Клычли посмотрел на Аллака и продолжал:

— А ведь он был мулла, знал лучше нас с вами, какие человека на том свете пери да гурии поджидают! И всё же не хотел расставаться с этим миром. Поэтому я так думаю, что наши земные девушки куда лучше всяких пери.

— Даже если пери и красивые, — сказал Дурды, — нам они всё равно не достанутся. Муллы их себе заберут и скажут: «Мы много служили богу, нам положена награда. А вам — за что? Что вы делали?»

— Неправда! — возразил Аллак. — Они всегда твердят, что наше — на том свете.

— Разве им трудно отказаться от своих обещаний? — пожал плечами Клычли. — В раю они снова скажут: «Ваше — осталось на земле, идите и возьмите его».

— Значит нас и на этом и на том свете обманывать будут?

— На этом, Дурды, ты сам видишь, а что на том делается, ещё не один очевидец не рассказал.

— Хорошо быть учёным, — сказал Дурды. — Вот ты, Клычли, учился в медресе и на всё сразу правильные слова находишь, умные слова. Про наших девушек верно сказал: зачем брать в долг, когда можно за наличные взять, зачем пери на небе, если есть красивые девушки на земле. Хорошо учёным быть, а я так совсем и не учился, не пришлось,

— Не тужи, друг! — Клычли похлопал Дурды по спине. — Наше время ещё придёт. Я тоже не сумел сделать то, о чём мечтал. Тоже не доучился.

— Муллой мечтал стать?

— Нет, не муллой, хотел в русской школе учиться.

— Зачем — в русской? Разве наша медресе хуже?

— Хуже или нет, судить не берусь. Но Сергей учился меньше, чем я, а начнёшь его слушать — рот от удивления раскрываешь: откуда он столько умных вещей знает. Конечно, от русской школы, от русских книг. Я тоже начал у него русскому языку учиться; каждый день, когда еду в город за маслом для машин, запоминаю несколько слов, на обратном пути — ещё несколько.

— Выучишься — толмачом станешь? — пошутил Дурды.

— Толмачей тоже не белая овца выкармливает. Но толмачом я не стану, просто ума больше наберусь. Сергей говорит, что постоянно учиться надо, всем учиться — и мужчинам и женщинам.

Дурды засмеялся:

— Это он пошутил! Где видано, чтобы женщина с мужчиной сравнялась? Не годится так.

— Это почему же не годится? — с интересом спросил Клычли.

— Потому, что бог неодинаковыми создал мужчину и женщину. В драке один мужчина десять женщин сшибает.

— Кулаки в жизни — не главное.

— А что главное?

— Голова на плечах!

— Хе, что ж у меня голова глупее женской?

— Как сказать… Ты в Марыйской аптеке был?

— Был.

— Видел, сколько там бутылочек?

— Видел. Много.

— Знаешь ты хоть одно из лекарств, которые налиты в эти бутылочки?

— Нет.

— Если у тебя голова болит или живот, знаешь, из какой бутылочки надо взять лекарство?

— Не знаю. Я из всех попробую — какая-нибудь и поможет.

— И сразу к гуриям отправишься!.. А вот женщины, которые там работают, все лекарства знают. Только скажи им: «Дайте мне средство от такой-то болезни», они сразу тебе одну бутылочку дадут. Конечно, ты мужчина, ты можешь кулаками махать, можешь зажать кого-либо в углу, подножку дать, а вот в женском деле в аптеке разобраться не можешь.

— Хе, там же русские женщины работают! Ты их с нашими туркменками не сравнивай!

— «Хе» легче всего сказать! Ковры кто ткёт? Наши женщины ткут. Соткать большой ковёр легче, что ли, чем в аптеке работать?

— Сергей правильно говорит, — заметил Аллак, — но… всё равно трудно поверить, что женщина во всём может быть равной мужчине.

— Ты в медресе учился? — повернулся к нему Клычли.

Аллак невесело усмехнулся:

— Зачем учиться? Мне сказали: дойди до порога медресе и назад поворачивай, с тебя достаточно будет. Так я и сделал.

