Когда Алексей Потапыч поднимал стопку «столичной», на лице его одновременно отражались величайшая ненависть и глубокое сострадание. Торопливо опрокинув водку, он поспешно, с хрустом уничтожал соленый огурец и только после этого обстоятельно принимался за деликатесы: зернистую или паюсную икру, розовую семгу, поросенка под хреном, заливную осетрину, тамбовский окорок. А на кухне, конечно, не на главной плите, которая в это время суток еще отдыхала, а на электрической плите, шипела, урчала, даже взвизгивала картошка на свином сале со шкварками — любимое блюдо Алексея Потапыча.

Откушав и закурив «краснопресненскую», Алексей Потапыч спрашивал подававшую завтрак старшую официантку:

— Сколько с меня?

Официантка бойко стучала костяшками счетов и называла солидную сумму. Алексей Потапыч крякал, хлопал себя по карманам, проверяя, тут ли бумажник, и неизменно говорил:

— Дешевле похоронить. Никакой зарплаты не хватит.

Поднимаясь, добавлял:

— Запиши…

И, сопровождаемый меланхоличным Васькой, шел в свой кабинет.

Сегодня все шло. по раз и навсегда установленному ритуалу: Васька вылизывал тарелочку, а Алексей Потапыч в ожидании жареной картошки просматривал поданное калькулятором общедоступное меню, действительное до пяти часов вечера.

Оставим Алексея Потапыча за этим серьезным занятием и проследим его тернистый, извилистый путь, приведший его в конце концов в «Сеть».

В Краюхе он появился четверть века назад. Был он тогда строен, кудряв, ловок. Первое лето до ледостава он пробыл матросом на водной спасательной станции. Здесь его приметила буфетчица с пристани Соня Богомолова, незадолго перед этим покинутая мужем.

Перезимовав у Сони, Латышев в половодье пришел снова наниматься на спасательную станцию. Его подняли на смех:

— Куда тебе! Под тебя, под борова, баркас надо подавать. Никакая шлюпка не выдержит…

Соня Богомолова постаралась— откормила возлюбленного за зиму на славу. С тех пор Алексей Потапыч начал повторять:

— Из всех видов спорта я признаю только два: еду и сон…

С водной стихией пришлось распрощаться навсегда и с помощью Сони бросить якорь в тихой заводи общественного питания.

Латышев переменил много должностей: был агентом по снабжению, кладовщиком, заготовителем, дежурным администратором. Последние годы Алексей Потапыч управляет «Сетью».

В собственном доме на окраине Краюхи хозяйствует теперь законная супруга Алексея Потапыча — Анастасия Петровна, крупная дама, известная на всю Краюху любовью к красному цвету и маленьким бархатным бантикам, которыми она в изобилии украшает свои огневые платья. Соня Богомолова, осужденная за солидную недостачу, давно забыта.

В отличие от Сони Богомоловой, больше всего заботившейся о том, чтобы у возлюбленного всегда был полон желудок, Анастасия Петровна немало потрудилась над внешним и внутренним обликом своего супруга.

Вид у Алексея Потапыча самый что ни на есть респектабельный. Он всегда хорошо одет: модно и по сезону, ботинки у него отполированы до зеркальности, как, впрочем, и череп. Как-то, приехав с курорта, Анастасия Петровна внимательно посмотрела на мужа и безапелляционно заявила:

— Тебе нужны бакенбарды! Да, да, именно бакенбарды. Я весь месяц мучительно думала: «Чем моему Алексею отличаться от остальных работников общественного питания?» Только бакенбардами, Ты увидишь, это поможет тебе выполнять план…

И действительно, после того как Латышев отпустил пушистые, слегка седые бакенбарды, дела в «Сети» пошли лучше. Вскоре официальное название ресторана упоминали только в служебной переписке, а в повседневной жизни клиенты, как местные, так и приезжие, стали говорить: «Пойдем к бакам!», «Давайте тяпнем у баков!»

Но главное, что сделала Анастасия Петровна с супругом, — она приобщила его к искусству, вдохнула в его торговую душу начатки эстетики. Она познакомила его с художником Леоном Стеблиным, и тот, вдохновленный бакенбардами, написал портрет Алексея Потапыча. Через Стеблина Латышев познакомился с Полуектом Безбородовым — тот тоже написал портрет. Так постепенно Алексей Потапыч втянулся в изобразительное искусство, посещал вернисажи, мастерские художников и даже рискнул па открытии отчетной выставки пейзажиста Анатолия Гнедина произнести речь.

