Посетитель с этим согласился, но настаивал, чтобы я всмотрелся в него еще внимательнее; однако никаких дополнительных данных, достойных упоминания, я не обнаружил. Мне казалось, что этот Кодонь начинает создавать между собой и мной какую-то дымовую завесу, но, как оказалось, это впечатление было обманчивым. Как говорится, совсем наоборот.

Итак, Кодонь Фр. заявил, что, будь у меня глаза хоть чуть-чуть получше, я бы непременно заметил, что он (то есть Кодонь) покрыт 2,5-сантиметровым слоем золы-уноса и 4796 граммами прочих твердых вредных веществ, и, напротив, легкие у него покрыты 657 граммами газообразных вредных веществ, между тем как в желудке у него можно обнаружить бесспорные следы присутствия 2007 граммов прочих ядовитых выбросов, и все это он вычислил по тройному правилу на основании официальных статистических данных.

Бледность кожи, гладко продолжал Фр. Кодонь, чрезмерное покраснение белков глаз и так далее, а также общую болезненность внешнего вида и сгорбленную осанку можно объяснить большими количествами сероводорода, сероуглерода и прочих токсических веществ, которые различными путями проникают в его (Кодоня) органы, а также окисью углерода и соединениями свинца и мышьяка, которые он вдыхает и поглощает, но также и двумя с половиной тоннами пыли, которая покоится на нем и душит и угнетает его и которую только слепец может не заметить.

Киндернай не шел, Рыбарикова все звонила.

В заключение Фр. Кодонь сообщил просто так, вскользь, что в его комнатке с окном во двор (именно так!), а значит, сравнительно тихой, звук никогда не падает ниже 60 децибелов – в соответствии с нынешним уровнем научных познаний этого достаточно, чтобы умертвить морскую свинку за 160 часов. Между тем нетрудно убедиться, что Фридрих Кодонь вовсе не морская свинка, а совсем наоборот.

В этот момент я сообразил, куда гнет посетитель, и энергично предупредил его, что в любом случае Кодекс законов и распоряжений не предусматривает легальные возможности дорогостоящих демонстраций и не очень-то высоко ценит юмор такого рода.

Тогда Кодонь Фридрих, повысив голос, констатировал, что ему в данный момент совсем не до шуток, что он – да, я правильно сообразил – отравил пару птиц, а также (по моей инициативе, потому что первоначально он этого не предусматривал – но это я, само собой, тут же опроверг) одну обезьяну и еще один экземпляр из инвентаря государственного зоопарка, – и сделал он это умышленно, чтобы навлечь на себя судебное преследование согласно соответствующим правовым нормам и, таким образом, наконец-то создать надлежащий прецедент для наказания конкретного человека за то, что он отравил другое конкретное живое существо, хотя бы и без очевидного и доказательного умысла убийства, умышленного или неумышленного, но с совершенно одинаковым следствием и результатом. Тут он, как и следовало ожидать, высказал надежду, что человеческая жизнь будет как-никак оцениваться чуть повыше жизни вороны или вышеназванной обезьяны-капуцина, даже если в этом случае речь идет о медленной смерти – хотя неизвестно еще, что хуже.

Я наблюдал за тем, как посетитель забрасывает меня аргументами – по крутой дуге, словно ручными гранатами. Спохватившись, я прибег к суровому тону и сообщил ему, что дело уже попало в руки полиции, и когда оно, это дело, официальным путем придет в наше учреждение, то речь пойдет, уж будьте уверены, о компенсации ущерба, и немалого, плюс нарушение общественного порядка, а может, и бесчинство и хулиганство, и что посетитель несомненно попадет в вечернюю газету, но заплатит за это дорогой ценой, голову даю на отсечение.

При упоминании об отсечении головы Фр. Кодонь слегка усмехнулся, но спокойно заявил, что именно об этом он и думал все время, когда делал то, что сделал. И тут он вдруг выложил передо мной напечатанный на машинке (две с половиной страницы) список директоров крупных заводов, расположенных вблизи ул. Космонавтов, на которой живет посетитель, – а также замдиректоров и начальников цехов, которых можно и обязательно нужно наказать в соответствующей, то есть куда большей, мере, чем его, причем сразу же после него – ибо теперь он наконец-то создал для этого бесспорный прецедент.

