— Хрен с ним, пусть с ватником таскается, лишь бы пальто оставил.

— Как же, оставит он, удавится скорее. Слушай, Максим, давай договоримся. Я сегодня вечером не приду…

— Это почему?

— Да потому, что работа у меня, служба! Я уже на два часа с обеда опоздал, вечером отрабатывать надо!

— Не ори, как припадочный!

— Ну… В общем, завтра, в пятницу, после работы сразу приезжаю, Василий тоже, а в субботу, значит, прямо утром…

— Ну, смотри! — с угрозой сказал Максим, круто повернулся и, хромая, пошёл прочь.

В пятницу утром Петру по междугороднему телефону позвонил Василий и объяснил, что он тут мотается, как говно в проруби, подгоняет всех, но никто ни хрена делать не хочет, короче, приедет он только в пятницу поздно вечером или в крайнем случае ночью. Пётр прямо при сослуживцах стал материться, настолько у него за день наросло тревоги и за Василия, и за Максима, неизвестно, купившего ли хоть что-нибудь.

Договорившись на том, что Василий вечером выезжает кровь из носа, а если не успеет там доделать, пусть бросает всё к чёртовой бабушке, пусть хоть с работы выгоняют.

Василий пробовал было заикнуться о том, что в Пушкин можно поехать и в воскресенье, но Пётр прямо завыл и пообещал теперь-то уж в любом случае набить Василию морду.

Василий, не слушая, орал, что Пётр на его месте руки бы не себя наложил, что он тут на последнем дыхании всё делает, чтобы вовремя вернуться в Ленинград, а говно всякое сидит себе там… Пётр положил трубку.

Не успел на Петре и пот обсохнуть, раздался звонок. Позвонила жена Василия (да, ведь Василий женат — не странно ли?), Леночка, спросила, где Вася?

— Как где? На этих, буровых!

— А? Ну ладно. Ты извини, я тороплюсь. В общем, если ты увидишь его раньше меня, передай, чтобы он немедленно, понял? — немедленно ехал ко мне.

Короткие гудки.

Пётр вскочил, побежал в кассу взаимопомощи и занял десятку, чтобы усмирить панику, и хоть что-то сделать для общего дела, как дурак, купил три бутылки сухого (портвейна не было).

Вечером всё было хорошо. Пётр, Максим и Фёдор сидели за столом, распивая как благородныя одну бутылку сухого вина.

Сумка с портвейном, двумя сухого и колбасой, тщательно застёгнутая, стояла у двери.

Но, Боже, что это было за утро! И, конечно, дождливое. Пётр каждую минуту порывался бежать во двор встречать Василия, но Максим силой сажал его на стул:

— Чтобы и ты потерялся?!!

Фёдор, видно вообще не спавший ночью, сидел у окна будто в ожидании ареста — сгорбленный, вздрагивающий при каждом шорохе. Максим, скрестив руки на груди, вперился в циферблат часов, специально вчера одолженных у Кобота.

Часы люто, нечеловечески стучали.

Звонок всё-таки раздался, но казалось — ему не искупить предшествующую муку.

Василий ворвался в квартиру, будто спасаясь от погони.

— Всё! Поехали! — сразу закричал Максим.

Все забегали туда-сюда по комнате. Фёдор, как солдат по подъёму, бросился одевать ватник.

— Стойте! Посидим перед дорогой, — опомнился Пётр.

Все сели, кто куда. Василий, блаженно улыбаясь, вытирал пот. Не подлец ли?

— Ну пошли.

Чинно спустились по лестнице, прошли двор, помахав руками очереди у пивного ларька (нужно ли говорить, что вся очередь со вторника знала о поездке в Пушкин).

Как-то без нетерпения дождались автобуса. Автобус резко тронулся, все повалились друг на друга со счастливым смехом; Пётр, однако, осторожно прижимал к груди сумку.

— Стой! — страшно закричал и позади — кто-то падая и плача бежал вдалеке. Это Фёдор не успел сесть.

Нет, есть всё-таки люди, умеющие не дрогнуть под удара ми судьбы, как каменный мост во время ледохода.

Наверное Максим всё-таки такой — хоть и пытался драться с шофёром автобуса так, что тот из злости не открыл дверь даже на следующей остановке, заодно попало и Василию, настаивавшему на диком предположении, что Фёдор догадается ехать следом и стало быть нужно ждать следующего автобуса.

