— Где Джон Саймон? — спросил Дэви.

— Занят своими делами.

— Он часто уходит куда — то.

— У него пропасть забот.

— Я люблю Джона Саймона.

— Как и все мы, Дэви. Он хороший малый.

— А вас я люблю еще больше.

— Спасибо, Дэви. И я тебя люблю. Ты рассказал мне много интересного о таких растениях, которых я раньше никогда не замечал на садовом участке. А когда руки мои застынут и пальцы потеряют гибкость, я брошу арфу и вернусь к волшебному искусству плетения корзин.

— Вы не только сидите со мной, арфист, но и беседуете. А Джон Саймон часто сидит со мной часами и не говорит ни слова.

— Я ленивее его. А он если присаживается, так это значит, что ему нужно отдохнуть.

— Вы останетесь здесь навсегда, Алан?

— Я завтра ухожу.

— У вас тоже дела?

— Да, кое — какие.

— А послезавтра вы вернетесь?

— Думаю, что да.

Я не видел причин, почему мне, собственно, не обмануть Дэви. Это не могло ухудшить его состояние и вызвать один из тех частых болезненных припадков, которым он уже и без того был подвержен. Я хотел избегнуть расспросов со стороны матери Дэви или Кэтрин, хотя был вполне уверен, что если бы они и знали о моих планах, то ни в коем случае не стали бы отговаривать меня.

Я ощущал, как весь поселок галопом мчится к полуночи…

Через кусты, скрывавшие садовую ограду, я услышал свист и подошел к тому месту, откуда он доносился. Оказалось, что сигнализирует Уилфи Баньон, еще весь покрытый доменной копотью. При виде его я снова вспомнил о Бледжли, и у меня подкосились ноги.

— Где же Джон Саймон? — спросил я.

— Все еще в Уэстли. Надежно спрятан.

— Почему же он не вернулся?

— Люди, пославшие вслед за ним Бледжли, по — видимому, думают, что Джон Саймон убит. По — моему они приказали Бледжли не возвращаться после выполнения задания, так что его отсутствие не покажется им подозрительным. Мы не думаем, чтобы они так скоро приступили к решительным действиям. Пройдет несколько дней, пока они дознаются, как в действительности обстоит дело с Джоном Саймоном, и за это время он выполнит кое — что из того, в чем при других условиях ему непременно помешали бы. Вот потому — то он и задержался в Уэстли.

— А что он должен сделать там?

— По всей вероятности, договориться о- продовольствии.

— О продовольствии? Какое продовольствие? Для кого?

— В сорока милях отсюда — сельская местность, и тамошние люди все занимаются обработкой полей. Пенбори, Плиммон и Радклифф постараются, конечно, взять нас измором. Поэтому мы установили связь с теми организаторами из западных районов, которые стали во главе борьбы против подорожных сборов и работных домов.

У них и у самих не очень — то густо насчет продовольствия, но если горнорудные поселки замрут, то они все же пришлют его нам, сколько смогут. А это даст нам возможность хоть немного продержаться. Для детишек, во всяком случае, хватит. Если у господ Пенбори осталась хоть капля здравого смысла, все это будет тянуться не слишком долго. Они убедятся, что мы дошли до точки и дольше так существовать не можем. А уж если каша заварится, то и у нас есть в Лондоне добрые друзья, которые замолвят за нас словечко, где надо.

— Я был в Лондоне. Что за шумное место! И громко же придется вопить вашим друзьям, чтобы их услышали. Не вижу я, чего вы добиваетесь. Пенбори отрежет поселок от всего мира. Мунли будет изолировано, как чумной барак. Ни одна картофелина, ни одна фасолина не проникнет сюда.

— Нас много, и мы знаем свой край. Джон Саймон говорит, что мы победим без особого усилия. Я не так спокоен на этот счет, как он, но и я носа на флинту не вешаю. Продовольствие у нас будет. А теперь слушай, арфист: нам нужно, чтоб ты сделал для нас одну вещь.

— О нет! — прервал я Уилфи, похлопывая его по руке и как бы подчеркивая этим свои слова. — Завтра я обязательно ухожу отсюда. Если Джон Саймон не успеет вернуться до моего ухода, передай ему привет.

— Да никуда ты не уйдешь.