Поскольку при этих словах посетитель явно воспользовался жестикуляцией, предназначенной только для особо торжественных случаев, а свои ультимативные идеи выпускал в пространство как послания в запечатанных бутылках, я счел необходимым сообщить ему – и опять же невзирая на загруженность нашего учреждения неотложными делами (к тому же тем временем принесли газеты) – о современном состоянии систематически ведущейся борьбы с загрязнением атмосферы, а также заверить его, что в данном направлении делается все, что в человеческих силах и в бюджете на текущий квартал, как свидетельствует ежедневная и периодическая печать.

В дальнейшем слова Кодоня приобрели привкус сигарет, свернутых из чертополоха, особенно когда он заметил, что я, по-видимому, все еще не понимаю, чего он добивается, и предположил, что ему, похоже, придется добыть стрелу с ядом кураре и отравить слона индийского, гордость нашего зоопарка, влетевшую нам в огромные деньги, чтобы я наконец сообразил.

Я уж было хотел официально выставить его из помещения за умаление достоинства официального лица, когда он пустился в объяснения, которые настолько заинтересовали меня, что я отказался от вышеупомянутого намерения или, во всяком случае, временно отложил его осуществление. Было уже очевидно, что если Кодонь Фридрих и дурак, то это самый интеллигентный дурак, какого я видел когда-либо на скамье подсудимых. Если он и был бациллоносителем скандалов и чудачеств, то все же шел к своей цели так бесстрашно, что нельзя было не почувствовать определенных симпатий к нему (хотя и в неофициальном порядке).

Он, мол, избрал наглядный и однозначный пример материального характера только потому, что уже имел дело с бюрократами определенного сорта («зная эту гоп-компанию», выразился он, намекая на неизвестную мне организацию, о которой я уведомил соответствующие инстанции сразу же после ухода Фр. Кодоня) и с их сообразительностью. Прецедент, который он решил создать после долгих и основательных размышлений, естественно, затрагивает не только отравление живого организма ядовитым химическим веществом (интоксикацию), но и яды и отравления в более широком смысле, и не только в области биологии, гигиены и здравоохранения, а даже главным образом помимо этих сфер. Хотя я не все понимал, звуки его слов и вместе с ними какое-то предчувствие застряли у меня в почках или в нервной системе и продолжали там торчать как гарпун небольшого калибра.

Конечно же, ваше учреждение, продолжал аргументировать Фр. Кодонь, не теряя времени и не переводя дыхания (тут я невольно налил ему стакан воды), сделает все, чтобы никто не посмел отравить соседских кур или, скажем, пару не очень эстетичных ворон в парке имени Елены Мароти-Шолтесовой. В то же время ни мы сами, ни какой-нибудь действующий закон, или постановление, или указ никак не могут воспрепятствовать тому, что он, Фр. Кодонь, так же, как миллионы остальных граждан, превращается в ходячий склад вредных веществ, то есть в своего рода живой труп (надо же хоть раз процитировать классика), пропитанный продуктами распада шин, средств для натирания паркета и элегантных мыльниц.

Уже эта часть выступления Фр. Кодоня оставила на моей душе следы, какие бывают после грубо сдернутого лейкопластыря, но вышеназванный даже не сбавил темпа, причем его начали окружать испарения самодовольства, одержимости правдой и вообще мании.

Но если бы даже наше законодательство (так продолжал Кодонь) и наша исполнительная власть вдруг в понедельник (4. XI) в полдень эффективно приняли меры против цементных заводов, которые осыпают пагубной цементной пылью сады, пастбища, молочные кухни, кладовки и детские садики в радиусе двух световых лет, а также против нефтеперегонных заводов, отравляющих спальни молодоженов и столицы настолько, что на этих морях яда могли бы плавать живописные плоты, – ну что ж (тут Фридрих Кодонь зациклился в своей страсти), никто и никогда ничего не предпримет против отравления, например, души. Хотя согласно всем прежним идеалистическим и материалистическим мировоззрениям человеческая душа как-никак более ценный товар, чем, скажем, ворона или даже обезьяна-капуцин. Тут посетитель спросил, согласен ли я с этой точкой зрения.