3 марта 1943 года темные колонны оставили Харьков и растворились в неприветливой ночи, исхлестанной свирепой вьюгой. Отдаленное громыхание за южным горизонтом будоражило нервы и заставляло спешить. Боевое задание звучало так: батальону в ускоренном порядке двумя колоннами выйти на линию обороны. Восточная колонна, сформированная из второй роты, взвода тяжелых пулеметов и отделения саперов, двигалась через Безлюдовку и Константиновку в населенный пункт Артюховка, расположенный на левом фланге предполагаемой линии обороны. Западная колонна, в которую входили первая и третья роты с остатком батальона, перемещалась в направлении населенных пунктов Хорошевр, Островерховка, Тимченки, Миргород, расположенных на правом фланге.

Ротмистр Галуза вел своих пулеметчиков — двадцать пять бойцов и две подводы. Свинцовая усталость сковывала движения солдат, которые с трудом переставляли промерзшие ноги в промокших сапогах.

Галуза держал правую руку на автомате, висевшем на шее. Пятку левой ноги он растер в кровь, и каждый шаг причинял ему такую боль, будто кто-то вбивал в ногу гвоздь — все глубже и глубже. Стиснув зубы, он ускорил шаг. Его подгоняла мысль, что надо дойти до реки раньше противника. Галуза задыхался, рубашка на спине взмокла от пота. Время от времени он оглядывался.

Солдаты шли молча. Уже рассвело, метель утихла. Иногда они бросали беспокойные взгляды на небо — не летят ли самолеты? В рассветном сумраке лица казались бледными и уставшими.

Широкая разъезженная дорога с глубокой колеей, разбитой машинами и повозками, вела их через сосновые леса и деревни. Повсюду еще лежал снег, подтаявший и почерневший, с ледяной коркой от ночных морозцев.

Низкая облачность и туман в какой-то мере служили защитой от авиации. Однако около полудня бойцы вдруг услышали приближавшийся издалека характерный звук, будто в небо ввинчивали гигантский бур. Галуза отдал пулеметчикам команду приготовиться к отражению воздушной атаки. Колонна остановилась. Пулеметные расчеты быстро установили «максимы» на пирамидах из зарядных ящиков. Где-то впереди, за узким языком леса, перерезавшим дорогу, урчание перешло в тонкий визг, и сверху донесся треск бортовых пулеметов. Затем загремели винтовочные выстрелы, перемежаясь с отрывистым лаем «Дегтяревых». «Максимы» дополнили концерт своим спокойным «дук-дук-дук». Пилот атаковал первую роту, которая шла сразу же за передовым дозором.

День клонился к вечеру, когда третья рота прибыла к месту назначения. Лес, остро пахнувший хвоей, неожиданно расступился, и бойцы увидели соломенные крыши покосившихся белых хаток с розовыми и ярко-зелеными ставнями — деревню Тимченки. Из-за поворота дороги показался всадник, высокий, стройный, в низкой папахе и длинной казацкой бурке. Из-под копыт коня летел снег.

Надпоручик Янко помахал ему рукой. Всадник повернул к нему и, подъехав, резко остановил коня. Тот заржал и встал на дыбы.

— Капитан Чуканов. — Всадник отдал честь. — Я от вашего соседа справа, из семнадцатой бригады. Командую ротой. — Он наклонился в седле, и они пожали друг другу руки.

— Как там, впереди? — спросил надпоручик. Чуканов махнул хлыстом в том направлении, где перекатывался гул орудий, теперь уже гораздо более отчетливый.

— Слышите?.. Билютинцы задержали их у Тараповки.

Трудно там ребятам, но ничего, это гвардейцы. Они не уступят. А мы тем временем получше окопаемся. Пусть только сунутся, гады. — Капитан выпрямился в седле: — Желаю удачи, надпоручик. Впрочем, мы еще увидимся.

Он хлестнул рыжего коня, и конь загарцевал, взяв с места в карьер. Полы бурки разлетались на ветру.

Было только четыре часа дня, но из-за грязно-серой низкой пелены туч темнеть начинало раньше. В южной части неба густо летали осветительные ракеты и трассирующие пули. Небосклон затянуло черным дымом, на фоне которого мелькали красные сполохи.

