Авторизованный перевод Александра Зырина

Декабрь двадцатого года выдался студеный. Редко выглядывало солнце из-за низких серых туч, гонимых холодным ветром с севера. Вода в арыках замерзла, даже на Амударье вдоль берега образовалась кромка непрочного льда. В такие пасмурные дни, а особенно в зимние вечера, хорошо сидеть в доме возле жарко пылающего очага. Но бойцам отряда, стоявшего на страже революционного порядка по всему правобережью Амударьи, немного времени оставалось для мирного отдыха. То и дело дозоры по пятнадцать-двадцать всадников, нередко с пулеметами, совершали рейды вдоль речной долины от Бешира до Бурдалыка или до Керкичи.

В один из таких хмурых дней с дозором вниз по реке готовился выехать сам командир отряда Нобат Гельдыев. Все распоряжения были сделаны, решили выступить, как только стемнеет.

Нобат, в гимнастерке, сидел в одной из комнат бывшего дома бекча — здесь теперь помещался штаб, — у стола, над которым горела неярким желтоватым светом керосиновая лампа, дописывая очередную сводку в Керки. Оттуда к вечеру ждали конного нарочного.

Дверь тихонько заскрипела и, прихрамывая, в комнату зашел комиссар Иванихин, молча остановился возле стола. Нобат узнал шаги Серафима, но не поднял головы, продолжая писать. Не успел он дописать последнюю фразу, как снаружи послышались голоса, топот. Нобат отложил перо, встал, поймав недоуменный взгляд Иванихина. Рано пожаловал гонец. А может, что-то случилось?

Вбежал дежурный. Придерживая ножны шашки, вскинул ладонь к кубанке:

— Товарищ командир! Посыльные из Керки, двое… Разрешите?

— Давай! — Нобат расправил гимнастерку под ремнем, потянулся за лежащей на столе папахой, надвинул ее на голову.

Минуту спустя вместе с дежурным в комнату вошли двое, невысокого роста чернобородые мужчины, по виду узбеки, одетые в халаты, теплые лисьи шапки.

— Салам! — поздоровались они, по-военному вскинув руки к малахаям. Нобат, худой, жилистый, чуть ли не на две головы выше каждого из них, четко откозырял в ответ, шагнул им навстречу, подавая руку одному, другому: «Салам!.. Салам!..» В голове, однако, застрял вопрос: «Почему на этот раз посыльных двое?»

— Разрешите вручить пакет, товарищ командир? — заговорил тот, что постарше.

Нобат кивнул. Посыльный, передав карабин товарищу, неожиданно сел прямо на пол. Стянул с правой ноги сапог, вынул из него стельку и подал Гельдыеву небольшой пакет. Он надорвал конверт. Всего несколько строк: «…Немедленно всем отрядом выступить на станцию Карши… Эшелоном следовать на Новую Бухару…» Нобат опустил руку с предписанием, на миг задумался. Опять разлука с близкими… Но медлить некогда.

Были отданы новые распоряжения, и Нобат, оставив штаб на Иванихина, поспешил к своим.

Несмотря на поздний час в доме не спали. Тускло светила керосиновая лампа под потолком. Возле порога мать месила тесто в деревянном корыте. Донди, немного располневшая, светящаяся той спокойною красотой, которая отличает женщин счастливых в семейной жизни, сидела на ковре под лампой и что-то вышивала. Едва Нобат появился на пороге, она обернулась и сразу заметила тень озабоченности на лице мужа. Тревога передалась и ей, она вскочила на ноги.

— Нобат, что произошло? Ведь сегодня вы… Все ли благополучно?

Нобат не успел ответить, как заговорила мать:

— Вий, Донди, милая, чему же дивиться? В ауле нынче спокойно, чего ему делать в отряде? Вот и пришел, слава богу! С нами побудет, по дому кой в чем поможет… Верно, сынок?

Нобат промолчал. Следовало повременить, собраться с духом. Он опустился на ковер. Мать, оставив тесто, вышла, немного погодя вернулась с сачаком, в котором были завернуты лепешки. Чуть позже и чайники с горячим чаем появились. Муж и жена перебросились несколькими словами. Наконец Нобат решился:

— Мама, Донди, послушайте меня… — он помолчал, заметив, как мать и жена разом вздрогнули и замерли, предчувствуя недоброе. — Сегодня, верно, я не собирался прийти, но… мы на военной службе, каждую минуту жди нового приказа. Так и теперь… В общем, я опять вас покидаю. Только об этом пока никому ни слова! Война-то не везде окончилась…

Старуха и Донди сидели, будто скованные морозом. Лишь спустя минуту обе робко поглядели на Нобата.

