— Из Ташкента, Владимир Александрович, — доложил как-то очень по-домашнему дежурный. — Кого ждали по телеграмме.

— Ага, хорошо, — председатель встал. — Можете идти.

— Краском запаса Гельдыев, — начал Нобат, по-уставному прикладывая руку к буденовке, став в положение «смирно». — Прибыл в ваше распоряжение…

— Знаю, знаю, товарищ! — председатель улыбнулся, вышел из-за стола, протянул руку. — Давайте уж без церемоний. Будем знакомы: Ефимов.

Несколько озадаченный, Нобат тоже протянул ладонь. Они обменялись рукопожатием.

— Садитесь, — пригласил хозяин, указывая на один из стульев. — О вашем назначении нас известили телеграммой. Хорошо, что не задержались. Сейчас и побеседуем. А пока давайте бумаги.

Нобат сел, отдал пакет. Вскрыв его, Ефимов принялся читать, снова вооружившись очками. Читал он быстро, не меняя выражения сухощавого лица, но глаза, хоть и скрытые стеклами, то и дело вспыхивали, — видно, доволен был человек. Не отрываясь от бумаг, левою рукою взял со стола папироску, правой — спички, чиркнул, поджег, затянулся дымом… Два-три листа проглядел одним махом.

— Вот, превосходно! — Ефимов сдернул очки, отодвинул бумаги. — Очень, оч-чень хорошо! Молодцы товарищи из Туркбюро! Да вы понимаете, Гельдыев, до чего необходимы нам люди именно такие, как вы! — он опять затянулся папиросой. — Ну, вам о здешних местах не мне рассказывать… С положением тоже, наверное, знакомы в общих чертах, постепенно войдете в курс дела. Да! — Ефимов поднялся с места, шагнул к Нобату, взял обеими, руками его ладони, потряс: — Такого нам и нужно во главе отдела. Красный офицер, закаленный в боях! А борьба здесь еще предстоит большая, поверьте… Сейчас в аулах создаются органы новой власти, ячейки общественных организаций. Враги — большинство — знают: вооруженная борьба с нами не принесет успеха. Перестраиваются! Будут вредить, палки нам просовывать в колеса, где только сумеют… А народ темный, грамотных — сами знаете сколько. Тут-то и раздолье для кулацких, вражеских элементов. Баи в ревкомах — это наследие первых этапов революции. Баи в Советах, если окажутся, — для революции угроза. И для нас с вами, большевиков, чекистов — позор! Ну, а пока приходится их терпеть. И лишь постепенно вытеснять, ограничивать в правах. Сколачиваем в аулах советский актив. И банды крупные в песках пока еще держатся, это также наша с вами забота, и неотложная. Вы понимаете, товарищ Нобат Гельдыев?

— Да, понимаю… — Нобат помедлил, мысленно выделяя главное из того, что услышал. — И вижу: мне поскорее нужно с обстановкой познакомиться. Как можно ближе, глубже.

— Правильно. О том и речь.

— Скажите, Владимир Александрович… — Гельдыев замешкался, подбирая слова, — как дела в Бешире? Кто там во главе ревкома?

— Мамедахун-оглы Шихи.

— Как, Шихи-бай?!

— Вы его хорошо знаете? — в черных глазах Ефимова вспыхнул огонек живого интереса.

— Святоша, себе на уме! В хозяйстве, с батраками — паук настоящий… Все правильно! — Нобат невесело усмехнулся. — Когда мы эмирских колотили, Шихи-бай отсиживался в сторонке. И тронуть его было тогда не за что. Сын, правда, у него воевал против нас, потом и он смирился… Эх, долго же не было меня в Бешире!

— Товарищ Гельдыев, потому-то вы и здесь сейчас. Ильич нас учит: на фронте, там, где труднее всего, собрать в кулак самых стойких большевиков. Тогда остановим врага и в атаку перейдем. Поймите и другое: новый строй создаем впервые в истории. Только-только закладываем фундамент… Разве мыслимо сразу, одним махом, избавиться от всех тех, кто со старым порвать не способен? Если хотите, на раннем этапе революции объективно полезными для нас могут оказаться попросту мало-мальски лояльные, такие, как ваш этот Шихи-бай.

— И все же чем скорей свернуть ему шею, тем меньше вреда Советской власти! Сегодня он лояльный, а завтра…

— А завтра мы должны подготовить условия, чтобы заменить его человеком, преданным рево люции, из трудовой массы. Всему свой срок, товарищ командир! — Ефимов сел, поджег потухшую папиросу. — Вы участвовали в перевороте, должно быть, слыхали: Владимир Ильич настаивал и сумел убедить членов ЦК, что выступать следует именно 25-го октября. Накануне — рано, день спустя — уже поздно… Наметить единственно правильный срок для каждого ответственного политического шага — вот драгоценнейшее качество большевика-руководителя! Успех, и тактический и стратегический, порою целиком зависит прежде всего от этого.

Нобат внимательно слушал. Да, у этого человека есть чему поучиться. Работать с ним будет интересно, хотя, наверное, нелегко…

— Значит, договоримся, товарищ Гельдыев: обстановку изучить, что неясно — обращаться с вопросами ко мне или любому из наших сотрудников, днем или ночью, когда потребуется. Большевистскую, командирскую выучку не забывать и приумножать… Знаю, образования у вас, по сути, никакого, тут найдем способ помочь… Советоваться, когда нужно, в то же время инициативы не чураться… Ну, а должность у вас здесь, в окрчека будет самая беспокойная: начальник оперативного отдела. Кроме операций видимых, у вас под началом невидимые — контрразведка, работа в среде врагов, скрытых и явных. В целом представляете себе ваши обязанности?

— В целом… да! — словно повинуясь толчку изнутри, Нобат встал, выпрямился. — Конечно, учиться нужно будет. Надеюсь, поможете, товарищ предчека…

— Без сомнения, как и договорились! Да, ведь вы местный.

И дома не бывали больше года, если не ошибаюсь… Сколько дней отпуску вам нужно?

— Спасибо… Дня четыре, я думаю, достаточно.

— Можете считать себя в отпуске на неделю. Вы свободны, — Ефимов протянул Нобату руку.

Владимир Александрович Ефимов, русский большевик, работал в Керки всего месяца два с половиной, однако народ в городе и аулах уже многое узнал о председателе окружной чека. Умный человек, повидавший жизнь, в людях разбирается, черное и белое различает безошибочно. Каждое дело умеет рассмотреть со всех сторон, обдумать не торопясь, лишь после этого выносит решение. Слово у него надежное, и рука твердая. В то же время человек душевный, внимательный к каждому, с кем бы ни имел дело, будь то бедняк из бедняков, сирота, немощный старик… И люди шли к председателю, Владимиру-ага, без опаски. Помогали ему в нелегкой, напряженной работе.

Ефимов был родом из крестьян деревни Александрино (Курской губернии). Его отец, многодетный бедняк, отдал сына «мальчиком» двоюродному брату — мелкому купцу в Курске. Здесь парнишка сам определился в депо на железнодорожной станции, поначалу учеником слесаря — и пошла рабочая «карьера». На своем горбу изведал, как буржуи жмут из пролетария последние соки, набивая себе мошну. В юные годы встретился с революционерами, в партию социал-демократов вступил в девятьсот втором году, двадцатидвухлетним. После первого ареста и года тюрьмы перешел на нелегальное положение, сделался профессиональным революционером. Еще до революции пятого года побывал и в Москве, и в Питере, и на Урале, и оттуда, спасаясь от нового ареста, махнул сперва в Киев, потом за рубеж. Тогда-то впервые встретился с Владимиром Ильичом Лениным. В 1905 году по заданию партии организовывал забастовки на заводах Харькова, был членом губернского комитета эсдеков. В начале девятьсот седьмого года снова угодил в когти жандармов. Теперь он был для них личностью известной. По приговору чрезвычайного суда отправился на десятилетнюю ссылку в Иркутскую губернию. Ну, а отсюда до границы рукой подать… И Ефимов, не долго раздумывая, бежал. Сперва в Маньчжурию, на время обосновался в Харбине, где среди русских железнодорожников было немало социал-демократов. Но и сюда царская охранка протягивала свои когти. Поэтому вскоре перебрался Ефимов в Японию. Здесь тоже долго не задержался. В России — реакция, столыпинщина, партийные организации разгромлены. Владимир Александрович сперва устроился на пароход, совершавший рейсы в Австралию, а потом и остался на дальнем континенте среди южных морей, встретив там русских эмигрантов. Было это в девятьсот одиннадцатом году.