Я шел один. Я просто забыл, что со мной обязательно должен был идти кто-нибудь из китайских товарищей, который охранял бы меня на тот случай, если бы, не дай бог, на меня вдруг вздумали напасть «тэу» (шпионы с Тайваня).

Мне было грустно. Очень хотелось посидеть на кане у кого-нибудь в фанзе. Как когда-то я сиживал у Дин Фу-танов. Поговорить о том, о сем, послушать сказку, отведать закусок, выпить крепкого зеленого чаю или горячего ханшина.

Над головой прыгали звезды, была темная сонная ночь. Чувствовалась весна.

Я шел и рассуждал сам с собой. Обо всем. А значит, и о любви.

Почему-то все мои рассуждения в последнее время логически приходили к этому вопросу. Наверное, потому, что я считал себя в душе безнадежно испорченным человеком. Откровенно говоря, я страстно желал как можно быстрее состариться, чтоб угомониться и научиться владеть собой.

«Было бы мне шестьдесят, — с грустью думал я. — Как бы все было просто, как бы все было хорошо! Болело бы мое сердце только об одних производственных проблемах. И не терзал бы я себя!»

А терзал я себя довольно основательно. И всему причиной была Ксения — железнодорожница из Коломны, которая осталась в Мукдене. Она была старше меня, успела побывать замужем, разошлась, родила девочку, ребенка пристроила у родителей в Коломне, сама поехала работать на ЮКВЖД.

Я вспомнил, как ребята шутили надо мной. И покраснел. Хотя вся эта история была уже в прошлом, но я все равно покраснел от стыда.

Мы приезжали в клуб железнодорожников посмотреть кинокартину. Ксения садилась рядом, прижималась горячим плечом и замирала. Не дожидаясь окончания сеанса, вытаскивала меня на улицу. Я не мог противиться и стыдился. Стыд у меня был очень сильный и в то же время какой-то робкий.

— Не ершись, — ластилась Ксения. — Положи сюда руку, положи! Слышишь? Это мое сердце стучит... Какие у тебя руки теплые!

И она начинала целовать мои руки.

«Неужели это и есть любовь? — думал я. — Как стыдно от этой любви! И нет никакой радости. Или, может быть, я чего-то недопонимаю? Почему Ксения смотрит на меня такими бездонными глазами? Вот ей абсолютно не стыдно. Она вся горит... Чего ей от меня надо? Чего? Уйду!»

Ксения понимала, испуганно отстранялась, становилась доброй и снисходительной, как мать, и от этого становилось еще хуже.

— Я вышла замуж девчонкой, — говорила тихо Ксения. — Я ничего не соображала. Когда почувствовала, что не люблю мужа, ушла от него. И зачем ты мне попался на пути, желторотый? — вдруг почти кричала она. — Зачем? Ну что ты? Ну куда ты? Милый мой, лапушка... Да люблю я тебя! Ну бабье счастье мне такое — полюбить тебя. Не дождусь я, когда ты мужчиной станешь. — И она всхлипывала, становясь какой-то беззащитной.

А у меня была только одна мысль: побыстрее бы уйти от нее.

И чего она плачет? Ведь в кино ходим вместе, гуляем. Разве обязательно еще и целоваться?

Разве нас сюда за этим послали — целоваться? Нас сюда за другим послали: помогать Китаю налаживать новую жизнь.

Я ведь не маленький и знаю, чем могут кончиться такие отношения. Мне неохота позориться, терять свой моральный облик...

Я шел по тропинке, не хотелось думать об этом, но мысли почему-то все равно возвращались к Мукдену, к Ксении, и я злился на себя.

И мне хотелось немедленно повернуться и побежать назад. Но я не повернулся, по-прежнему шел вперед. Я прислушивался, как в городе гремели барабаны, у реки лаяла собака.

До чего же трудно жить, когда тебе не шестьдесят лет!

И тут я услышал, что кто-то чихнул. В кустах.

— Эй! Кто там? — крикнул я и остановился.

В кустах подозрительно молчали. Тогда я крикнул еще громче, чем первый раз, даже в горле засаднило:

— Кто там, отвечай!

Молчание.

Я лихорадочно думал, что мне делать: или припустить что есть духу к аэродрому, или же применить всем известный впечатляющий маневр: «Отвечай! Не то сейчас подниму тревогу... Сержант Петров, заходи справа! Рядовой Иванов, заходи слева!»

— Ты кто такой? — вдруг раздался в кустах испуганный женский голосок. Я заметил, что говорит женщина мягко, сглаживая шипящие, как это делают жители южных провинций.

— Я аэродромная охрана, — уже без крика заявил я, потому что мне вовсе не хотелось поднимать тревогу.

В кустах зашевелились. Треснул сучок... И тут я сообразил, что там, в темноте, стоит девушка, что она, видно, услышала мои шаги, испугалась и свернула с тропинки в заросли, чтобы пропустить меня. Ей ведь неизвестно было, что за человек идет, чего он бормочет себе под нос. Может, пьяный...

Девушка заговорила. Я с трудом понимал, о чем она говорит, потому что говорила она на шанхайском наречии, я не знал его. Шанхайское наречие — особенное наречие. Например, такая фраза: «Я не знаю ее» — по-пекински звучит так: «Во бу женьши та». Та же фраза по-шанхайски: «Алла бу сяодо нун».

— Не понимаю тебя, — сказал я по-пекински. — Отвечай, кто ты такая и почему прячешься, когда все празднуют Новый год?

— Я заблудилась, — ответила девушка с шанхайским акцентом на пекинском диалекте. — Я нечаянно заблудилась.

— Выходи, — сказал я.

— Я боюсь, — ответила девушка.

— Чего боишься?

— Тебя боюсь.

Дело было совсем не в том, что я проявил невежливость, заговорив с ней на «ты». В китайском языке вообще нет нашего вежливого «вы». Есть слово «нинь», но это скорее «вы» в превосходной степени, с оттенком почтительности, что-то наподобие «ваше благородие». Его редко употребляют: слишком оно церемонное. Просто девушка испугалась встречного мужчину, что было вполне естественно. Надо было поговорить с ней, обстоятельно выяснить, кто она, откуда, расположить к себе, успокоить. В Китае не принято, заводя разговор, сразу брать быка за рога. Признаком хорошего тона считается всякую деловую беседу начинать с расспросов о погоде, потом уж говорить об основном деле.

Мы направились к окраине города. Я шел впереди, она следом за мной. Здесь так принято ходить. Я старался не оборачиваться, чтоб она, хотя и было темно, не увидела моего лица, не заметила, что я европеец, а то бы она, наверное, испугалась.

Она рассказала мне, что зовут ее Хао Мэй-мэй, что ей восемнадцать лет и что она восьмая в семье.

— Я окончила колледж в Шанхае, — рассказывала она. — Я преподавательница математики и географии. Нас призвали ехать в районы новостроек, и я с радостью поехала.

— Давно ты приехала?

— Три дня назад... Мне очень нравится здесь. Шанхай, конечно, красивее, но здесь тоже ничего... Мне очень хотелось посмотреть, что там, наверху, в горах, и я пошла, но не рассчитала, что дорога окажется длиннее, чем мне бы хотелось...

— Ну и как там, наверху, на плато?

— Голо очень. Нет воды, поэтому ничего не растет.

— И сколько же ты прошла пешком? — спросил я. — Ли двадцать или тридцать?

— Пожалуй, пятнадцать ли. Но я люблю ходить пешком. У нас была культбригада. Мы ходили по деревням, ликвидировали неграмотность. Я преподавала в трех деревнях, так что научилась ходить помногу.

— Айя!.. — только и мог я сказать по этому поводу.

— Ты что, неграмотный? Тогда приходи к нам в школу.

— Нет, я грамотный. Окончил среднюю школу, но вот иероглифов совсем мало знаю. Штук десять, не больше.

— Как же ты окончил среднюю школу? — удивилась Мэй-мэй.

— Как все. Жалко, техникум авиационный пришлось бросить, три курса всего окончил... Я заочно учился.

— Не понимаю, — замедлила шаги девушка. — Как же ты мог окончить среднюю школу и знать всего десять иероглифов?

— Зачем мне иероглифы?

— Зачем? — Девушка остановилась, и я даже почувствовал, как она с подозрением смотрит мне в спину.

И тут я сообразил, что проговорился. Она думала, что я китаец, и действительно, как же я мог так долго учиться и остаться таким абсолютно безграмотным, знать всего десять иероглифов.

Надо было как-то выходить из положения, а не то она испугается и убежит.