— Очень, очень вас прошу, не показывайте на него, что он все сделал нарочно. Дурачок он, пьяный был…

— Не беспокойтесь, ни я, ни мои ребята никаких показаний никому давать не собираются, нам сейчас не до этого, — нетерпеливо отвечал директор.

— Вот спасибо, вот благодарю вас, а за машину вашу мы полностью уплатим, за весь ремонт, он так и сказал мне… — закивала Лиля, протягивая директору руку. А уходя, увидела меня, узнала, заискивающе заулыбалась: — Вы извините меня, я была в таком настроении!

«А сейчас вы в лучшем?» — едва не вырвалось у меня, но я пожалел Лилю. Она, видимо, уже пришла в себя и решила действовать. Вероятно, уже с кем-то советовалась и у Боруты была.

— Были у него? — полюбопытствовал я.

— А-а-а, — Лиля сокрушенно махнула рукой, — была… Кается.

Мне показалось, что она готова заплакать, как и тогда у себя дома, но Лиля лишь глубоко вздохнула, сдерживаясь, и, оглянувшись вокруг, тихо, почти шепотом, спросила у меня:

— Как вы думаете, сколько ему дадут?

Я молча пожал плечами.

— Мне хотелось с вами поговорить, я вас разыскивала, но вы спали, а директор ваш оказался хорошим человеком. Спасибо вам, спасибо, до свидания. — Уходя, она улыбалась, но видно было, что это дается ей с большим трудом.

А я тут же вспомнил Варю, вспомнил о том, что сегодня мы целый день будем вместе, и, провожая глазами разнаряженную Лилю, подумал, что надо бы, наверное, и мне переодеться — снять свои извечные дорожные джинсы, да и ковбойку следовало бы поменять на что-нибудь более приличное. Достал из чемодана брюки в белую и черную полоску, розовую рубашку. Все было помято, но я раздобыл у администратора утюг, потея и проклиная начавшуюся с самого утра духоту, тщательно все выгладил.

Варя сразу же, едва я появился перед ней, заметила мои старания.

— Ой, такой чистенький да наглаженный, теперь совсем не похож на геолога! — воскликнула она. — А брюки! Ну чисто как у артиста!

— Это чтобы вам понравиться, — откровенно сознался я.

— А мне нравятся артисты, — с веселой задумчивостью сказала Варя.

— Чем же они вам нравятся? — Я даже покривился.

— Ну, как это чем? — удивилась она. — Красивые, смелые, а умные какие!

— Это они только в кино, — сказал я и, чтобы не возводить поклеп на ближних своих, с усиленным вниманием начал осматривать Варю. — А сама-то, сама!.. Словно на свидание нарядилась!

— А разве у нас не свидание? — вдруг слегка пококетничала она, оглаживая длинную модную юбку из какого-то шуршащего материала.

Услыхав от Вари такое, я смело взял ее руку и поцеловал. Было это уже на улице, куда мы сразу же вышли из ее дворика. Варя быстро отдернула руку и конфузливо обернулась по сторонам. Поздоровалась с какой-то тетенькой, видимо шествовавшей с базара — через плечо мешок, а на локтевом изгибе кошелка, — и только тогда, сокрушенно покачав головой, сказала:

— И замашки у вас артиста! Если бы вы не были другом моего брата, я бы — ух! — Она сжала кулачок и погрозила кому-то перед собой.

Я сделал вид, что обиделся, немного отошел в сторону, нахмурился.

— Ну, ладно — упрашивающе улыбаясь, протянула Варя. — Не будем…

— Нет, будем, — упрямо сказал я. — Вот ты вчера обещала рассказать мне всю многовековую историю вашего города и показать его достопримечательности.

— Ой, какая там многовековая, какие там достопримечательности! — Она снова обрела свою, прекрасную улыбку. — Вы уже все сами видели, а история короткая и простая… У большинства из нас предки старообрядцы, они и поселились тут первыми, еще в начале прошлого века. Их ведь преследовали всюду, религиозные они очень были. Вот и забрались в эти дебри, в эти плавни. Вырезали ерики, чтоб осушить немного земли. Люди они были работящие. Поставили дома, сады посадили и стали заниматься рыбным промыслом, жить и поживать. А рыбы тут много было. Ну вот, строили, строили — и вырос целый город. И от этих первых поселенцев, наших прадедов-кряжей, и все мы пошли. Верующих, какие были когда-то, у нас теперь уже немного, но строгость к жизни осталась от дедов…

— А как попять эту самую вашу строгость?

