Куда протягивали его немецкие техники, летчик видел. Нашел розетку.

Забегали стрелки на приборах, замерцали сигнальные глазки. Наконец-то…

Летчик, обливаясь потом от перенапряжения, сорвал с себя верхнюю одежду, положил на ящик, брошенный в углубление для парашюта. Сидеть стало удобнее. Рядом на штурманском месте пристроился Соколов. Внизу только «вахман» в эсэсовской шинели отбрасывал от самолета какие-то ящики. Да Кривоногов с немецкой винтовкой. Ему убирать колодки из-под колес «хейнкеля».

Девятаев еще раз проконтролировал свои познания в запуске двигателей. Успокоился, сосредоточился. Без усилий нажал на кнопку стартера, не торопясь перевел «лапку» зажигания.

Левый мотор знакомо, как ему и полагается, несколько раз фыркнул и ровно заработал. Летчик прибавил обороты — слушается.

Завел и правый двигатель.

Оба винта слились в ровные желтовато-прозрачные круги.

Девятаев проверяет работу моторов на разных режимах — до полного газа. Гул и рев самолетных двигателей на аэродроме в лётный день — явление обычное. И никому из немцев, конечно, не придет в голову, что на одной из их машин секторы газа переводит человек в нательной рубашке.

А он уже сигналит Кривоногову:

— Убирай колодки, всем в самолет!

Иван что-то замешкался. Под левым колесом колодка зажата. Кривоногов размахивает руками:

— Сдай назад!

От такой шутки летчик даже расхохотался.

— Иди, — крикнул на ухо новоиспеченному «штурману», — сожми колодку.

Соколов быстренько спрыгнул и вместе с Иваном вернулся на свое место.

Летчик, отпустив тормоза, плавно подал газ. «Хейнкель» покатился. Нажал на них — остановился. Рулить можно.

Капонир остался позади. По бетонированной дорожке, на которой летчик и его разношерстный экипаж сегодня засыпал бомбовые воронки, теперь катится к взлетной полосе. А навстречу — только что вернувшиеся истребители.

— Всем в фюзеляж! — закричал Девятаев. — Спрятаться!

А самому — не укрыться. Он может только пригнуться, чтоб не заметили его белую рубаху.

Скорее надо к старту, к бетонной полосе.

И тут же, словно назло, подстерегла еще одна опасность. Над аэродромом перестроились для посадки «юнкерсы». Ведущий пошел на снижение. Бомбардировщики садятся по одному. Их принимает женщина-стартер.

Подальше от нее — там телефон.

Порулил в другую, будто к ангарам, сторону. И следом за посадкой последнего «юнкерса» был на бетонке метров за двести до линии старта.

Женщина-стартер в черной, выделяющейся на снегу, шинели помахала ракетницей пилоту «хейнкеля». Должно, подзывала подрулить поближе, к месту старта.

Но тогда она все поймет…

— А ну тебя, фрау, к чертям собачьим!

У края бетонки на всю мощность синхронно взревели моторы. Тормоза плавно отпущены. Два винта, врезаясь лопастями в воздух, уверенно понесли тяжелую машину по взлетной полосе. Все быстрее и быстрее.

запел рослый «вахман» в самолете. Его поддержали. Голосов было не слышно — их заглушал рев двигателей. Но люди пели. Они, заклейменные, бесправные и голодные рабы, теперь вырвались из плена! Кончилась каторга, позади остался ад!

Летчик чувствует: скорости на пробеге хватает. Пора подать ручку от себя. Стабилизатор, приподнявшись, оторвет от бетонки хвостовое колесо. С двух, передних, воздух, став подъемной силой, понесет машину на крыльях, поднимая ее выше и выше.

Девятаев подает ручку управления вперед. Штурвал должен идти легко. Михаил его проверял. А тут словно заклинило. Давит на ручку что есть мочи. Хвост «хейнкеля» не поднимается. Какая-то тайная сила превозмогает напряженные усилия летчика.

Еще последнее усилие. Самолет лишь дернулся в кренах. И мчится на трех точках.

Не взлететь!..

Выход единственный — прекратить пробег.

Рывком сбросил газ. Тяги у винтов не стало. Но «хейнкель», разогнавшись, стремительно мчится по инерции. Критический момент для гашения скорости остался там, где боролся со штурвалом. Здесь бетонка полого пошла к морю.