Но кто бы смог так остановить первое же такси; не имея в этом деле никакого опыта? Только Максим. Так Геракл остановил у пропасти колесницу какой-то царевны.

А кто бы смог найти Фёдора, с искусностью подпольщика (проворонил Фёдор своё призвание) захоронившегося, пропавшего в промежутке между автобусной остановкой и домом?

Нет, Максим — это супер.

Часа через два они уже шагали под сводами Витебского вокзала. Плотной группой, держась за плечи и руки друг друга, поминутно оглядываясь и пересчитываясь, они вошли в электричку. Сразу обмякнув, как мешки с картофелем, опустились на скамейку. Говорить не хотелось.

Электричка застрекотала, тронулась, и Фёдор прижался лицом к стеклу, более чем по-детски водя глазами туда и обратно. Все улыбались и тоже смотрели в окно.

— Ну что же, может сухонького по этому поводу? — спросил Пётр.

— Давай, — суть помедлив, сказал Максим. — Можно и сухонького раз такие дела. Не думал я, что выйдет у нас. По везло, здорово повезло.

— Что не выйдет? — осведомился Пётр.

— В Пушкин поехать.

— Почему не выйдет? Странно, что ещё такая канитель получилась.

— Отрясина ты полупелагианская. Много ли у тебя чего выходило?

Достали бутылку сухого, вот только ножа ни у кого не нашлось. Настолько непривычно было пить сухое, что никто, даже Фёдор, не имел особого опыта открывания таких бутылок с пробкой.

— Эй, приятель, у тебя штопора нет? — обратился Василий к человеку, сидящему невдалеке. Тот мотнул головой.

— А ножа какого-нибудь?

Гражданин, чуть помедлив, достал узкий, похожий на шило, нож.

Василий приладился и стал продавливать и терзать проб ку, но никак не получалось.

— Мне выходить на следующей, — сказал гражданин.

— Не ссы, выйдешь, — беззлобно отрыкнулся Максим, насмешливо и мудро хлюпнув носом. Видно было, что он расслабился и пришёл в себя.

Василий заторопился и стал тыкать ножом так, как толкут картошку на пюре. При очередном ударе он промахнулся и всадил нож себе в запястье. Струйка крови ударила в пыльный пол.

— В вену, — печально констатировал Василий.

Сидящие невдалеке граждане всполошились, стали глядеть с отвращением, некоторые пересели.

— Немедленно идите в травмпункт! — вскричал мужик, который дал нож. — Пойдёмте, что вы сидите?

Действительно, электричка стояла на остановке. Стояла и стояла, пока не объявили:

— Товарищи, просим освободить вагоны. Электропоезд дальше не пойдёт.

Когда они вылезли в Пушкине, кровь уже не покрывала платок новыми пятнами.

Небо было сплошь в хмурых тучах, накрапывал дождь.

— Да, не зря ты, Фёдор, ватник взял! — засмеялся Пётр.

— А мы пойдём в парк? — оглядываясь, спросил Фёдор.

— Конечно, — ответил Максим.

Все улыбались.

Пётр раскрыл глаза с таким ощущением, будто открывалась чуть зажившая рана.

— Пойдёшь на работу? — повторил Максим.

— Нет, — ответил Пётр и накинул пальто себе на голову.

Под пальто душно, уютно, пахнет махоркой, что-то кружится. В кулаке, кажется, сидят маленькие существа и проползают туда и обратно. Быстро-быстро ползут, а то и большой кто-то пролезет, со свинью. Странно, отчего так не уравновешенно, что во рту так жжёт и сохнет, а ногам наоборот очень холодно? Оттого, что голова главнее? Или короче? Или…

— Пиво будешь? — спросил Максим.

— Нет.

Человечки проползли в кулак по несколько сразу. Нет, ни на какую работу. Или… И, это он про пиво, буду ли пиво, ну-ка!

Рывком сбросил пальто и сел.

— Я тебе налил, — сказал Максим, — давай, чтоб не маячило.

Утро дымное; но не в том смысле, что накурено, нет. Ранние косые лучи играют на бутылках, как в аквариуме, и всё белое кажется перламутровым, дымным. Ну не прекрасно ли бывает ещё и утро. Перламутра пёрла муть. Не пива, а кофе надо побольше и ходить, удивляться.