Помолчал и, почёсывая затылок, серьёзно закончил:

— Алфавита даже не успел осилить… Нужда работать гнала, не учиться…

— А вот я учился… — Лёгкая тень набежала на лицо Клычли, на мгновение затуманила глаза, пригасила улыбку. — Я учился вместе с младшей женой ишана Сеидахмеда… с Огульнязик. Если есть на свете умная женщина, так это — она. Вонючий ишан против её воли сделал своей женой, сжёг её сердце. Какими законами это оправдано?.. Эх, да ладно, что говорить, зря расстраиваться! Училась она хорошо. Меня тоже учитель всегда хвалил, но я день и ночь зубрил уроки, чтобы отвечать учителю так, как отвечала Огульнязик. И хорошо знаю, что она-то не зубрила! Вот, друг Аллак, а ты говоришь, что женщина не может сравниться с мужчиной. Ещё как может!

Дурды подмигнул Аллаку:

— Ну, теперь ты веришь?

— Не знаю, — сказал Аллак, — во что верить, во что не верить. Я не верю даже в то, что у меня жена есть. С тех пор, как ушла она по кайтарме, лица её не видел. Только от людей и знаю, что жива-здорова.

— Неужто ты ни разу к ним зятем не ходил? — удивился Дурды.

— Не ходил.

— Ох, и обижается, наверно, на тебя твоя жена!.. Надо отправить его немедленно, верно Клычли?

— Верно. А ты. в самом деле, Аллак, ни разу не навестил жену хотя бы украдкой?

— Ни разу, — подтвердил Аллак.

— А мы-то думали, что ты парень без изъянов! — засмеялся Дурды. — Разве можно заставлять женщину сгорать от злости? Ведь там, где собираются такие, как она, твоя Джерен очень скверно себя чувствует. Других-то жён мужья наверняка навещают, а ты только вздыхаешь, да облизываешься. Верно, Клычли?

— Дурды правильно говорит, Аллак. Разве тебе ни разу не приходилось видеть, как ссорятся две женщины, живущие у родителей по кайтарме? Какое у них самое сильное оскорбление? «Если бы ты была похожа на людей, твой муж пришёл бы к тебе! А если он за столько времени не вспомнил о жене, значит ты никуда не годишься». Вот как они говорят, друг Аллак. А какое оскорбление для женщины горше?

— Она день и ночь сидит и плачет, — поддал жару Дурды.

— От такой обиды не то что заплакать, воем завоешь, — стараясь казаться серьёзным, сказал Клычли. — Представь себе, каково молодой женщине, при живом муже слушать рассказы подруг о том, как они своих мужей обнимают.

— Ты, Аллак, сделал жизнь своей жены хуже, чем в зиндане! — с притворным возмущением воскликнул Дурды. — Мы не станем этого терпеть, верно, Клычли? Если он сегодня же не пойдёт навестить жену, мы накинем на его шею аркан и силой потащим, верно?

Аллак смущённо улыбнулся, понимая, что друзья шутят.

— Ты не смейся! — Дурды приподнялся, закатывая рукава халата. — Ты не смейся. Мы — серьёзно. Клычли убедил меня, что женщина равна мужчине. Теперь я думаю так же, как и он. И думаю, что в беде женщину оставлять нельзя. Особенно, если она жена такого растяпы, как ты.

Аллак снова улыбнулся:

— С такими верными друзьями, как вы, я куда угодно пойду. Впереди вас побегу.

— Ты слышишь, что он говорит, Клычли? Он не знал, что мы друзья, когда мы его собой от пуль закрывали, а узнал это только тогда, когда его к жене вести собираемся! Никогда не видел таких недогадливых людей! Ты, пожалуй, не догадался и о том, что к жене нельзя идти с пустыми руками? Не догадался, что ей надо каких-нибудь сластей принести? Конечно, не догадался! Эх, хорошо человеку, у которого есть сообразительные друзья! Верно, Клычли? Мы ему поможем: купим целый платок сластей.

— Что верно, то верно, — согласился Клычли. — По я с вами не пойду.

— Как не пойдёшь? — удивился Дурды.

— Я Энекути хорошо знаю. Она ночи не спит, Джерен от мужа караулит. С ней связываться хуже, чем со злой собакой. Да и собака у неё есть. Карабай. Подстать хозяйке — злая. Накинется — будешь от неё, как заяц, удирать. Я понимаю, почему Аллак боится идти к жене: кто хочет с двумя собаками сражаться? Нет, если вам своих халатов не жалко, идите, а я вам не попутчик. Меня за порванный халат Абадан моя со света сживёт, а я ещё немного пожить хочу.

— Не хочешь, как хочешь, — сказал Дурды, подмигивая товарищу. — Только нас не отговаривай. Не все собак боятся. Мы с Аллаком твёрдо решили, что пойдём. Верно, Аллак? Кто опасается воробьёв, тот не сеет проса.