Это был уже немолодой волк. Его привезли в зоопарк в сорок седьмом году. Возможно, он был отцом нескольких поколений сводных братьев барона Хорстля фон Виввера, когда тот еще не расстался со своей матерью-волчицей. Или бегал с ними когда-то в одной стае. Все может быть. Но скорое всего он просто почуял, что все поры безволосой шкуры прискакавшего ему навстречу существа крепко и прочно, на долгие-долгие годы пропахли неистребимым и милым волчьим запахом.

Откуда-то возникли репортеры, фотографы, ослепляя молодого человека вспышками своих «блицев», щелкали затворами фотокамер.

Но герой этого фантастического события, видимо, не понимал, чего от него хотят репортеры. Он бросал на них исподлобья диковатые и недружелюбные взгляды и молчал.

А господин Фохт понял, что лучше всего будет, если отвечать на их расспросы будет он, а не Хорстль.

— Его фамилия? — спросили господина Фохта репортеры.

— Барон Хорстль фон Виввер, — надменно ответил господин Фохт.

— О-о-о!.. Господин барон приезжий?

— Он проживает в родовом имении Вивзердорф со своей матерью баронессой фон Виввер.

— А отец господина барона?

— Господин генерал-майор барон фон Виввер геройски погиб в сорок третьем году.

— О-о-о! Герой и сын героя!.. Это прекрасно!.. Это возвышенно!.. Это великолепно!.. Нельзя ли попросить господина барона сказать несколько слов читателям нашей газеты? Что-нибудь о великом будущем нации, рождающей такие плеяды героев?

— Вы же видите, господа, барон устал… После такого нечеловеческого усилия…

До самого автобуса за ними следовала восторженная толпа, а Хорстль шел странно-задумчивый, чему-то улыбающийся и ни на кого не обращал внимания. Даже на восхищенно шушукавшихся соучеников. Даже на господина Фохта, которого он все же несколько побаивался.

Молчаливый и задумчивый сидел он в автобусе, который вез теперь уже возбужденно галдевших мальчиков домой, в «Виввергейм». У двери на заднем сиденье трясся господин Фохт и мрачно прикидывал в уме, что ему будет от начальства за то, что он, испугавшись волка, не удержал проклятого барончика от его идиотского поступка. Подумать даже страшно, чем это могло завершиться!

И как господин Фохт ни прикидывал, все получалось плохо, в высшей степени плохо. Дело пахло увольнением с самой уничтожающей характеристикой.

Но вопреки его опасениям все обошлось более чем благополучно.

В ту ночь баронесса Урсула фон Виввер в последний раз легла спать несчастнейшей из матерей Западной Германии, чтобы на утро проснуться самой счастливой из матерей.

Были и среди предыдущих поколений фон Вивверов люди, которые приходили к своей славе после долгих лет прозябания. Были полуидиоты, прослывшие впоследствии умницами и государственными мужами, бездарные солдафоны, ставшие за выслугой лет высокопоставленными полководцами. Но ни один из предков Хорстля ни по отцовской, ни по материнской линии не совершил в несколько часов столь головокружительного взлета из полной и заслуженной безвестности до поистине всенародной славы. Еще вчера он был предметом тщательно скрываемого позора и отчаяния этой древней фамилии. Сегодня он стал ее гордостью, самой высокой ее вершиной, ее знаменем и славой. И не потому, что в нем внезапно открылись великолепные, ранее не замечавшиеся за ним доблести, а потому, что его удручающие и почти неисправимые недостатки вдруг обернулись вдохновляющими достоинствами.

В вечерних мюнхенских газетах, вышедших часа через два после удивительных событий в зоопарке, о поступке Хорстля рассказывалось с веселым репортерским изумлением, в утренних — с пафосом. В вечерних о нем еще говорилось в рубрике происшествий, а в утренних — в передовых статьях. В вечерних немало места было уделено критике порядков в зоопарке, при которых дикий зверь может выскочить из клетки прямо в толпу посетителей, в утренних — еще большее место посвящалось выводам, которые из поразительного по своему бесстрашию и продуманности поведения молодого барона фон Виввера должны были бы сделать для себя тысячи и тысячи немецких юношей, если они хотят быть достойными высокого звания Молодого Немца.

