Тихон, брошенный полицейскими, кинулся в толпу, вышвырнул двух урядников в стороны и крикнул, как в кулачном бою:

— Не поддавайся, ребята! Руки коротки измываться над народом!

Филарет, как не в себе, стоял неподвижно, с застывшими глазами. Визжали женщины, кто‑то из них выкрикивал истерически, толпа бурлила, рычала, слышалось кряхтенье, ругань, и мне чудилось, что трещали кости у людей.

— Ребята, слышали? —будоражно крикнул Тихон. — Власть‑то нагрянула к нам, чтобы народ пороть… побольше в гроб загнать.

Мужики смелели и, как всегда бывает перед дракой, угрожающе заорали все вместе, не слушая друг друга. Я слышал истошные крики Исая, Олёхи и визг Иванки Юлёнкова. Как‑то незаметно отшиблись в сторону старики и растерянно покачивали головами. Но волнение охватило и баб: несколько молодаек бросились к мужикам. За ними шла Паруша и что‑то басовито кричала им вслед с палкой наотлёт, то шагала за ними, словно подталкивала их, то останавливалась, не отрывая от них глаз. Среди этих молодаек я заметил и обеих снох Паруши.

Лёсынька держала под руку Малашу и смущённо улыбалась, а Малаша, бледная, с широко открытыми глазами, шла, как будто обречённая на муку. Сначала я не видел среди них матери, но она вдруг показалась впереди, рядом с Катей. Катя тянула её назад, но она шагала вперёд и, должно быть, не чувствовала руки Кати. Я вскочил на колени, замахал ей и закричал шёпотом, про себя:

— Не ходи! Вернись! Тащи ее, Катя, назад! Это не ватага! Здесь забьют до смерти!

И как будто обе они почувствовали мой крик: Катя обняла её за шею и повернула к себе, и мать словно очнулась от самозабвения и послушно побрела назад.

— Замолчать, бараны! —гулко скомандовал земский. — Запомним и дальше расследуем. Поводыри — на виду. И дорога им одна — острог. А вы, дурное стадо, немедленно возвратите хлеб, который вы заграбастали у Стоднева.

Толпа забушевала, и злобные крики заглушили голос земского:

— Нет у нас хлеба… Мироеда не обездолишь — он сам всех обездолил.

— Ни зерна не дадим — в избах крошки нет…

— Способие давайте! Где оно, способие‑то голодающим? Начальство помещикам раздарило и себя не обидело…

— Нет хлеба… И куриным крылом ни зерна не наметёшь.

— Хорошо. Запомним. А сейчас… Арестованный Тихон Кувыркин! Выходи!

— Не выходи, Тиша!.. Он от обчества шёл, обчеству служил… Не давай, мужики, Тихона!

Земский уже с уверенным спокойствием приказал:

— Если Кувыркин не трус, он сам выйдет. А за ним выйдут для душеспасительного разговора и другие.

И опять вся толпа тяжко замолчала, но подошедшие бабы пронзительно закричали наперебой:

— Не выходите, ребята! И думать не думайте! Все они, супостаты, коварные!

На них с нагайкой бросился становой, и женщины быстро отпрянули назад. К нему подскочил один из урядников, а потом бегом пустился по луке к большему по рядку. По дороге от дранки ехал отец. Он сидел на ворохе ольшевннка, туго увязанном верёвками, и нахлёстывал лошадь зелёной хворостиной. Видно было, что он страшно испугался, когда увидел толпу у пожарной и жёлтую хламиду земского начальника. Он мог проехать по той стороне, за гумнами, но эта дорога была самой короткой. Урядник бежал наперерез и грозил ему кулаком: остановись, мол! Но отец нахлёстывал своего одра, который едва переступал своими кривыми ногами, и я боялся, как бы он не грохнулся на землю от надрыва. Урядник подлетел к отцу, с размаху ударил его кулаком и вскочил на зелёный ворох. Отец съёжился и задёргал вожжами, сворачивая лошадь на луку, в нашу сторону.

— Ну и отличился, дядя Вася! — вскрикнул Кузярь. — Розги‑то сам для своих мужиков приволок.

— И вовсе не розги, — запротестовал я. — Это он ездил за хворостом на плетень.

— Ну и вёз бы по своей стороне… — надрывно забунтовал Кузярь, готовый заплакать. — Зачем его чёрт понёс по нашей луке?

Перед этим неотразимым доводом я оказался беспомощным.

