— Я вас не испугала? — спросила она, улыбаясь.

Абдулла мигом вскочил с места:

— Нет, но я не думал, что вы так скоро придете.

— Как мать заснула, так я сразу и вышла, — просто сказала девушка.

— Спасибо, — сказал Абдулла. — Это очень хорошо, что вы пришли. А то я уже начал волноваться.

— И я тоже. Я ведь никогда не выходила так поздно на улицу. Вы долго меня ждали?

— Нет…

Абдулла целый день обдумывал свою речь, ему казалось, что он наизусть ее выучил, но теперь все слова вылетели у него из головы. Он ругал себя, сердился, морщился, но ничего не мог из себя выдавить.

Конец тягостному молчанию положила Гюльчехра.

— Ах, я и забыла, — сказала она, — я принесла вам кукурузу.

Она протянула ему обернутый листьями початок.

— Я доставил вам беспокойство…

— Какое там беспокойство!

И снова наступило молчание.

— Пройдемся немного? — голос Абдуллы дрогнул.

— Ведь уже поздно…

— Мы только немного, хорошо?

Гюльчехра улыбнулась:

— Хорошо.

Абдулла легонько взял ее за локоть.

— Не нужно… — Гюльчехра высвободила руку.

И они, как и в прошлый вечер, пошли по знакомой дороге. И снова Абдулла думал, что подруга его детства должна жить в Ташкенте. И не обязательно ей ходить в атласе да в парче, как вчера. Сегодня, в простом платье, она еще красивее, милее. Ни у кого нет такой легкой походки, такого нежного голоса, да и косы, наверно, никто так заплетать не умеет.

— Гюльчехра!.. — неожиданно обратился он к ней.

— Что? — девушка повернулась к нему, и он словно впервые увидел, какие у нее глаза. До чего они черные и жгучие, до чего большие…

— Вы… вы очень красивая!

— Я?.. Неужели? — немножко удивилась девушка и опустила голову.

— Да, вы очень красивая… Вы помните нашу первую встречу утром? Я как вас увидел, чуть не упал. Вы так изменились!..

— И вы тоже, — тихо промолвила Гюльчехра.

Абдулла рассмеялся:

— Нет, я все такой же.

— Ну и я все такая же.

— Почему же вы тогда говорите со мной на «вы»?

— Не знаю…

«А если я ее поцелую? — мелькнуло в голове у Абдуллы. — Что она скажет, если я ее поцелую?» И он взял Гюльчехру за руку.

— Так вы не знаете?

— Нет.

— Вы знаете, Гюльчехра, посмотрите на меня.

Она подняла на него свои глазищи. И в этот момент Абдулла слегка обнял ее и дотронулся губами до ее щеки.

— Что вы делаете? — тихо сказала Гюльчехра. Она отстранилась от него и закрыла глаза руками.

Абдулла испугался: «А вдруг она уйдет?»

Но девушка не ушла. Она лишь продвинулась вперед шага на три и остановилась.

— Вот как, оказывается. Вы всегда так поступаете с девушками?

Абдулла понял по ее тону, что она не разозлилась.

— Всегда… — ответил он.

— Ведь это нехорошо.

Абдулла улыбнулся.

— Нехорошо это… — повторила Гюльчехра. — Разве можно такое делать не любя?

— Можно! — сказал Абдулла. Он подошел к ней и снова взял ее за руку. Девушка попятилась. — Подождите, Гюльчехра, подождите! Мои слова не от сердца, я вам сказал неправду. Я в первый раз вот так… вот так поступил. Я вас люблю, Гюльчехра. Вы слышите: люблю!

Гюльчехра растерялась. Она никак не ожидала, что так быстро будут сказаны эти слова, не ожидала, что все так просто получится. Абдулла между тем нашел и другую ее руку.

— Гюльчехра! Это было как гром. Только я не сразу понял. Вы верите мне?

Гюльчехра молчала.

— Почему вы не отвечаете?

Девушка уже не отстраняла его от себя. Она стояла, опустив голову.

Вдруг Гюльчехра подняла глаза, и Абдулла обомлел. Глаза Гюльчехры были полны слез. Она плакала.

— Что случилось, Гюльчехра? Я вас обидел? Вы обиделись на меня?

Она покачала головой.

— Почему же вы плачете?

— Просто так… Когда вы уезжаете?

— А что?

— Не уезжайте…

И Абдулла наконец понял то, что он мог бы понять и раньше. Он был на седьмом небе от счастья.

