Потом, внезапно ощутив голод, они принялись за еду, запивая ее домашним вином.

— Сколько мы не виделись? — проговорила Мария, заранее зная, что он не сможет ответить.

Караджов хмыкнул.

— Помнишь, когда это было последний раз? — вроде бы невинно спросила она.

— Как не помнить? — соврал Христо, и она усмехнулась в темноте.

— Не помнишь. Ну когда?

— Ладно, не помню! Непонятно, почему я обязательно должен помнить точную дату? — сердито сказал он.

Мария легонько поцеловала его, потом вдруг больно ущипнула за ухо. Караджова передернуло.

— Стареть начала, да? — спросила она. — Ну что ж, я и сама знаю: кожа сохнет, грудь становится дряблой — я уже не та, верно!

— Не болтай! — ответил Караджов, но Мария почувствовала еле уловимую нотку неуверенности, проскользнувшую в его голосе.

— Ты нашел себе другую? — И она снова, еще больней ущипнула его за ухо.

— Что ты делаешь? — дернулся он.

— Ласкаю тебя, — ехидно протянула Мария и, приблизив к нему лицо, спросила в упор: — Почему ты выбрал именно эту ночь?

Ей все известно, удивился Христо, но откуда — от Стоила?

— Это что, допрос?

— Хочешь, я скажу тебе кое-что заслуживающее внимания? — спросила она улыбаясь и, подождав, сама ответила: — Не хочешь, понимаю.

— Слишком много ты понимаешь, — бросил Караджов. Главного — о его сегодняшнем разговоре с Софией — еще не знал никто.

— Ты решил сматывать удочки, — быстро сказала Мария.

— Что ты имеешь в виду? — удивился он.

— Женщину не проведешь, — добавила она.

Караджов придвинулся ближе, нащупал ее руку. Мягким, но решительным движением она высвободила ее.

— Оставь.

— Да что с тобой?

— Прекратим этот разговор, — вздохнула Мария. — Расскажи лучше, как ты провел время за границей. Немки, должно быть, порядком тебя измотали? — Она знала о завтрашнем совещании, но решила не спрашивать, а немки ее и вовсе не интересовали.

Караджов немного успокоился: обычная женская ревность, тем более что по возвращении, да и задолго до отъезда, он действительно не нашел времени повидаться с ней.

— Ты что, ревнуешь? — спросил он, повеселев.

— Ха! — воскликнула Мария, но тут же переменила тон: — Ты так осунулся — у тебя неприятности?

Караджов навострил уши: знает она или это чисто женская интуиция?

— Ничего особенного, заводские будни. А что?

— Просто так, я же любопытна. Разве нет?

— Как все женщины…

— Я знала, что ты это скажешь. А вот ты ни за что не угадаешь, что я сейчас скажу… В прошлый четверг мой Стоил и твоя Диманка устроили интимное рандеву. — Она помолчала, вслушиваясь в его шумное дыхание. — Ездили в Боровец, пили и ворковали за отдаленным столиком, а потом выскользнули поодиночке наружу и скрылись в лесу… Во мраке аллеи любви! — не удержалась она от ехидства.

Христо не ответил. По его сопению нетрудно было догадаться, как он волнуется. Выждав немного, Мария спросила:

— Почему ты молчишь?

— О чем тут говорить? — хрипло спросил он. — Это их дело.

Она пыталась установить то, что он старался не обнаруживать — его подлинную реакцию. Если он проглотит эту пилюлю, все постепенно уляжется, и их связь снова не надо будет особенно скрывать. Больше того, у них появится возможность делать вид, что они поступают так в отместку Стоилу и Диманке. Если же он придет в ярость, на что она втайне и рассчитывала, то дело можно довести и до семейного размена, оформленного или нет — все равно.

Мария частенько перебирала в уме различные варианты, которые позволили бы ей окончательно заполучить Христо. Сплетни о свидании в ресторане обрадовали и взбодрили ее: как говорится, сама судьба протянула ей руку! И когда Христо предложил ей поехать сюда, она решила, что теперь самое время его испытать.

Мария нащупала в полутьме бокал, отхлебнула прохладного вина.

Но нельзя не учитывать еще одного возможного исхода, самого скверного. Если возмущение Христо выльется в ревность, тогда всему конец. Знала она мужчин, особенно таких вот, как он: сами развратники и бонвиваны, они вдруг становятся ревнивцами, оберегающими семейную честь. Чем объяснить его сегодняшнюю апатию — ведь все-таки они целый месяц не встречались. Она снова налила вина и поднесла бокал к его губам.

