— Что с тобой, Петро? Заболел? — участливо спросил его Морозов.

— Нет, — отрывисто ответил Петр. — Пройдет.

— Это с ним теперь бывает, — сказала Рая и погладила брата по плечу. Потом, дождавшись, когда ребята о чем-то заговорили, она подошла к Морозову и тихо, чтобы не услышали другие, объяснила: — Девушка его, Лариска, с немцами встречается. А Петро с ума сходит, переживает...

— Понятно, — кивнул Морозов и с сочувствием взглянул на Петра. — Здесь ему ничем помочь нельзя — сам с собой должен справиться...

— Так что же, Николай Григорьевич? — спросил его Костиков. — Что нам делать? Давайте задание.

— Ладно, ребята. Соберемся все вместе семнадцатого, как раньше договорились. Торопиться нам нельзя. Приведете с собой остальных ребят. Тогда все окончательно решим, как нам жить дальше. А сегодня за дело! Пусть каждый обойдет знакомые ему еврейские семьи, предупредит людей, чтобы уходили из города. И попросит, чтобы те знакомым своим передали. Рае и Вале это всего удобнее.

— Мы сейчас же пойдем, — взволнованно сказала Рая. — Вот только Валька с базара вернется.

— Моя знакомая семья живет на улице Ленина, а другая в Перекопском переулке, там у них детей видимо-невидимо, а дед бухгалтером на заводе работает, симпатичный старик, — сказал Лева Костиков. — Я их уговорю.

— А у нас в доме зубной врач живет, — сказал Женька Шаров. — Зубы всем дергает. Я с его сыном в одном классе учился. Он живо на своего папашу воздействует.

Ребята оживились.

— Вот и действуйте, — сказал Морозов. — Но не думайте, что это так легко. Люди даже не могут представить себе, что их ждет. Многие верят, что немцы действительно хотят их просто изолировать. Но даже одна спасенная семья — это наша победа.

— Что ж, пошли, ребята, — сказал Женька Шаров. — Айда по одному.

Распрощавшись с Петром и Николаем, ребята по одному выскользнули из домика рыбака.

— Ну вот, начало и положено, — сказал Морозов Петру. — Мы уже действуем.

— Ребята за дело горячо взялись, — сказал Петр. — Сколько успеют, они сделают.

— Ты должен позаботиться, Петро, чтобы о том, что я в городе, знало как можно меньше людей, — на прощание сказал Петру Морозов. — В дальнейшем со многими членами нашей организации я буду иметь дело через тебя.

До самого комендантского часа ходили ребята по знакомым квартирам. Успехи у них были небольшие. Никто и слушать не хотел взволнованных девушек и парней.

— Нас будут расстреливать? Стариков и детей? За что? — наивно спрашивали усталые и недоумевающие люди Валентину или Женьку Шарова. — Вот если мы не подчинимся им, тогда нас расстреляют.

— Не ходите на площадь, спрячьтесь, — уговаривал растерянных, бледных женщин взъерошенный Лева Костиков. — Вас ограбят и убьют — вот чего они хотят.

— Куда же мы спрячемся? Нас здесь все знают. Где же мы будем жить? В погребе? А у меня Сонечка грудная на руках... Мы же умрем с голода. Кто нас будет кормить?

Лева с отчаянием смотрел на людей.

— Спасибо, спасибо, — благодарили Раю в другой квартире. — Мы и сами так думаем. Нас соседи обещали спрятать на время.

— Уходите, уходите, ничего не хочу слышать! — испуганно шептал Женьке Шарову беловолосый с бескровным лицом старик. — Вы только себя подведете. А нам все равно ничем нельзя помочь...

К комендантскому часу ребята успели обойти около двадцати семейств. Молодые подпольщики торжествовали. Все-таки кое-кто из предупрежденных ими людей согласился уехать из города.

На другой день с утра на Владимирской площади собралось больше двух тысяч евреев. Старики, женщины, подростки с узлами, чемоданами, мешками и дорожными сумками озабоченно топтались возле своих вещей, испуганно поглядывали на немецких солдат, оцепивших площадь. Начальник городской полиции Юрий Кирсанов вместе с капитаном Эрлихом забирали у людей ключи от квартир и тут же ощупывали каждого человека, отбирая наличные деньги и драгоценности. Негромкий ропот шелестел над площадью.