— Как это «как понять»? — серьезно нахмурила лоб Варя.

— Ну, строгость, как вы говорите, «к жизни»…

— А вот так и понимать… Чтоб, значит, уважать и почихать старших, не красть, не врать, не курить, вина без меры не пить, в работе быть злым, а к людям добрым.

— Ну, об этом, пожалуй, не только вы, но и все человечество печется, — снисходительно заметил я.

— Но у нас это особо! — с гордостью подчеркнула Варя.

Я хотел было заметить, что даже за короткий срок пребывания здесь видел немало другого (да и пример тому — Борута, о котором, мол, я слыхал, что он каких-то там дел натворил, а такой наверняка тут не один), но не решился. Тем более, что город, конечно же, был жив прежде всего тружениками, людьми уважаемыми.

Мы подошли к церквушке. Чистенькая, аккуратненькая, стены выкрашены в светло-зеленый цвет, купол белый, как парашют, в окнах мозаика из мелких цветных стекол. Казалось, что церквушка посматривает на нас разноцветными глазами с хитроватой косинкой.

— Так что, проберемся на колокольню? — решительно спросил я у Вари.

— А пустят ли?

— Со мной пустят.

Варя осталась сидеть на скамеечке неподалеку, а я пошел разыскивать настоятеля Нашел чернобородого и мрачного старика, объяснил, что я из кино, что нужно для работы над фильмом осмотреть город с колокольни. Он старательно, все до буквочки прочел в моем удостоверении, раздумчиво поглядывая на меня из-под нависших на глаза, густых, без единой сединки черных бровей. Потом молвил на удивление тонким бабьим голоском:

— Ладно. Хорошо, хоть табачищем от тя не разит!

— Я не один, — кивнул на скамейку, где сидела Варя. — Это мой гид.

— Скосырева? — снова взвизгнул своим голвском настоятель. — Чтой-то она к вам на работу перешла, отец-то знает?

— Да никуда она не перешла, — нетерпеливо сказал я, — просто временно.

— Ну ежли временно, то нехай…

Мы с Варей поднялись по крутым скрипучим ступенькам, пахнувшим сохлым деревом и пылью, и первое, что я увидел, это парящее высоко в небе облачко красноватых птиц.

— Что это? — спросил я.

— Бобы, — ответила Варя.

— Не знаю таких птиц.

— Они похожи на аистов, только поменьше обычных, они тоже рыбаки. Вот так летают, летают стайками, а потом один камнем в воду — раз! И рыба в клюве. Красивая птица, — засмеялась Варя.

И снова я не мог отвести глаз от ее смеющегося лица, вид у меня, наверное, был дурацкий, потому что Варя вдруг оборвала смех и протянула руку в сторону раскинувшейся перед нами панорамы города.

— Туда, туда смотрите. Боже, красота-то какая!

Теперь, отсюда, Дунай под лучами солнца казался уже не пепельным, а по-настоящему голубым. Наверное, Штраус, когда собирался писать свой знаменитый вальс, увидел эту чудесную реку откуда-нибудь с высоты, увидел в ней отраженное шелковисто-голубое небо.

От Дуная через весь город тянулись тоже голубые, чуть взблескивающие серебром улицы с домишками, которые, как в зеленых гнездышках, уселись в уютных садах и огородиках. И очень тихо, видимо где-то далеко, тарахтит мотором-трудягой невидимая из-за прибрежных ветел фелюга. Варя что-то высматривала на большом колоколе. Я щелкнул по нему пальцем, и колокол ответил мне густым шмелиным гудением.

— Тс-с-с, — испуганно ухватила меня за руку Варя. И тут же кивнула на литую надпись на бронзовой ще-ковине колокола: «Пожалован купцом Семякиным и сыновьями».

— Кто они, где они… — с усмешкой пропел я и вновь хотел щелкнуть по колоколу.

— Тс-с-с, — снова шепотом остановила меня Варя и опять ухватила за руку, отводя ее от колокола.

Тогда я, как и вчера вечером, взял ее обе руки в свои, крепко сжал и даже было слегка подался вперед, наклонился над ее лицом.

И снова Варя осторожно отняла свои руки, покачала головой:

— Ох вы ж и грешник, разве можно так?