Старший кликнул всех к себе. Надо погрузить на сани переднюю часть фюзеляжа. Она тяжелая.

Вот и дошла очередь до кабины… Михаил мельком заглянул в дверцу. Приборный щиток! Сильнее, тревожнее забилось сердце. Приподнявшись, он просунулся внутрь и — вдруг резкое:

— Хальт!

Вразвалку подошел капо, неторопливо развернул руку, и Девятаев, покачнувшись, присел от тяжелого удара по скуле.

— Сачок! — перевел Курносый.

На душе отлегло: не догадались.

Заходить из своего барака в «чужой» пленникам на Узедоме строго-настрого запрещалось: иначе они могли выведать, что делалось в засекреченных уголках острова. Правда, «знатоки» в свое время будут неминуемо уничтожены. Об этом «ракетному штурмбанфюреру» Вернеру фон Брауну надежно пообещал рейхсфюрер СС Гиммлер: «Я беру на себя защиту вас от диверсий и предательства». Но тем не менее, ракета «Фау» — не иголка, ее не спрячешь в стоге сена.

Как-то Девятаев попал в группу для работы на бетономешалке. В середине дня ее шум перекрыл страшный треск и грохот, где-то за лесом взлетело суматошное пламя, вместе с клубами дыма медленно потянулось в небо, изрыгаясь из какой-то непонятной трубы. В вышине грохнул еще взрыв, и железная труба упала у морского берега.

Минут через двадцать команду бетонщиков повели к тому месту. Шли через взлетное поле, мимо капониров. В некоторых стояли самолеты, другие пустовали. «В таком капонире, — мелькнула мысль у летчика, — можно укрыться всей «цемент-команде».

К трубе, упавшей на мелководье, подъехали солдаты на лодках и обвязали ее толстыми тросами, концы которых подтянули к берегу. Пленные ухватились за концы и по команде рванули их. Покореженное взрывом железное чудище подтянули к берегу, тут его поддели краном и куда-то повезли.

«Цемент-команды» направились к бетономешалкам.

— Ну и силища! Бухнет такая ракетушка — и мокрого места не останется.

— И где же они их берут? — вопросительно глянул Михаил.

— А там за лесом у них завод подземный. Готовые вытащены. Меня прошлый раз посылали заправлять их какой-то чертовщиной. Сами-то побаиваются. Пожары случаются.

На первом допросе выбритый, в начищенном мундире фашистский офицер говорил Девятаеву про какое-то новое оружие, перед которым русской армии не устоять. И Геббельс вещал про совершенно новую технику, которая обеспечит победу…

Так вот она какая!.. Вот где ее делают!..

А что можно еще узнать, как про все сообщить своим?

Дня через три удалось втереться в команду, которую направляли к ракетам.

За лесом, на площадке, Девятаев насчитал одиннадцать железобетонных постаментов. Под постаменты вели ходы, по ним в глубину спускались люди в полосатой одежде. Позднее узнал, что это были заправщики.

Бригаду, в которую затесался новичок, заставили копать канавы. И весь день он искоса, тайком поглядывал на ракеты, стараясь удержать в памяти, как и где они установлены.

Как же сделать так, чтобы рассказать нашим о новом фашистском оружии?

Ответ напрашивался сам собой и был предельно ясен: бежать. Но как, на чем? Конечно, на самолете. Но как его захватить? Одному, пожалуй, невозможно. Нужен надежный товарищ-единомышленник. И даже не один. Но где их найти здесь, в этом проклятом месте, где за каждым каждую минуту наблюдают эсэсовцы… Даже из одного барака в другой зайти нельзя.

Постой, постой!.. А в сапожную, прачечную, портняжную… Ведь туда можно. В одной латают деревянные долбанки, в другой разрешают постирать и высушить нательное белье, в третьей — пришить пуговицу, починить куртку…

В сапожную — можно.

И как раз кстати встретился Зарудный, тот из «топтунов», который теперь сапожничал.

— Почему не заходишь? Вон и долбанки, гляжу, каши просят. На тепленькие можно заменить.

— Спасибо, Андрей Денисович. Когда заглянуть?

Зарудный загадочно подмигнул, будто собираясь сказать что-то важное, и посоветовал:

— Сегодня в «свободное время».

Как ни суров и жесток был лагерный режим, но после возвращения с работы усталые, измотанные каторжным трудом «полосатики» могли и «повольничать» — пройтись по лесочку возле барака, поболтать о том о сем, собравшись в кружок, перекинуться в самодельные карты, сходить в мастерскую… Ведь все равно за ограду никому не выбраться: охрана здесь неусыпная.

Постучавшись, Михаил открыл дверь в сапожную. За столиками мастера постукивали молоточками.

— Наш, — тихо сказал Зарудный. И Михаилу: — Думали, что кто-нибудь из комендатуры, вот и схватились за молотки.

Инструмент у всех был уже отложен.

— Присаживайся, — Андрей Денисович пододвинул стульчик. — Снимай свои хромовые-ивовые, так будет безопасней.

И ко всем:

— Итак, осталось решить: где?

— Известно, в прачечной, — ответил пожилой человек. Девятаев узнал его: звать Владимиром, старший в команде «прачек». Но почему он здесь да еще за столиком, на котором лежат долбанки и молоточек?

— Рискованно, Володя. К тебе могут заглянуть «стукачи». А наш Карл сделает обмен обуви. Придут только те, кому надо. Все предусмотрено. Лишних отправим назад. И музыкант есть. Как, Саша?

— Конечно, вместо скрипки будет вот это, — Саша поднял сапожную доску.

— Значит, решено, — заключил Зарудный.

Девятаев ничего не понял. Зарудный дал ему новые долбанки с войлочной стелькой внутри:

— Примерь и оставь. Придешь за ними после ужина. Лупов шепнет тебе, но ты — никому.

Поздним часом в мастерской было людно. Шел обмен обуви. На своем месте сидел капо Карл.

В разгар работы Зарудный поднялся на столик:

— Товарищи! Поздравляю вас с двадцать седьмой годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции! Наш советский народ и наша Красная Армия непобедимы!

Саша, тот, который недавно был назван музыкантом, застучал пальцами по звонкой диктовой доске, выбивая мелодию «Москвы майской».

Заискрились глаза.

Зарудный вскинул над головой маленький красный флажок:

— За победу!

Каждый понимал, что ни аплодисменты, ни возгласы здесь недопустимы.

Тишину шёпотом нарушил Владимир из прачечной:

— Всё. Прошу разойтись.

Люди стали нырять в темноту ноябрьской ночи, и эта темнота им казалась светлее солнечного дня.

Только в бараке, забравшись на нары, Михаил вспомнил, что его «меховые» долбанки остались в сапожной.

Девятаеву в эту ночь не спалось. В праздник Октября он узнал, что здесь, на Узедоме, есть смельчаки, которых объединяет любовь к Отчизне, преданность ей. Они носят ее в сердце, они способны во имя нее пойти на все. И даже сегодняшний тайный праздничный митинг — тот же подвиг…

За сравнительно недолгое время в лагерях Девятаев уже на многое насмотрелся, многое понял, осмыслил.

Фашисты сделали все, чтобы сломить дух советского человека, оказавшегося в плену. Методическими, точно разработанными формами физического и морального уничтожения они надеялись сделать его неспособным даже к молчаливому сопротивлению, скомкать и раздавить его волю.

И далеко не все люди вели себя в плену одинаково. Были такие, что изнуренные голодом, болезнями, побоями, пытками, становились равнодушными, ко всему безучастными. Они угасали тускло, безропотно, как бы безвольно сдались на милость врагу. Были и так называемые «герои одного дня». Эти лезли напролом, могли выкрасть пайку хлеба у соседа, залезть в помойку, чтобы схватить горсть картофельной кожуры — и это под дулом немецкой винтовки. Набить желудок — главное, что было в их помутневших мыслях. Из таких отщепенцев немцы подбирали себе холуев.