— С каких это пор ты сторожишь меня и строишь за меня планы? Заявляю тебе, что ухожу. Что ты качаешь головой и усмехаешься? Уж не хочешь ли ты сказать, что в твоей власти удержать меня? Так вот, послушай, Уилфи…

— Нет, уж лучше послушай ты, арфист. Не пустая блажь привела тебя к нам, а желание разузнать, что случилось с Джоном Саймоном. Ты явился сюда потому, что он в опасности, а ты с ним — одна душа.

— Теперь это уже не так. Он — в своем закутке, а я — в своем. Вокруг темно, и не поймешь, чем пахнет, но на моей двери крепкий запор, и я чувствую себя в полной безопасности.

— Ты не уйдешь. Ты будешь говорить, что уходишь, будешь даже твердить это. Но раз ты нужен Джону Саймону, ты станешь рядом с ним, плечом к плечу.

— По тому, как ты говоришь об этом, мне начинает чудиться, что в его лагере замышляют какие — то мрачные дела.

— Так вот какая у тебя задача: разузнать все, что можно, от Пенбори и его цепных собак о том, что они намерены предпринять.

— Я и так могу сказать тебе: лаять и кусаться! И вас же они заставят расплачиваться за то, что обломают себе при этом зубы.

— Нам нужны подробности: когда предполагается загасить печи, когда ждут прибытия войск, где они будут расквартированы? Ты это сделаешь.

— Я никому ничего не обещаю. С тех пор как я пришел сюда, я не знал ни минуты покоя. Если мой здравый и ясный смысл договорится с моими ногами, то не спускай глаз с тропинки, ведущей на Артуров Венец: ты сможешь всласть налюбоваться моим задним фасадом, пока он не скроется из виду.

— Что — то не верится мне. У тебя в глазах какая — то тень. Мунли уже поддело тебя на крючок.

Уилфи повернулся и пошел к своему домику, предоставив мне сочинять обстоятельный ответ, который — увы! — родился только через добрых десять минут после его ухода.

Обещав Дэви скоро вернуться, я перелез через садовый забор в том самом месте, где мы вели разговор с Уилфи, и стал быстро спускаться по крутому склону холма. У меня мелькнула мысль, что следовало бы сообщить Кэтрин о том, что я узнал о Джоне Саймоне. Остановившись, я взглянул на жилье Брайеров, но решил больше не идти туда. Для Кэтрин отныне мало смысла горевать о Джоне Саймоне. Он избрал путь пагубных испытаний, и путь этот приведет его к гибели. Я увидел, как из трубы брайеровского домика поднялся дым. Пониже можно было различить еще одну тонкую струйку дыма от трубки Дэви; она была до смешного ровной и ясной. Вид этой струйки вдруг вызвал во мне такую жалость, что я чуть не разрыдался. Я пошел дальше.

Вот и лавка Лимюэла Стивенса. Я открыл дверь и был оглушен звоном колокольчика, который Лимюэл повесил для сигнализации о появлении нежеланных посетителей. В лавке я застал Изабеллу. Она была чему — то рада, возбуждена и позвала меня в кухню. Я принял приглашение, уселся на простом узком стуле, который она пододвинула мне, и тут же опрокинул в себя налитую хозяйкой кружку пива. Стол был заставлен огромными китайскими вазами, снятыми с полок для чистки. Буфет, который казался еще более громадным, чем обычно, смотрел в окно всеми своими зияющими мрачной пустотой отделениями. Пока я пил, Изабелла, глядя на меня, напевала и улыбалась, и мне стало ясно, что сегодня она больше, чем когда бы то ни было, готова стряхнуть с себя меланхолию, которой было пропитано все ее существо.

— Вы чему — то особенно рады сегодня, миссис Стивенс?

— А разве живому человеку уж и попеть нельзя? — спросила она смущенно.

— Человек волен делать все, что ему заблагорассудится. А где Лимюэл?

— В замке.

— Судя по вашему виду, я бы сказал, что Пенбори основательно прибрал бунтовщиков к рукам.

— Говорят, что Джон Саймон Адамс сбежал. Вы — то уж, конечно, знаете об этом, арфист, не правда ли?

— Вчера ночью он не спал в своей постели.

— Значит, сбежал! Я всегда знала, что его наглые затеи в один прекрасный день треснут по всем швам.

— Вот и я как раз так думал. Пусть бы уж мир треснул по всем швам. Это была бы вполне подходящая музыка, в особенности для тех, кто насмотрелся на странные вещи, происходящие в одном очаровательном уголке. Я — то, конечно, мечтал о том, чтобы Джон Саймон унес ноги из Мунли вместе со мной, но, в конце концов, раз он за пределами Мунли, то и это уже хорошо.