— Ты знал, что они встречаются? — спросила Мария и дернула плечом, сбрасывая его рубашку. — Ведь эта встреча у них не единственная.

Сейчас соврет, мелькнуло у нее в голове, пока она ждала, что он скажет. Однако Караджов не собирался врать.

— Не знал, — тихо выговорил он.

Сердце Марии обожгла тревога. Забыв осторожность, она яростно крикнула ему в лицо:

— Ты ревнуешь эту драную кошку?! — И, как тигрица, бросилась на Христо.

Где-то после полуночи Караджов проснулся. Не двигаясь, он огляделся — все было на месте, каждый предмет, каждая тень. Как и в прошлый раз, рядом, тихо похрапывая, спала Мария. Караджов прислушался. Прежде она никогда не храпела. Стареет, подумал он, но пока держится… Пока держится, повторил он. Проскальзывает жизнь, как мокрый шнурок сквозь пальцы.

Ему вспомнилось, как в детстве они с ребятами мастерили удочки из палки и тонкой пеньковой веревочки. Попавший на крючок карп частенько уносил в глубокий омут и удочку, и веревочку — мокрый шпагатик было немыслимо удержать, прощай добыча…

Караджов почувствовал вдруг, что у него сильно чешется живот. И вспомнил, что на него пролилось из кувшина вино, да так и засохло, темное, как кровь. Он тихонько вышел, спустился на кухню и вынес во двор большой луженый котел, полный холодной воды. В котле, словно кораблик, плавала старенькая кратунка — кружка из тыквы. На Христо нахлынули воспоминания: из этой кратунки мать поливала его, когда купала в просмоленном деревянном корыте, из нее он пил самую сладкую воду — воду детства. Он вымылся, ежась от холода. Покинутое луной небо почернело, но маргаритки, выросшие между плитами мощеного двора, безошибочно ловили слабый отраженный свет. Караджов зачерпнул кратункой воды и стал осторожно поливать крепкие упругие стебельки. Село спало, как младенец, под звонкое баюканье цикад: цр-р-р, ц-р-р… Далеко в низине протарахтел поезд и стих, скрывшись за поворотом.

Караджов сел, вытянув ноги, и ощутил приятную прохладу камня. Хорошо иногда побыть голым, думал он. Стаскивая с себя одежду, избавляешься от чего-то неестественного, тебя ласкает не только воздух, но и сама свобода, ты уже воплощение и силы, и беззащитности. И тогда пробуждается какая-то дерзость, смелость — ведь у тебя нет ни меча, ни револьвера, ни телефона, ни средств передвижения, ни погон.

Холод пробирал его все сильнее. Через несколько часов он должен явиться в город — подтянутый, выбритый, со значительной миной человека, обремененного государственными заботами. А затем честить иконоборца Стоила, возводить на него напраслину, ради чего?

Караджов встал, разминая затекшие ноги, и почувствовал вдруг необычайный прилив сил, ему захотелось натянуть на себя рабочую одежду и выйти в поле… Исключено. Наверху спала Мария, жена Стоила, с которой у него куда более интимные отношения, чем у самого Стоила. Караджов вернулся в комнату. Домашнее тепло и вид спящей женщины тотчас погасили вспыхнувший в нем было порыв, он расслабился, лег на китеник и забылся сном.

На рассвете Мария проснулась от холода: они с Христо лежали на ворсистом ковре голые, словно море выбросило их на берег после кораблекрушения. Караджов крепко спал, раскинув руки и ноги, — ни дать ни взять убитый гладиатор.

В окно медленно просачивался утренний свет. С окрестных гор сползал густой сумрак, оседая в долине. Село все еще спало. Мария вышла во двор, потянулась и глубоко вдохнула прохладный воздух. Она с удовольствием жила бы здесь, особенно летом, выращивала бы цветы, гуляла по этой долине, по лесам, по соседним селам, научилась бы готовить по-крестьянски, с множеством приправ, консервировать фрукты, запасаться овощами на зиму — Евлогия умеет, а чем она хуже? Ей захотелось сделать зарядку, размяться, но в соседнем дворе что-то зашуршало, и она юркнула в дом. Она накинула на Христо одеяло, а себе постелила на лавке и незаметно задремала.