Изумрудной травой и радужными цветами украшает весна чёрную землю, набрасывает новые халаты зелёного бархата на озябшие, голые ветки деревьев. Её неизменный спутник — ласковый, тёплый ветерок — чутко касается ожившей природы, и вслед ему благодарно кланяются цветы, посылая аромат своих приветствий, взволнованно и стыдливо, как молодые невесты перед свадьбой, шепчутся деревья.

Любуешься — и не можешь налюбоваться. Смотришь вокруг — и хочется увидеть ещё больше, вобрать в себя всю бескрайность цветущей земли, всю свежесть и многообразие её красок. И дышится глубоко, просторно, жадно; не дышишь, а пьёшь целительный бальзам — и с каждым глотком ощущаешь, как могучие силы вливаются в твою грудь, наполняют тебя до краёв, поднимают ввысь, будто орлиные крылья.

Хороша ты, весна! Хвала и слава тебе, добрая волшебница!

В один из чудесных весенних дней на холмике, посреди широкого луга, полыхающего алыми огнями маков, сидел парень Берды. Был он молод и беден. Но, как говорит пословица, бедность — молодцу не укор. Вокруг него живыми мячиками прыгали шаловливые ягнята, а он вдохновенно, как этого требовала пора весны, играл на камышовой свирели — тюйдуке.

Берды был влюблён, а все влюблённые — поэты. Время от времени он отнимал от губ тюйдук и напевал:

От избытка сил ягнята подпрыгивали вверх, разбегались в стороны и снова сталкивались маленькими курчавыми лбами. Вероятно, они казались себе сказочными силачами, способными повергнуть в прах всё сущее.

Берды не сердился на озорников — ягнята и есть ягнята, что с них возьмёшь, когда даже ему порой хочется бегать и прыгать — и кричать от избытка чувств. Он шёл за стадом и улыбался своим мыслям. Не сегодня-завтра Сухан Скупой соберёт доильщиков на весеннее кочевье. Вместе со всеми приедет и Узук. Целый год ждал он этого дня. Целый, невообразимо долгий год! Зато теперь он сможет вдоволь насмотреться на свою Узук. На её брови, глаза, губы, на её длинные косы и тонкие пальцы. Они нежные и сильные, пальцы любимой, очень приятно глядеть, как они ловко касаются овечьего вымени — и твёрдые струйки молока ударяют в ведёрко. А что случится с человеком, который осмелится взять Узук за руку? Наверное, он сразу растает от восторга, превратится в такую же невесомую белую пену, как в ведёрке с молоком…

Представив себе, как он превращается в молочную пену, Берды засмеялся. А если Узук действительно согласится стать его женой? От такой ослепительной мысли он даже зажмурился и не поверил ей. Это был предел его сокровенных мечтаний, за которым начиналось счастье. Огромное, невыносимое, оглушающее счастье.

А почему бы и не быть такому? Мурад-ага относится к своему помощнику очень доброжелательно,

Оразсолтан-эдже всегда принимает услужливого подпаска, как родного. Он молод и пригож собой — почему Узук-джан должна думать о нём плохо? Четвёртый год он пасёт овец Сухана Скупого, и всё, что причитается ему за работу, целёхонько, потому что он не брал у бая ничего. Через два года Узук будет на выданье, а у него скопится шестилетний заработок. Тогда он придёт к Мураду-ага и скажет: «Возьмите всё это, Мурад-ага. Я ещё заработаю и ещё принесу вам. Мне некуда идти, я буду вам вместо сына, а вы отдайте мне Узук. Я её очень люблю и стану беречь больше самого дорогого сокровища. На неё пылинка не опустится и руки её не коснутся холодной воды. Вместе с нею мы будем любить и покоить вас и Оразсолтан-эдже, а вы станете нянчить внуков». Он скажет так и замолчит, скромно опустив глаза. А Мурад-ага погладит свою бородку, подумает и ответит: «Хорошо, сынок, я согласен. Бери Узук и ставь кибитку рядом со мной».