— Да, уезжаю, — повторил он, сдерживая вздох. — Думаю, ненадолго… А сейчас… нам следует проститься.

— Вах-х!.. — вырвалось у Донди, она горестно покачала головой. — Опять, значит, разлука…

— Так нужно! — голос Нобата сделался твердым. — Вас никто не тронет, а если что, наши люди сумеют защитить.

Что оставалось делать обеим женщинам? Первой поднялась мать. Сдерживая слезы, благословила сына в дальний, опасный путь, пожелала возвратиться живым и здоровым. Донди порывисто обняла Нобата и сразу опустила руки. Чуть слышно проговорила:

— Возвращайся скорее, успеха во всем! А о нас не тревожься…

Ранним утром следующего дня отряд был готов к выступлению. Двигаться до Карши предстояло в конном строю, все имущество — во вьюках. Бойцы заканчивали завтрак, а Нобат с Иванихиным осмотрели коней, оружие, обошли помещения, занятые отрядом, проверили, не забыто ли чего. Коротко переговорили на прощанье с активистами местной партийной ячейки, их срочно вызвал Ишбай, расторопный и верный ординарец командира.

Последние минуты. Бойцы, озабоченные, приглушенно переговариваясь, разобрали оружие и вывели коней на широкий двор перед домом, в котором прежде помещался казы со своей канцелярией.

— Все готовы, товарищ командир! — лихо козырнув, отрапортовал Ишбай.

Нобат неторопливо зашагал мимо тяжелых, окованных проржавелым железом дверей бывшего зиндана, мимо выстроившихся в строй бойцов. Спустя минуту он вскочил на своего коня, оглядел бойцов:

— Товарищи! — Нобат привстал на стременах. Строй конников замер в ожидании слов командира. — Согласно приказу командования сегодня выступаем. Здесь, на Лебабе, мы свою задачу выполнили с честью. А теперь наша боевая мощь понадобилась в другом месте. Что ж, не уроним чести и славы воинов революции, где бы ни пришлось сражаться за нее!.. — Он вновь оглядел строй. Бойцы держались в седлах по команде «смирно», чуть слышный гул одобрения прокатился по рядам, лица посветлели, мужеством и отвагой загорелись глаза. — Пойдем степью. Пункт назначения укажу в пути. К дальним переходам нам не привыкать… Но помните, товарищи, о дисциплине! О бдительности на марше и в дозорах…

Через несколько минут вереница конников, в колонне по-трое, растянулась вдоль дороги, ведущей на восток. Командир и комиссар с ординарцем замыкали колонну. В холодном утреннем воздухе повисла тонкая желтоватая пыль. Вот она стала медленно оседать… Больше не слышно перестука копыт. Весь аул как будто разом опустел, погрузился в безмолвие…

Дорога на Бешкент и далее на Карши, песками и засушливой степью Кизылкумов, хорошо знакома Нобату с детства. Сколько раз доводилось выезжать по ней из аула за дровами да сухой колючкой! Здесь не сбиться, не заплутаться ни днем, ни ночью. По этой же дороге почти полгода назад привел Нобат Гельдыев свой отряд к берегам Джейхуна, где в ту пору кипела междоусобная война. Тогда стояла теплая, сухая осень. Теперь — зимняя стужа. Но степь осталась прежней.

…День, ночь, еще день — и вот уже отряд на притомившихся запыленных конях приближается к станции Карши. Около железнодорожного переезда их встретили посланцы коменданта гарнизона. Вместе с ними проследовали на воинскую площадку чуть поодаль от вокзала. Для них уже был подан состав — десяток товарных вагонов, платформы для походных кухонь и повозок, которыми отряд здесь же снабдили.

Два дня провели они в Карши. Представитель командования Бухарской Красной Армии передал приказ: отряд переформировывается в регулярный эскадрон из трех сабельных взводов, с пулеметной командой, и направляется в распоряжение штаба Туркестанского фронта для действий в составе особой кавбригады на Ферганском участке.