Негреющее осеннее солнце выглянуло из-за свинцовых туч, когда на боковой улице остановились четыре крытых брезентом грузовика. Немцы торопливо подвели к ним женщин с грудными детьми на руках и совсем уже дряхлых стариков. Подталкивая их прикладами, солдаты загнали людей в машины. Будто по команде, разом взревели моторы. Огромные грузовики, наполнив улицу черным едким дымом, тронулись с места и вскоре исчезли за поворотом.

Прошло не менее двух часов, пока Кирсанов и Эрлих под наблюдением майора Альберти зарегистрировали оставшихся евреев, а заодно произвели осмотр содержимого чемоданов и свертков. Наконец ортскомендант подал знак общего построения. Изнуренные, взволнованные люди нехотя становились в колонну, когда к сборному пункту подъехал грузовой автомобиль. Это был один из тех четырех, на которых увезли женщин и стариков. Из кабины водителя на землю лихо соскочил немецкий солдат и принялся осматривать скаты. А те, кто стоял поблизости, увидели на сиденье шофера груду поношенных женских платьев.

Вскоре колонну евреев под охраной автоматчиков повели по улицам города. Лица обреченных были испуганны и полны тревоги.

— Куда их гонят? Куда ведут? — слышались возгласы.

Горожане толпились на перекрестках, провожая унылую процессию. Среди таганрожцев был Кузьма Иванович Турубаров. Он стоял вместе с Раей. Неожиданно внимание его привлекла молодая черноволосая женщина. За ее руку держался мальчик лет четырех. Они проходили вдоль самого тротуара. Мальчик с любопытством разглядывал окружающих. У него была рыжая челка, щербатый рот и бледные веснушки на носу.

Вдруг Кузьма Иванович поймал отчаянный, молящий взгляд женщины.

— Жорик! Иди ко мне! — ласково позвал он мальчика, еще не осознав, что делает.

Женщина торопливо подтолкнула сына. Он удивленно оглянулся на мать, но она улыбнулась ему измученной, подтверждающей улыбкой. Ребенок ступил на тротуар и доверчиво сделал шаг к Кузьме Ивановичу.

— Я не Жорик. Я Толя, — сказал мальчик приветливо. — А я, дядя, вас знаю. Мы с мамой к вам приходили за рыбкой.

Кузьма Иванович быстро огляделся. Никто не обращал на них внимания.

— А я тебе сейчас еще рыбки дам, — сказал он мальчику, взял его за руку и быстро протиснулся в толпу.

Оглянувшись, он увидел благодарный взгляд женщины. Она уходила в колонне...

— А куда мама пошла? — заглядывая Кузьме Ивановичу в глаза, спросил Толя.

— Она скоро придет, — ласково проговорил старый рыбак, отводя глаза в сторону.

Рая взволнованно шла вслед за ними.

— Папа, вы сумасшедший, идите скорее! — торопила она отца.

Старик Турубаров медленно, с достоинством шел прочь от страшного места и вел за теплую, замурзанную руку спасенного им ребенка.

— А куда мы идем? — доверчиво спрашивал его Толя.

— Домой, детка, домой, — бормотал Кузьма Иванович.

Толя стал полноправным членом семьи Турубаровых.

— А когда придет моя мама? — часто спрашивал он у взрослых.

— Потерпи, Толик. Скоро придет, — отвечал кто-нибудь с грустью.

Не могли же они рассказать ребенку, что его мать вместе с другими евреями Таганрога была расстреляна в то солнечное прохладное утро за колючей проволокой аэродрома. Там в небольшом овраге, названном Петрушиной балкой, на самом краю аэродрома под аккомпанемент ревущих моторов ежедневно трещали автоматные очереди. Этот овраг таганрожцы прозвали Балкой Смерти.

В кабинете ортскоменданта майора Альберти собралось несколько человек. На старомодных диванах, вывезенных из городского театра и расставленных вдоль стен бывшего школьного класса, сидели: Юрий и Алексей Кирсановы, бургомистр города Ходаевский, начальник политического отдела полиции Александр Петров и заместитель ортскоменданта капитан Эрлих.

— Господа! — раздался резкий и властный голос Альберти. — Я собраль вас здесь, чтобы сообщить, что операция по изъятию нетрудоспособного населения проводится очень плёхо. Кроме того, начальник гестапо оберштурмбаннфюрер СС господин Шульце сказаль мне, что в городе узнали о расстреле этих калек и нездоровых женщин. А наш уважаемый редактор газеты до сего дня не наладил типографии. Так мы не можем опровергать вредный слух...