С тех пор за Латышевым прочно закрепилась слава мецената: он охотно покупал натюрморты, сирени и автопортреты и легко давал художникам в долг.

Два раза в месяц кассир приносил Алексею Потапычу зарплату. Один раз в месяц в кабинет к Латышеву, когда там нет посторонних, входит, отдуваясь, шеф-повар Сметанкин. Он молча садится на скрипящий стул, закуривает и задумчиво пускает кольца дыма. Посидев, все так же молча достает из-под грязной куртки и кладет на стол завернутый в газету плотный, тяжелый пакет. Латышев выдвигает средний ящик стола и привычно сдвигает в него пакет. Сметанкин встает и деликатно осведомляется:

— Сегодня, кажись, двадцатое?

Алексей Потапыч столь же вежливо сообщает:

— Совершенно верно, двадцатое. Завтра будет двадцать, первое… О господи, дни так и бегут. Так вот и жизнь пройдет. Оглянуться не успеешь…

После ухода Сметанкина Алексей Потапыч перекладывает пакет из ящика в карман и деловой походкой идет домой.

Анастасия Петровна никогда не пересчитывает содержимое пакета: в нем всегда одна и та же сумма — пять тысяч. Сметанкин за три года не подвел ни разу. Все основано на полном доверии.

Пять тысяч — это премия от Сметанкина и от кондитера Хорькова за невмешательство в их дела.

…Картошка готова. Алексей Потапыч опрокидывает еще одну стопку и вооружается вилкой. Но не тут-то было. К нему с виноватой улыбкой на широком, красном лице подходит мужчина лет сорока и сладчайшим голосом произносит:

— Приятного аппетита, Алексей Потапыч. Хлеб да соль.

— Едим, да свой. Рано ты, братец, позаботился.

— Как бы не упустить…

— Раз сказал — значит, сказал.

— А я к вам с просьбицей… Рассрочечку бы.

— Никаких рассрочек. Сразу и полностью.

— Где же и соберу?

— Это не мое дело. Не соберешь— другого найду. Свято место не будет пусто.

— Это ваше последнее слово?

— Как сказал…

Пять дней назад гардеробщик ресторана Иван Савельевич в одночасье отдал душу богу. Все эти дни в раздевалке временно работал гардеробщик из парикмахерской, находящейся в другом крыле гостиницы, отставной интендант Прохоров. Но как только он заговорил а постоянной работе, Алексей Потапыч уточнил условия:

— Восемь тысяч единовременно и зимой тысячу ежеквартально. В летнее время — половина.

В зал вошла старшая официантка, и Алексей Потапыч начальствующе продолжает:

— Принесите еще две рекомендации, справку с места жительства. И чтобы на работе ни-ни… У меня быть как стеклышко… Легкий запашок — и, будьте ласковы, получите расчет. И чтобы с клиентом вежливо… Анюта, подогрей картошку, совсем остыла… Иди, товарищ Прохоров, иди… Как оформишься, так и начинай, действуй…

Съесть любимое блюдо не пришлось. Появился шеф-повар Сметанкин и многозначительно произнес:

— Христофоров к телефону требует. Немедля.

Алексей Потапыч побледнел, сжался, насколько позволяло его шестипудовое тело.

— Чего ему?

— Не сказал…

Алексей Потапыч в суматохе наступил своему любимцу на лапу. Тот рявкнул.

— Вертишься на ходу! — крикнул директор «Сети» и помчался к телефону, пнув по дороге стул.

Он осторожно, словно это была змея, взял лежавшую на столе трубку и сразу услышал голос Юрия Андреевича:

— Где ты ходишь? Опять, наверное, едой развлекался? Смотри, лопнешь… В пять часов соберемся у тебя, как всегда в третьем.

— Третий занят. Художники заказали. У них сегодня юбилей Ненашева.

— Меня твои маляры не интересуют. Пересади их в пятый. А в третьем прикажи накрыть. Скажи официантам, Стряпков, мол, мальчишник устраивает. Жениться опять собрался…

Три года назад в душный июльский день тогдашнего секретаря Краюхинского горисполкома Фролова посетила гениальная мысль. К вечеру эта мысль была реализована — секретарю принесли из типографии изготовленную по его заказу табличку: «Тише! Идет заседание!» Табличка понравилась, тираж немедленно довели до трех экземпляров.