Тормозить нельзя — самолет может скапотировать, перевернуться через моторы. И все-таки нажал на тормоза, хвостовое оперение поднялось. Отпустил. Услышал удар заднего колеса о бетонку. Еще раз резко затормозил и отпустил. Еще «костыль» стукнул по бетонке.

Скорость стала угасать, но на разворот идти рано: сразу перевернешься.

А впереди, за полосой, обрыв и море.

Все, теперь конец!

Море проглотит и самолет, и тех, кто был в нем.

Остались секунды.

Под колесами уже не бетонка, а прибрежный снег и песок.

На последних метрах остался последний шанс.

Бытует у летчиков неписаный закон: если в критическом положении ты использовал девяносто девять шансов из ста, а про сотый забыл, то не можешь считать, что сделал все. Ты обязан, должен найти этот неуловимый сотый!

И, вспомнив о том шансе, Михаил что есть сил жмет на левую педаль тормоза, правому мотору — обороты.

Самолет лихорадочно задрожал, затрясся. И будто куда-то рухнул. Консоль левой плоскости распорола снег и песок, правая, приподняв колесо, вздыбилась к небу. В фюзеляже всех посрывало с мест, прижало к стене, разбросало на полу.

Летчик медленно поднял веки. В кабине темно, снаружи ее обложила пелена белого дыма.

«Что это? Пожар? Сломал шасси? Теперь — никуда…»

Нет, не дым — пыль. Самолет стоит на своих ногах, оба винта крутятся.

«Почему не взлетел? Что давит на штурвал?»

Ответа ждут и другие. Они ничего не знают.

— Володька! — кричит Соколову. — Струбцинки остались.

Тот мигом выскочил.

— Ни одной красной штучки нет.

Попробовал штурвалом руль высоты. Ходит свободно. Что же случилось на взлете? Что зажимает? Силы в руках мало?..

Умоляюще ждут ответа Соколов, Кривоногов, Кутергин. Смотрят в глаза.

— Не отходите от меня. Когда скажу, жмите на эту ручку.

Немцы увидели… С пригорка, где густо торчали стволы зениток, бегут солдаты. Бегут с другой стороны.

— Сейчас окружат! — голос от страха у кого-то охрип.

Михаилу с пилотского кресла видней: немцы бегут без оружия. Значит, торопятся помочь своим. Жестами объяснил это Соколову.

Но если у кого-то вспыхнула нотка страха — хорошего не жди. И за спиной нарастал угрожающий гвалт.

— Никакой он не летчик!

— Предал нас!..

— Пулю ему!

Соколов вырвал винтовку и встал рядом с летчиком.

А летчик размышлял…

Эти солдаты не страшны. И пусть подальше отбегут от батарей, будет безопасней. Но вот беда — не взлетел при встречном, а тут ветер попутный, впереди ангары, торчит кирпичная труба, какие-то вышки. Начинать разбег нужно только с прежнего места. Но что делается там? Женщина-стартер, конечно же, сказала по телефону дежурному, что «хейнкель» не послушался ее. Ведь все летчики здесь аккуратны и исполнительны. А этот без разрешения рванул, помчался, и она не заметила взлета… А может, уже поднята тревога?.. Но тогда зенитчики остались бы на месте и крутили стволы своих пушек. Будь что будет, иного нет. А ведь верил сам и другим внушал, что все произойдет чуть ли не мгновенно…

Немцы все ближе и ближе.

Только что смиренно стоявший «хейнкель» ринулся на них. Не успевшие уклониться попали под колеса… Самолет бежит по бетонке. И уже недалеко от стартера Девятаев увидел, как по рулежным дорожкам к взлетной полосе выкатывались «юнкерсы».

Развернул машину на сто восемьдесят градусов. И снова два винта на предельных оборотах врезались в воздух. Вдали блеснула полоска едва не поглотившего их моря.

Летчик отжимает колонку от себя. Вновь отжать не может. Она прижимает его, как и в тот раз, к спинке кресла.

Рядом товарищи. Они считают, что все идет как надо.

— Жмите!

Руки друзей навалились на штурвал. Он подался. Хвост «хейнкеля» приподняли, самолет бежит на двух колесах. Сейчас будет отрыв. Вот один толчок, второй… Последний!