У меня были свои, «цивилизованные» способы добывания огня. Я удивлял Попова умением воспламенять смоченную в глицерине ватку, закатав в нее тонкий порошок обыкновенной марганцовки.

Но чаще всего мне помогало солнце…

Удивительная все-таки эта земля, Колыма. Под ногами — океан вечной мерзлоты. Над головой — яркое, зимой короткое и негреющее, летом бесконечное и палящее солнце. Оно расцвечивает колымское небо невиданными и незабываемыми красками. А цвет неба — это ведь свет солнца.

Никогда не забыть мне неправдоподобно яркой голубизны колымского неба. Зимним утром оно вдруг открылось передо Мной над снежной линией далекого горного кряжа. И вот уже десятилетия миновали, а эта прозрачная и чистая голубизна словно застыла в глазах, не гаснет. Миллиардами крошечных радуг играет солнце во взвешенных ледяных пылинках. Оно окрашивает многоцветной каймой кромки неприметно возникающих облаков, которые так же неприметно тают в холодной голубизне. К вечеру колымскую землю окутывают густые сиреневые сумерки, а к морозной ночи небо набухает тяжелой мглистой желтизной.

Ну а летом?.. Мне довелось тревожить колымские недра в таких местах, где летом солнце почти не покидает неба: чуть притемнеет к ночи, когда огненный диск на часок скроется за горизонтом, и глядишь, небо на востоке уже яростно заполыхало, чтобы не потухать весь нескончаемо длинный, жаркий, а часто и просто палящий «световой день».

Какое огромное количество световой энергии излучает на землю колымское солнце! Оно пробудит от зимней спячки медведей и бурундуков. Вскроет ключи и речки. Заставит сбросить белые зимние одеяния горностаев, зайцев, куропаток. Поднимет к небу пушистые ветви кедрового стланика. Вскроет почки у лиственниц, и тайга загорится зеленым огнем. Покроет северные луга пахучим, буйным разнотравьем. Оттает золотоносные полигоны на приисках… Ну и позволит геологам обходиться без спичек. Мы ведь никогда не расстаемся с лупой, а «зажигательным» стеклом научились пользоваться еще в первом классе начальной школы.

Так много летом на Колыме солнца и такое оно яркое и знойное, что нисколько я не удивился смелости энергетиков. Они спроектировали солнечную установку для оттаивания мерзлоты на разведанных нами золотых приисках.

Давно пора! Огонь колымского солнца, если сосредоточить его силу в зеркальных батареях, будет служить людям даже прилежнее, чем в Средней Азии, хотя бы потому, что в самое нужное время в промывочный сезон — солнце круглосуточно не покидает своего поста на колымском небе.

Когда-то мы отправлялись обследовать новые места с весьма приблизительными ориентирами. И все, что видели на новой земле, сами наносили на карту, сами крестили ключи, сопки, озера.

С годами таких мест, «где не ступала нога человечья», становилось все меньше. Впереди разведчика топограф делал инструментальную съемку, пилот производил аэрофотографирование.

Чаще всего мы получали теперь обстоятельные карты, по которым легко ориентировались на местности, многое зная заранее;

И на этот раз главный геолог вручил мне карту. Красным карандашом на ней был очерчен обширный квадрат — район нашей партии.

— Вот эта голубая жилка и есть ваш главный ориентир, — сказал мой начальник. — Здесь вам отличная изба срублена. И кровля в три наката: генеральский КП! Никакие медведи не разберут. А верней и видней реки — нет для разведчика знака.

— Карта не старая? — спросил я осторожно.

— Что вы! — Главный улыбнулся. — Карта молодая, как всё на Колыме. Земля старая, все никак не оттает. Ископаемые льды здесь под слоем почвы прослежены… Ну, ни пера вам ни пуха.

…Многоопытные и сноровистые якутские лошади, навьюченные нашим скарбом, лучше нас чуют дорогу. Безошибочно находят они тропку в гиблом болоте.

День за днем тянется наше путешествие.