Солдаты расположились на короткий отдых на опушке леса и широко раскрытыми глазами смотрели вперед. Ощутимая близость фронта щекотала нервы. В деревне стояли подводы с ранеными. Группа советских саперов колдовала над деревянным мостом, перекинутым за деревней над мутными водами Мжи.

Реку, разлившуюся было по долине, вновь сковало льдом. Местами ее окаймляли высокие камыши. На другом берегу рос небольшой лесок, закрывая черную полосу дороги, протянувшейся вдоль русла реки. Дальше местность резко повышалась, как края блюда с темно-лиловой каемкой лесов. На дне этого блюда, в левой части, виднелись заиндевелые крыши, а над ними — купол церкви.

Надпоручик Янко взял висевший на боку планшет с картой и сориентировался на местности.

— Та деревня за рекой — Соколове, — обратился он к командирам взводов, стоявшим вокруг и внимательно изучавшим местность.

Название деревни на другом берегу никому ни о чем не говорило.

Штаб батальона занял миргородскую школу, стоявшую на горке у леса. Это было одноэтажное здание из красного кирпича, с железной крышей. В большом зале с занавешенными брезентом окнами вокруг стола собрались офицеры штаба и командиры подразделений. Керосиновая лампа желтоватым светом освещала карту, разложенную на столе, и людей вокруг. Темные тени колыхались на стенах.

Полковник Свобода в гимнастерке с пистолетом на ремне склонился над картой. Он только что вернулся из Змиева, где расположился штаб генерала Шафаренко, командира дивизии, в подчинении которого находился батальон, и теперь объяснял боевое задание. Батальону сократили район обороны, исключив из него деревню Тимченки. Теперь он будет защищать рубеж Миргород, Артюховка. Десять километров вместо двенадцати. Но для батальона это все равно много. Такие задачи ставятся не батальонам — полкам. Однако чехословацкий батальон насчитывал почти тысячу человек, и это было в пять раз больше, чем осталось бойцов в 78-м гвардейском полку полковника Билютина, сражавшемся против превосходящих сил противника в Тарановке, в двенадцати километрах отсюда.

У полковника Свободы до сих пор звучал в ушах восхищенный голос генерала Шафаренко:

— Представьте себе, только двадцать пять бойцов! Только двадцать пять бойцов взвода лейтенанта Широнина удержали дорогу возле Тарановки. Двадцать из них погибли, остальные были ранены, но они не отступили. Они достойны высшей награды! — Потом молодой генерал положил худощавую руку на оперативную карту, вздохнул и, покачав головой, сказал: — Видите, какая получается картина. Фашисты перебросили сюда свежие силы. Отовсюду… И с Запада. Союзники все обещают второй фронт, а пока что гитлеровские дивизии загорают там вот уже четвертый год. У них много танков. Нам придется нелегко. Если они не прорвутся у Тарановки, то, по всей видимости, атакуют вас. Сами вы, разумеется, опытный фронтовик. Ну а ваши ребята? Многие ведь первый раз окажутся в бою.

— Я знаю своих солдат. Они прошли хорошую школу. Уверен, что не подведут.

— А что, если все-таки не выдержат? Пойдут разговоры: чехословаки подкачали…

— Знаю, но только этого не случится. Скорее мы погибнем.

— Ладно, вы меня убедили. Не будем больше об этом. Но мы должны вам помочь. Я пошлю вам на подмогу кое-какую артиллерию и «катюши». Вы — единственные союзники на нашем фронте, и я отвечаю за вас перед Верховным Главнокомандованием…

Полковник Свобода знал, что будет нелегко: батальон не должен пропустить через реку ни один фашистский танк. Еще до того, как ехать в Змиев к генералу Шафаренко, он вместе со своим заместителем и начальником штаба осмотрел местность. Оба они — надпоручик Ломский и надпоручик Рытирж — энергичные и способные офицеры, и он может на них положиться. А солдаты? Столько прошли — и сразу рыть окопы. После тридцатикилометрового марша это не шуточка. Но они сделают все, что в их силах. Они не дрогнут. В этом полковник был уверен.

— Если оставить фашистам правый берег, — рассуждал он теперь вслух над картой, — мы у них окажемся в кулаке. Им хорошо будут видны все наши позиции, и они ударят в самом слабом месте, а затем блокируют нас стрельбой, так что мы и носа не высунем… Нет, нет. Оборону нужно выдвинуть вперед, за реку.