Этот и последующие вечера заметно изменили жизнь молодых людей. Что бы они днем ни делали, чем бы ни занимались, перед их мысленным взором снова и снова возникали мельчайшие подробности ночных встреч. Еще с утра словно подгоняли они время, чтобы скорее наступил вечер. Это было самое главное — чтобы наступил вечер, чтобы была темнота. Теперь они уже не мучились, не обдумывали заранее, о чем говорить, как себя держать.

Они торопили солнце — ну что ему стоит поскорее опуститься? — а потом выходили из своих домов.

Встречались они чаще всего в ивовой роще, недалеко от плотины, где выбивался из земли прохладный говорливый родник. Полюбили они гулять и в ночном яблоневом саду. Здесь каждая тропинка, каждый камень стали для них родными. Они так и говорили: «наш камень», «наш родник», и это нисколько не казалось им странным.

Наверно, они были вполне счастливы, особенно в первые вечера. Однако день отъезда Абдуллы все приближался. Надо было что-то решать.

«Что я должна делать? — думала Гюльчехра, возвращаясь домой, и не находила ответа на свой вопрос. — Что, если это неожиданное, небывалое счастье пройдет как сон?»

Ей было намного труднее, чем Абдулле. Она знала, что не сможет уехать из кишлака. Вот и мучилась. Откровенно объясниться с Абдуллой у нее не хватало смелости. Гюльчехре казалось, что только она заикнется об этом, как Абдулла сразу же к ней переменится, их отношения не смогут остаться прежними. Это было страшно.

Но не могла же она, в самом деле, уехать с ним в Таш кент! А как же больная мать? Это прежде всего…

Каждый раз, подходя к постели матери, Гюльчехра убеждалась в том, что никуда она не уедет от нее, она просто не сможет иначе.

Мать Гюльчехры Саодат была тяжело больна. В прошлом году весной простудилась и пролежала дней шесть. Потом как будто выздоровела. Но все чаще стала жаловаться на тяжесть в груди. Саодат думала, что это скоро пройдет, старалась забыться в работе. Не вышло. Осенью она слегла. Ганишер-ака повез жену в Коканд, и ее оставили в больнице.

Диагноз был страшный — рак легких… Конечно, Саодат об этом не сказали.

Кто-то посоветовал Ганишеру-ака обратиться к ташкентским врачам. Поехали в Ташкент. Диагноз подтвердился… Какие только врачи не осматривали Саодат! Но легче ей от этого не становилось. И Ганишер-ака привез жену обратно в кишлак.

У Саодат пропал аппетит, она сильно похудела.

В кишлаке только три человека знали, какая у нее болезнь, — муж, дочь и председатель колхоза… Горе пришло в семью. Бедный Ганишер-ака места себе не находил: ведь Саодат была для него и женой, и матерью, и верным другом. Отчаяние захлестывало его, когда он ночами сидел у ее изголовья. Утром он уходил на работу, но два-три раза в день урывал время, прибегал взглянуть на жену.

Хозяйство лежало теперь на плечах Гюльчехры. Днем она не знала ни минуты покоя. Внешне все в доме оставалось по-прежнему: везде чистота, порядок, маленький Алишер ухожен, накормлен.

В один из вечеров Гюльчехра с Абдуллой решили вспомнить детство и отправились на дальний полевой стан, возле которого был хауз. Обратно они возвращались чуть не бегом, и все же Гюльчехра пришла домой позже обычного. Она наскоро сполоснула лицо и руки и подошла к постели матери. Было тихо, только возле окна посапывал на тахте младший брат Алишер.

— Что-то ты припозднилась… — промолвила Саодат, обратив на дочь печальные глаза.

Гюльчехра в беспокойстве стала припоминать, под каким предлогом она вышла сегодня из дому.

— Мы сидели вместе с Зарифой… — сказала девушка еле слышно.

— Ведь ты, кажется, пошла к Халиде?

Гюльчехра ответила не сразу:

— Разве я сказала — к Халиде? Да… я была и у Халиды. А потом я пошла к Зарифе.

— Твой младший брат уснул голодный.

— Но я его накормила перед уходом…

— Хорошо, если так… — проговорила Саодат и закашлялась.

Кашляла она долго, мучительно. Гюльчехра, не зная, чем помочь, сменила ей подушку, потом принесла воды в пиале. Когда приступ кашля кончился, Гюльчехра спросила: