Когда тот вытянулся перед ним, майор приказал:

— Заготовьте приказ о назначении господина Кирсанова начальником городской полиции. Распорядитесь, чтобы мне обеспечили с ним телефонную связь.

Щелкнув каблуками, адъютант вышел.

Уже прощаясь с Кирсановым и Ходаевским, майор Альберти пояснил:

— Когда будете приходить ко мне или другим чинам германской армии, требую приветствовать. Вот так. — Он резко выбросил вперед правую руку и выпалил: — Хайль Гитлер!.. Ну, повторите.

— Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! — несмело прокричали Кирсанов и Ходаевский, вскинув руки.

— Еще научитесь, — покровительственно улыбнулся ортскомендант. — Ауфвидерзейн. До свиданьо.

Оказавшись на улице, Кирсанов с благодарностью посмотрел на Ходаевского.

— Как хорошо, что я вас встретил! Какая удача!

— Что ни делается — все к лучшему. А братьям скажите, что я их жду. Пусть приходят в бургомистрат. Мне до зарезу нужны порядочные люди.

На другой день Николай Кирсанов стал начальником промышленного отдела бургомистра, Дмитрий — директором литейно-механического завода. А через некоторое время ответственным редактором газеты «Новое слово» был назначен Алексей Кирсанов.

Когда бывший корниловский офицер Александр Петров пришел к ортскоменданту предлагать свои услуги, ему порекомендовали стать следователем полиции. Соглашаясь на эту должность, он еще не знал, что его начальником будет Юрий Кирсанов. Но, поняв через несколько дней, что его опередили, Петров затаил лютую злобу на всех братьев Кирсановых.

Николай Морозов только к вечеру добрался домой. Не хотел показываться на глаза соседям. Мать трясущимися руками обняла сына. Мокрой щекой прильнула к его лицу.

— Жив!.. Жив!.. А я ведь на берег ходила. Думала, в живых тебя нет. — Она усадила его на стул и, поминутно заглядывая в глаза, продолжала: — Ведь что ироды понаделали. Сколько добрых людей загубили! По берегу сплошь мертвецы лежат.

— Мама! Мне бы поесть чего, — попросил Николай. — А где брат?

— Здесь, слава богу. Немцы железную дорогу на Ростов порушили. Так он со своим паровозом и остался.

Мать взглянула на Николая:

— Как теперь жить будем, Коля? Что в городе-то делается... На улицах страсть сплошная. Грабеж, да и только. И кого грабють? Свое же растаскивают. До чего ж люди жадные! Уж ладно бы немцы, а то свои же, советские. Из яслей пианину выволокли, да так и бросили на улице. Увезти не на чем. Видно, испужались солдат немецких.

— Не советские это люди, мама, — прервал ее Николай, — так, мразь всякая, отщепенцы.

Но старушка его не слушала. Продолжая хлопотать возле керосинки, она не переставала рассказывать сыну:

— Сказывают, приказы везде развешены: расстрелом грозят за укрывательство красноармейцев и за провинности там разные. Слышишь, Коля? Деньги-то теперь другой счет имеют. За одну нашу десятку одну немецкую марку дают. А что покупать? Покупать-то нечего. Вон соседка на базар утром бегала. Там хоть шаром покати. Только немцы папиросами на продукты меняются. Сказывают, у бабки одной отобрали яички, а ей пачку папирос сунули. А зачем они ей, папиросы-то?.. Вот она, какая жизнь к нам пришла!

Старушка с горечью посмотрела на сына.

Но Николай уже не слышал ее. Облокотившись на стол, он положил голову на руки и крепко спал. Нервное напряжение последних дней и бессонная ночь сломили его. Мать осторожно подошла к сыну, погладила его голову шершавой, морщинистой рукой и, глубоко вздохнув, ушла на кухню.

Николай проснулся, когда хлопнула входная дверь.

— Вот и Виктор вернулся, — обрадовалась мать.

— Коля! Живой! — бросился в объятия Николая старший брат. — А я все хожу по городу да у людей расспрашиваю. Думал, может, кто видел тебя. Некоторые говорили: утонул, наверно. А я не верю.

— Кто же это меня в утопленники записал?

— Да Турубаров. Ты его знаешь. Сын его у тебя в пионерском отряде был. Дом-то у них возле моря. В Исполкомовском переулке.

— Знаю. Сына его Петром зовут. Настоящий был парень. Где он сейчас?