Уже давно любовь прочно поселилась в сердце Берды. Целыми днями не умолкал его тюйдук и нежная, призывная мелодия текла над лугами, как серебристый ручей. Давно образ Узук заполнил для него весь мир, но только сегодня он осмелился подумать так решительно и дерзко.

Берды было и радостно и жутко в одно и то же время. Он словно видел себя со стороны — ладного, плечистого, с широкими бровями и крутым подбородком, на котором уже пробивались густые завитки волос. Какая девушка откажется от такого джигита? Пусть он молод, но он силён: он легко поднимает себе на спину крупного барана и может идти с ним от рассвета до полудня. Чекмень старый? Но у него скоро будет новый и жене своей он кое-что сумеет подарить. Смотри, девушка, не прогадай!

Единым духом Берды взбежал на высокий холм, огляделся и… чуть не уронил свою пастушью палку: вдали шёл караван. Конечно же, это шли доильщики! Это шла Узук! Если вглядеться как следует, можно увидеть её старенькое красное кетени.

— Эй, ягнята-шайтанята! — закричал Берды. — Прыгайте и веселитесь! Они идут! — И запел во весь голос:

Он собирался импровизировать ещё, но вдруг замолчал. Караван ещё далеко, однако мало ли чего не бывает. Услышит кто-нибудь — могут нехорошие слухи пойти про девушку. Да и ему не пристало такое легкомыслие, он должен выглядеть солидно, как настоящий, уважающий себя мужчина.

Берды вздохнул, принял серьёзный вид, опёрся на палку и стал ждать. Потом спохватился и побежал готовить место для кибитки.

Когда караван остановился, Берды степенно подошёл к Оразсолтан-эдже, вежливо поздоровался. Узук стояла рядом с матерью. Он дорого дал бы за возможность высказать ей всё, что передумал и перечувствовал, но суровый обычай разрешал очень немногое, и Берды только спросил:

— Благополучно ли доехали, Узук?

Зато маленького крепыша Дурды можно было обнять и потискать, приговаривая: «Здравствуй, братец, здравствуй, родной! Ну и вырос же ты! Настоящий батыр, хоть сейчас в чабаны идти».

Уложив верблюдов Оразсолтан-эдже, Берды проворно развьючил их. Сняв котёл, установил его на вырытый заранее оджак[1], радостно воскликнул:

— Смотрите, как раз впору! Я ведь знаю, какой у вас котёл.

Потом он взял жерди, воткнул их в ямки, которые тоже успел выкопать до прихода доилыциков, разровнял их и утоптал землю. Верхушки жердей он пригнул, связал попарно, достал кошмы, накинул их на остов. Приехавшие ещё не успели осмотреться на новом месте, а у Оразсолтан-эдже готова кибитка.

— Я, тётушка, между опорами много места оставил, — пояснил Берды, прилаживая перекладину на вбитые в землю рогулины. — Вы тут можете сразу два ямлыка[2] повесить. Давайте, я помогу вам,

— Проворен ты, сынок, — похвалила Оразсолтан-эдже, — куда как проворен! Дай тебе аллах здоровья да красивую девушку в жёны.

Берды невольно посмотрел в сторону Узук, увидел весёлые искорки в её глазах и ему показалось, что девушка разделяет его чувства. Если бы это было так! Для чего тогда и жить на свете, если не для этих лучистых, единственных в мире глаз?

Сделав ещё кое-что по мелочам, Берды, наконец, вспомнил о своих ягнятах и отправился проведать их.

Оразсолтан-эдже расстелила в кибитке кошмы, внесла одеяла и подушки. Узук, уже успевшая вскипятить воду, заварила чай, достала сачак[3], в котором были завёрнуты пиалы и куски сухого чурека[4].

— Дай ему аллах счастья, — повторила Оразсолтан-эдже, устало опускаясь на кошму. — Большую помощь оказал нам Берды-джан. На два дня, а то и больше, хватило бы нам работы, а он, гляди-ка, в момент управился. Добрым хозяином будет. За таким жена горя не заметит и беду обойдёт.