки. От такого не откажешься. Подцепив вилкой один язык, он перекинул его на тарелочку. Нет, недаром считается что оленьи языки — пища богов. Как-то в «Огоньке» он читал, что на Аляске убивали тысячи оленей, бросали туши в тундре на растерзание волкам, а языки отправляли самолетами к столу королей бизнеса. В самых фешенебельных ресторанах Нью-Йорка и Вашингтона оленьи языки — редкость в меню.