Бывалые читатели газет, бывалые радиослушатели и телезрители догадывались, что вокруг случая в зоопарке разворачивается нечто большее, чем обычная возня с сенсационным происшествием. Самые бывалые понимали, что из молодого барончика пытаются сфабриковать национального героя. Самые информированные догадывались, что это затея христианско-социального союза. Самые избранные знали, что она задумана и проводится в жизнь такими опытными, набившими руку дельцами, как Гейнц фон Тэрах и профессор Вайде.

Приведенные выше догадки делали честь их авторам. Этот блистательнейший из политических экспромтов был придуман и обдуман в главнейших его деталях Гейнцем фон Тэрахом, в то время, когда они с профессором Вайде вечером четырнадцатого сентября мчались в его могучей американской машине из Мюнхена в Виввердорф.

Они торопились. С минуты на минуту туда должны были нагрянуть репортеры с целой кучей деликатнейших вопросов. От того, кто и как на эти вопросы ответит, зависело, останется ли случай в зоопарке забавной, но преходящей сенсацией или ляжет первым камнем в фундамент новой и мощной организации национально-активной немецкой молодежи.

На всякий случай фон Тэрах еще до отъезда созвонился с Виввердорфом и предупредил, что скоро будет и чтобы без него никто ни в какие разговоры с газетчиками не вступал.

Их наехало так много, что пришлось устроить форменную пресс-конференцию. Она состоялась в полуосвещенном по случаю позднего времени актовом зале «Виввергейма».

Мы имеем возможность предложить вниманию наших читателей завизированный господином фон Тэрахом официальный отчет об этой пресс-конференции.

«Господин Гейнц фон Тэрах предлагает господам журналистам задавать вопросы. Как воспитатель и долголетний старший друг барона Хорстля фон Виввера, он может дать столь же исчерпывающие ответы, как если бы отвечал сам барон.

ВОПРОС. Нельзя ли было бы пригласить на наше собеседование молодого героя сегодняшних событий?

ОТВЕТ. К сожалению, это невозможно. Барон фон Виввер спит.

ВОПРОС. Так рано? Еще нет и половины двенадцатого.

ОТВЕТ. Барон Хорстль фон Виввер придерживается строжайшего распорядки дня. Что бы ни случилось, он ложится спать точно в двадцать два тридцать. Он полагает, что это долг каждого молодого немца. Без строжайшего соблюдения порядка дня не может быть здоровой немецкой молодежи. Без здоровой молодежи нет сильной армии. Без сильной армии мы беззащитны перед лицом коммунистической агрессии.

ВОПРОС. Можно ли рассчитывать на то, что барон согласится выступить завтра вечером перед нашими телезрителями?

ОТВЕТ. Бесспорно. Но я обязан предупредить вас, что барон чрезвычайно немногословен. Господин барон убежден, что многословие было одной из основных причин национальной катастрофы сорок пятого года. Он полагает, что не слова сейчас нужны, а дела, решительные, продуманные и всеобъемлющие. Вряд ли он скажет завтра телезрителям больше двух-трех слов. Но я уверен, что это будут слова, полные высокого смысла.

ВОПРОС. Можете ли вы, господин фон Тэрах, сказать что-нибудь о так называемом «Хорстльшпрахе»? (Смех в зале.) Ходят слухи, что этот так называемый язык, получивший распространение среди некоторой части нашей молодежи, имеет своей родиной «Виввергейм».

ОТВЕТ. Полагаю, что смех, который мы только что слышали, основан на недоразумении. (Голоса: «Слушайте, слушайте!») То, что получило в некоторых кругах нашей нации название Хорстльшпрахе, действительно ведет свое происхождение из учебного заведения, в стенах которого мы сейчас с вами находимся. Барон Хорстль фон Виввер впредь до окончательного и полного воссоединения германской нации не желает пользоваться тем немецким языком, который скомпрометирован, по его глубокому убеждению, коммунистами восточной зоны и прочими антинациональными элементами. Воспитанники первого набора нашего учебного заведения после окончания курса стали пропагандистами этого энергичного, лаконичного и антикоммунистического варианта немецкого языка среди широких кругов патриотической, активно настроенной молодежи. (Аплодисменты.)