— За сына старик и переживает. Перед началом войны Петр в армии служил на границе. А теперь вот с июня месяца ни слуху ни духу. Может, погиб.

— Надо зайти к ним...

— Тебе не к Турубаровым, а через фронт пробираться надо, к своим, — сказал Виктор. — Немцы вон объявления вывесили. Всем коммунистам регистрацию пройти велят. Знаем мы, что это за регистрация. Сволочей много в городе осталось. Словно тараканы, из щелей повылазили.

— Послушай, братан, — сказал Николай, — вот поэтому-то я и должен остаться в городе.

Он смотрел прямо в глаза Виктора.

— Ты? — спросил брат. Он растерялся. — Неужто здесь без тебя никого нет?

— Ладно, поживем — увидим, — сказал Николай, не отвечая на вопрос брата. — А пока давай ужинать. Есть смерть как охота.

Николай придвинул к себе чашку, наполнил ее кипятком и ласково посмотрел на мать, которая торопливо наливала ему заварку из небольшого чайничка.

— Ешь, вот хлебец да маслицо. Пока есть еще, — она заботливо придвинула сыну блюдце с маслом.

Он пил чай большими глотками и чувствовал, как тепло растекается по всему телу. Неожиданно в окне задрожали стекла. Сквозь громкие залпы немецких зениток в комнату донесся гул самолета. Пристально глядя на брата, Николай ожидал взрыва бомбы. Но его не последовало.

— Наши летают, — словно угадав его мысли, проговорила мать. — Чего им на своих-то бомбы швырять?

— Говорят, немцы уже Ростовом овладели, — сказал Виктор.

— Не верю. Не могут они, не могут, не должны. Понять не могу, как они сюда-то добрались. — Николай обхватил голову руками.

— Не ты один. Многие не могут понять. А у них, оказывается, вон силища какая. Поди посмотри на улицу, — горячо заговорил Виктор. — Против танка что с ружьем сделаешь? Вон к порту вчера наши солдаты на автомашине подъехали. Хотели прикрыть корабли с людьми. Залегли, постреляли да там и остались лежать. Немцы танками их покрошили... — Он махнул рукой и нервно прошелся из угла в угол.

— Садись. Не мечись по комнате, — спокойно попросил Николай, искоса поглядывая на брата. — Сейчас надо думать, как быть дальше.

В окно постучали. Николай и Виктор переглянулись.

— Коля, иди спрячься, — сказала мать. — Бог знает кого принесет.

Николай быстро прошел в другую комнату.

— Проходи, проходи, Семеновна, — послышался из прихожей голос матери. — Зачем пожаловала?

— Да так, по-соседски зашла проведать. Николай-то твой успел уйти или нет, Мария Бенедиктовна?

— Кто ж его знает! Сердце мое за него изболелось...

— А ты не тужи. Люди сказывают, видели его ноне на улице. Значит, придет...

— Дай-то бог. Скорей бы, — Мария Бенедиктовна сокрушенно вздыхала.

Когда соседка ушла, Николай сказал матери и брату:

— Дома я жить не буду.

— Куда ж ты пойдешь, сынок?

— Пока не знаю. Это надо обдумать.

— Значит, остаешься в городе? — спросил брат.

— Остаюсь, — сказал Николай. — Только об этом никто не должен знать, понял?

— Ну, ясно, — пробормотал Виктор.

— А сегодня где ж переночуешь? — Мать с жалостью взглянула на сына.

— Переночую дома, на чердаке, — сказал Николай. — А завтра что-нибудь придумаем. Опасно мне в доме оставаться — раз люди меня видели...

— Коля, а может, в землянке? — нерешительно предложил Виктор.

Николай хлопнул себя по лбу:

— Молодец, Витюша! Первое время буду жить в землянке. Надо оборудовать ее для жилья.

Эту землянку Николай построил в саду вместе со своими мальчишками и девчонками, еще когда был пионервожатым. Сад был глухой, заросший, землянка хорошо была упрятана среди кустов и зарослей бурьяна, днем с огнем ее не сыщешь. Там ребята играли в робинзонов, читали с Николаем разные книги. Ящик с книгами до сих пор хранился в углу землянки. Кто мог подумать, что эта землянка станет для Николая тайным кровом — местом, где он долгое время будет прятаться от немцев, откуда будет руководить подпольем!