Когда подъехал отец, бледный, без памяти от страха, урядник сбросил его с воза. Земский скучным басом прогудел:

— Распорядитесь, становой!

Он грузно повернулся к своей блестящей коляске. Его жёлтый балахон спускался до земли, а огромная голова в дворянском картузе с клочьями бороды под ушами властно откинулась назад. Вслед за ним бросились становой с урядником и подобострастно засуетились по обе стороны этой бычьей туши. Они подхватили его под руки и с трудом посадили на коляску. Земский ткнул пальцем в спину кучера, и тройка поскакала по дороге к длинному по-, рядку.

— К Измайлову погнал, — пояснил Миколька. — Они — дружки. Оба — лошадники.

После отъезда земского начальника становой сразу как будто вырос и стал таким же властным и грозным, как и князь Васильчиков. Щелкая себя нагайкой по голенищам, он прохрипел:

— Старшина, где твои понятые? Сотский, сюда!

Сотский вытянулся перед ним с ладонью у козырька.

— Немедленно приступить к экзекуции! Урядники, приготовьте свои нагайки. Старшина с понятыми и ты, сотский, выделите вожаков и поставьте их здесь, около меня, а остальных окружат урядники. Ни одна морда не смеет удрать из толпы. А старосте я бороду выдеру, когда возвратится из города: почему он улизнул именно в это время? Делай, старшина, что приказано!

Старшина, варыпаевский мироед, такой же, как Митрий Стоднев, воротила, бородатый, упитанный, в лёгкой суконной бекешке, в новом картузе и смазных сапогах, сначала со своими мужнками–понятыми держался в сторонке и скромно глядел в землю, поглаживая жирными пальцами широкую бороду на груди. Но я уже заранее знал, что этот именитый на всю волость кулак не пощадит никого из мужиков: ведь с Митрием Стодневым он заодно, у них все мужики — на аркане, а ворон ворону глаз не выклюнет. Понятые — сторонние мужики в домотканных рубахах и портках, в лаптях и такие же дохлые, как и наши бедняки, должно быть батраки этого мироеда–старшины, — держались кучкой за его спиной.

Необычно тонким голоском он добродушно крикнул:

— Ну‑ка, православные, начнём суд божий. Сотский, отгоняй к господину становому всех ослушников да смутьянов! А вы, урядники, потрудитесь царю–отечеству! Нагаечки свои спрячьте, а лучше палочьем почешем спинки наших бунтарей. У кого колья — ишь какие, с кольями! — отобрать!.. А ежели будут супротивиться — этими же кольями и погреем их…

Сотский, уверенный в своей силе и неотразимости, потому что рядом было начальство, храбро зашагал длинными ногами к толпе и протянул руку, чтобы схватить кого‑то из мужиков, но в тот же момент взмахнул обеими руками и грохнулся назад. Мы с Кузярём тоже вскрикнули от неожиданности и вскочили на ноги.

Становой рванулся к толпе и начал хлестать мужиков, которые стояли в первом ряду. Толпа невольно отпрянула назад, закипела, заволновалась и опять качнулась обратно, толкая упиравшихся впереди людей. С разных сторон закричали:

— За что? Это чего такое, ребята? Опять с нагайками на народ?

— Молчать, мерзавцы! —хрипло орал становой. — Мало вас учили — сейчас проучу до кровавого поноса. Вы знаете меня хорошо: я шутить с вами не люблю.

— Да уж лучше нас никто тебя не знает… — зло откликнулся кто‑то из толпы. — А сейчас руки коротки.

— Ты, становой, народ не трог! —закричал ещё кто-то. — Не в свой час прискакал!

— Урядники! Шашки наголо! — исступлённо хрипел становой. — Гляди в оба, никого не выпускать! При сопротивлении— бей! Шестеро — по сторонам, а шестеро — ко мне. Мужик! —обернулся он к отцу, который стоял около воза. — Тащи сюда лозу!

Но отец, бледный, с ужасом в глазах, прижимаясь к толпе, робким голоском пояснил:

— Это не лоза, ваше благородие, а олыпевник… Плетень хочу обновить на дворишке.

Кто‑то издевательски упрекнул его из толпы:

— Постарался, Вася, с прутьями‑то для обчества… Только ведь ольха‑то для поротья не годится…

— Кому приказывают, мужик! —заорал становой на отца. — Сваливай! Будешь у меня под рукой!