— Началась кормежка комаров, — вслух размышляет Попов и философски обобщает: — Тоже твари, жить хотят. Только занятие у них больно скучное — кровь сосать…

Проклятый гнус! В накомарнике душно. Да и не спасает он от гнуса. Где-то я читал, что ученые различают уже до сотни его разновидностей — и не придумали ни одного надежного способа, чтобы избавить от мучений людей, да и их кормильцев — оленей. Нет на гнуса угомону. Даже колымская стужа не может его выморозить. Гнус для нас был страшнее и холода и голода. Впрочем, голодали мы в редчайших случаях, при обстоятельствах чрезвычайных, а вот такие деликатесы, как куропатка с брусничной начинкой или хариус, жаренный в кедровом масле, можно отведать только на Колыме…

Уверенно мы подошли к срубленной для нас избе. Избу мы обнаружили, а вот речки — главного и верного ориентира — на положенном месте не оказалось. Избе надлежало стоять на ее берегу, но ничего даже отдаленно похожего на берега вокруг нашего жилья не было.

Исчезла река. Правда, кое-какие следы она все же оставила. Вместо голубой ленты мы увидели ожерелье разнокалиберных стариц, перехваченных широкими поясами затравевших уже перемычек.

Ни пересохнуть, ни уйти под землю река не могла: колымские реки устойчиво питаются горными ключами и оттаивающей мерзлотой.

— Ушла все-таки она от вашего глаза, — подтрунивал Попов. — Как же это вы, такие ученые, и за целой речкой недоглядели?!

Но происшествие было для северного края довольно обычное. Реки здесь блуждают по тайге, как сбившийся с пути охотник. У иной каждый год новое русло.

Все мы читали об известном смягчении климата в нашу эру. А вот геологу доводится видеть это смягчение, вернее результаты его, собственными глазами: крепятся, крепятся, а все-таки протаивают ископаемые льды, в провалы оседает возникшая над ними почва. Странствовать по таким западинам, будто специально для них приготовленным природой, очень любят гулливые северные речонки…

Еще из институтских курсов знал я о меандрировании (блуждании) рек. Но одно дело профессорская лекция, другое — у тебя на глазах исчезнувшая с карты река.

— Далеко она не уйдет, — оказал я Попову. — Где-нибудь в нашем же квадрате прячется, разбойница!

Никаких географических вольностей мы допустить не могли и отправились на поиски беглянки, чтобы закрепить ее бег новой голубой жилкой на нашей «молодой» карте.

Блуждающая река нашлась километрах в трех от своего первоначального русла…

Самое долгое на Колыме — зима. Самое желанное — лето. А на гранях между ними — короткие, но бурные и яркие весна и осень.

Своим чередом наступают времена года, но подкрадываются они незаметно, резких переходов между ними не чувствуется. Бывало, и вода полая схлынет, а потом снова в разгар мая такая понесет пуржина, что люди выходят расчищать трассу, машины откапывать…

В давно минувшие времена газеты печатали красивое и трогательное сообщение: «В Крыму зацветает миндаль».

Читающая публика облегченно вздыхала:

— Слава богу! На Руси наступила весна.

Для людей простых весна прилетала на грачиных крыльях:

— Грачи прилетели!

Февральская капель и ледяные сосульки на крышах. Мартовские ночные заморозки. Земля, парующая в апреле. Медленное набухание почек. Зеленый май с пением соловьев, буйной пахучей сиренью.

А на Колыме мы отличали времена года так:

Снег лежит — зима.

Снег сходит — весна.

Снег сошел — лето.

Снег ложится — осень.

Наступая на зиму, лето горячим языком слизывает снег от долин к вершинам: внизу давно зеленеют лиственницы, а на сопках еще долго полощутся белые снежные флаги.

А зима, наоборот, надвигается сверху вниз: долины еще нарядно-зеленые и вишнево-лимонные, а она уже нахлобучивает снежные шапки на макушки гор и оттуда мечет пригоршни снега все ниже и ниже, пока не завалит сугробами всю Колыму…

С вершины сопки, в граните которой мы искали оловянный камень, я приметил белую западинку, обрамленную широкой рамой черных лиственниц.

Снежная западина была очень красива — белым фарфоровым блюдцем она лежала на черной скатерти зимней тайги.