Деятельность прапорщика Яго, о котором я, таким образом, знаю, что он завербован неприятелем, теперь представляется мне как удивительная, даже ошеломляющая, но тем более опасная смесь примитивности, наивности и изощренности. Он не упустил ни одной возможности посеять семя раздора среди моих офицеров; так, например, ему удалось подпоить и натравить моего заместителя — вообще-то убежденного трезвенника — поручика Кассио на его коллегу Родриго; в результате не только напрасно пролилась кровь, но я еще и вынужден был за пьянство и дебош в служебное время отстранить Кассио от должности, что чувствительно ослабило командный состав в этот критический период.

В своей подрывной деятельности Яго не чурается любых наветов, сколь бы нелепы они ни были. Так, например, исходя из моего родового имени «Моро», он распространил в армии и даже среди гражданского населения слух, будто в моих жилах течет маврская и даже прямо негритянская кровь. Поскольку не каждый солдат или островитянин имел возможность лично увидеть меня, этот глупый и абсурдный слух пустил более глубокие корни, чем мог бы предполагать человек логически мыслящий, и я убежден, что это никак не способствовало дисциплине среди солдат и популярности венецианцев на острове. Да я и сам, откровенно говоря, не был бы в восторге, если бы моим вышестоящим начальником был человек с цветной кожей[9].

Но этим личностные нападки Яго на меня и на мой авторитет не исчерпываются. В мое отсутствие он высказывается обо мне только в ироническом и унизительном тоне, называя меня уменьшительными, исковерканными именами (напр., вместо Отто он чаще всего называет меня Оттелло) — это не только неучтиво, но и недопустимо и просто-напросто наказуемо с точки зрения субординации.

Но наиболее странны, предосудительны и по-своему крайне примитивны беспрестанные попытки Яго вмешиваться в мою личную жизнь, расстроить мое супружество и вообще всячески портить мне нервы и жизнь. Если б я по природе и по врожденному характеру не был человеком спокойным, рассудительным, если б мне не была чужда всякая вспыльчивость, ревность и необузданная страсть, я бы давно уже позволил спровоцировать себя на безрассудные и опрометчивые поступки.

Дело в том, что Яго — очевидно, в духе инструкций Селима — без конца донимает меня, подстраивает ситуации, в которых моя жена Дездемона (в чьей верности и чистоте я никогда не сомневался и ни при каких обстоятельствах сомневаться не буду) должна представать в моих глазах изменницей, прелюбодейницей, лгуньей и т. д.; к счастью, он делает это таким прозрачным, даже просто смешным способом (подбрасывает всевозможные мелкие вещички Дездемоны в квартиры моих молодых офицеров, потчует меня двусмысленными намеками, лицемерно обращает мое внимание всякий раз, как Дездемона беседует с членами моего штаба — боже ты мой, ведь это было бы противоестественно, если бы такая привлекательная дама оставляла равнодушными здоровых молодых мужиков, на долгие месяцы отлученных от своих семей, любовниц и борделей), а мои информаторы ставят меня в известность так быстро и точно, что его старания обречены на полную неудачу. Но попытка свидетельствует о намерении, намерение о позиции, а доказательство (тайное и предательское письмо Селиму, которое мы перехватили, которое я имею честь послать Синьории в приложении) свидетельствует об этом в полном объеме.

Естественно, свою основную деятельность Яго маскирует, как умеет. Зная, например, суеверное отвращение своих турецких благодетелей к вину, он восхваляет его где только может и даже распевает о нем песенки; причем характерно, что песенки эти отнюдь не венецианские, а чуждые нам по своей сути, бесконечно далекие нашим национальным чувствам[10]. Не догадываясь, что я давно уже ввел Дездемону в подлинный курс дела, он пытается ухаживать за нею и делает это не самым изысканным способом, в выражениях не самых подходящих для ушей благородной венецианки, а часто и оскорбительно фривольных. И так далее.

Я избрал тактику, которую счел наиболее верной, и дал соответствующие инструкции всему своему персоналу. Все мы делаем вид, будто верим интригам Яго, я же стараюсь реагировать так, чтобы не пробудить в нем подозрения, то есть раздражаюсь, делаю вид, что я, говоря на языке аборигенов, «купился», ревную и буйствую, угрожаю, теряю сознание и притворяюсь глупцом, чтобы не вспугнуть пташку. Однако должен заверить Его Превосходительство и преславную Синьорию, что эта игра, недостойная потомственного солдата, меня уже беспокоит и утомляет, и я с нетерпением ожидаю решения Десяти инквизиторов, которое позволило бы мне обезвредить лазутчика Селима и полностью посвятить себя фортификационным работам, интенсивной подготовке гарнизона и разработке новых планов обороны острова, о которых бы турки, разумеется, не имели ни малейшего представления.

Поэтому еще раз повторяю свою настоятельную и, как явствует из приложений, более чем обоснованную просьбу, чтобы славная Синьория немедленно снабдила меня полномочиями, дающими мне возможность обеспечить оборону острова Кипрос во всех отношениях и ликвидировать предателей и врагов Венеции в ближайшем прифронтовом тылу. Только в этом случае я смогу выполнить торжественное обещание своей отчизне, что мы останемся хозяевами в этом очаровательном, близком каждой венецианской душе уголке света, каким является наш благословенный Богом, романтический, но и стратегически важный островок.

С приветом и завереньями в преданности и верности благородному дожу и славной Синьории,

Христофоро Отто Моро,

генерал пехоты, собственной рукой**.

** Создается впечатление, что и по форме и по содержанию это письмо безупречно, что в целом генерал Моро повел себя правильно, осмотрительно и с определенной дозой государственной мудрости, которой, откровенно говоря, трудно было ожидать от старослужащего наемного солдата. Однако реакция дожа и Синьории была поразительной и необъяснимой (во всяком случае, до недавних пор). Вместо военной помощи и законного ордера на арест Яго они послали на Кипр многочисленную депутацию, снабженную полномочиями незамедлительно сместить Христофоро Отто Моро с должности наместника и командующего армией и заменить его поручиком Кассио, которого он, как мы уже знаем, разжаловал незадолго до того. Некоторые исследователи пытались объяснить и мотивировать этот рапсодический поворот событий; так, например, историк Хэзлитт (Hazlitt, Venetian Republik, Rise, Growth, Fall. 11, 1900) пытается доказать, что это, собственно, была акция в пользу Отто Моро. Дело в том, что некоторые круги в Венеции поняли невозможность защитить Кипр от османов и хотели устроить так, чтобы остров попал в руки турок уже после отставки Моро. В пользу этой теории говорит тот факт, что в венецианской делегации, прибывшей сместить Моро, был дядя Дездемоны Грациано (брат Брабанцио) и что ее двоюродный брат Лодовико выступил со странным предложением немедленно назначить комендантом Кипра кого-нибудь другого, таким образом Моро хотели спасти от неизбежного поражения при вторжении армии Селима и сохранить его воинскую славу. Но действительность предстала в подлинном свете лишь после случайного открытия А.Берара (см.: Cypris, Chronique de l’ile de Chypre au moyenage, 1907), который обнаружил неизвестный до того времени документ, ставший между тем знаменитым — так называемый «рапорт Яго». Документ сохранился, он находится в городском музее в Венеции и зарегистрирован под номером 149/Ф-221/Вен.-УП-70. Цитируем его полностью: