Девятаев горестно переживал неудачу. Товарищам тяжело, а он не может вылететь на подмогу.

Вечером его растормошил Плотников:

— Иди на ужин. И «наркомовскую» прими. Ты же сегодня ероплан сбил.

— Не хочу. Меня вроде знобит.

— И верно, какой-то ты скукоженный. Позову-ка я доктора.

Полковый врач рассердился:

— Почему раньше не сказал? У тебя же с ребрами не того…

— Не знаю.

— Тоже мне храбрец. В госпиталь!

И вот оно, свидание с медициной, будь она неладна… И уютно здесь, и тишина-красота, и обхождение хорошее… Только не по душе ему все это. Летать надо.

Девятаева навещали ребята из эскадрильи. Пришел и Захар Плотников, сказал по секрету:

— На юг нас перебрасывают. Видать, там туго…

— А я? Где вас найти?

— Киевское направление. Ты знаешь, как в песне поется: «Кто ищет, тот всегда найдет». Твою машину ремонтируют. Одним словом, пусть скорее ребрышки срастаются. А там, сам знаешь… Дай руку, не знаю, когда свидимся. Парень ты разумный, хотелось бы с тобой полетать. Будь здоров и не кашляй.

На другой день к вечеру в палату заглянул техник девятаевского самолета в замасленном комбинезоне.

— Машина, товарищ командир, готова. Утром можно идти на взлет. Только не знаю, как вы?..

— Тебя Захар подослал?

— И он, — простодушно признался техник, — и я сам решил…

— Я готов. Только насчет одежонки… В больничном халате могут задержать…

— Комэск оставил свой реглан.

— Предусмотрел… Разведай-ка, где тут запасной выход из медказемата.

На рассвете, оставив извинительную записку врачу, Девятаев сбежал из госпиталя.

Взлетали торопливо. В воздухе техник неудобно ворочался в фюзеляже, Михаил сидел в пилотской кабине, сверяя карту с местностью, над которой пролетал истребитель.

На заправку сели в Орле. И надо случиться такому… Здесь Михаил неожиданно встретил командира полка. Он приказал «беглецу» передать самолет другому летчику, а Девятаеву отправиться к врачам.

К докторам он не пошел. На попутных машинах, а где и пешком, Михаил сумел добраться до Конотопа, близ которого базировался истребительный полк. По всей форме доложил командиру и комиссару о прибытии.

— Как, уже вылечился? Давай направление. Что решила медицина?

Направления не было. Летчик получил капитальный разгон. Могли снова отправить в тыл, если бы на командный пункт не зашел Бобров.

— Ладно, возьму его в свою эскадрилью. У Плотникова штат полный. А мне нужен командир звена. Такие сорванцы мне нравятся. Но на первый случай дам пять суток «медицинского ареста». Пусть отсидится или отлежится в санчасти.

С мнением Боброва в полку считались. Через пять дней Михаил рядом с новым комэском вылетел на задание.

И вновь перебазировка: к Конотопу прорывались немцы. При выруливании на взлетную полосу самолет молодого летчика угодил колесом шасси в бомбовую воронку. Винт процарапал землю, лопасти погнулись. Взлет не сделать.

— Эта машина из твоего звена?

— Из моего.

— Сделаем так, — командир полка, подозвавший Девятаева, с сожалением посмотрел на него. — Тому «желторотику» отдай свой самолет. А сам отремонтируй лопасти на этой и догоняй нас. Понимаешь, «як» новый, его мы не имеем права оставлять врагу.

— Понятно, товарищ майор.

— Учти: завтра здесь могут быть немцы, — командир нервно зашагал к своему самолету.

Девятаев стал разбирать узел винта, отделять лопасти. Сразу нашлись помощники — ребята из села. Они подавали летчику ключи, раскладывали на подстилке, как он велел, гайки и колечки. Один из самых прытких подъехал на телеге. На нее и положили погнутые лопасти, повезли в кузницу.

— Хлопцы, если покажутся немецкие мотоциклисты, один из вас, вот ты, — наугад показал пальцем, — сразу бежишь в кузню, ко мне.

Старый кузнец помог летчику, лопасти выправил.

— Лети, парень. И снова возвращайся. А потом гони их до самого Берлина.

— Спасибо, отец. Постараюсь.

У ребят, охранявших самолет, появилась подмога: усталый обросший красноармеец в пропотевшей гимнастерке.

— Из окружения я, товарищ лейтенант. Силы кончаются. Может, возьмете с собой?

— Возьму. Только помоги собрать винт.

И солдат, и ребятня помогали летчику. Михаил вставил лопасти, собрал механизм регулировки винта. А чужая стрельба все ближе и ближе. Только бы успеть. В голове вертится: «Ну, возьму я этого красноармейца. А вдруг «мессеры»? У меня парашют, выпрыгну. А он? Пешком ему не уйти».

Кажется, все сделано. Летчик запустил мотор, прибавил обороты.

Но что это?

У винта нет тяги… Выключил зажигание, кинулся к пустяшному аппарату регулировки винта. Поняв, почему у лопастей нет угла атаки и почему они не захватывают воздух, летчик вторично разобрал неказистый механизм. Вновь все поставил как полагается.

— Давай, дружок, залезай сюда, будешь позади моей кабины.

Красноармеец, изогнувшись, втиснулся в узенькую щель.

Мотор завелся легко, а винт лишь слегка шелохнулся. Теперь бы видеть его в белесом круге, вбирающем воздух, но лопасти опять ничего не скребут.

Словно ошпаренный, Михаил выскочил из кабины, не зная, что делать.

Ребятишки ползали по траве возле воронки, из которой недавно натужными ручонками помогали лошади вытащить самолет.

— Дяденька летчик, мы нашли еще одно колечко. Его конь копытом притоптал.

При первой сборке аппарата регулировки винта Девятаев заметил, что недостает пустяковины. Подумал, что без такой «букашки» можно обойтись. А, выходит, нельзя.

За спиной услышал усталый голос красноармейца:

— Куда мне теперь? От немцев ушел… И опять к ним попадать?

— Не ной! Вылезай скорей, не то минометами накроют.

В третий раз лихорадочно разобрали и собрали регулятор. Солдат, следивший за работой летчика, в нужный момент подал «букашку». За близкой железнодорожной насыпью урчали немецкие танки. Догадливые хлопцы кинулись под ее защиту — в мертвое пространство.

— Лезь на свое место! — приказал лейтенант солдату.

Мотор у новой машины вновь заработал сразу. Винт на полных оборотах, круто поставив лопасти на захват воздуха, потянул уверенно. При взлете пилот заметил горящий танк на насыпи, интуитивно почувствовал стрельбу по самолету и ушел в набор высоты.

На новом аэродроме первым обнял летчика Бобров:

— Жив, чертушка! Рассказывай, как выкрутился?

— Выкрутишься, когда приспичит. Подожди, человеку надо помочь, я его, наверное, умотал.

Девятаев вскочил на крыло и, к немалому удивлению своего командира, вытянул из-за кабины еле живого человека с окровавленным бинтом на шее. Красноармеец не мог устоять на ногах и, присев на землю, поднял вспухшие веки:

— Все кишки перевернуло. Спасибо, товарищ лейтенант.

— «Мордвин», что это за фокус? — изумился Бобров.

— Мордвин? — красноармеец поднял воспаленные веки. — А я — чуваш. Шумрат, ентеш[1].

— Ты что, и мордовский-эрьзя знаешь? — удивленно вырвалось у Девятаева, когда услышал знакомое «шумрат».

— Мы же соседи. — И, устало покачиваясь, попросил: — Как мне на крыло забраться?

— А это зачем? — насторожился Бобров.

— Моя винтовка осталась в кузове…

— Когда ты положил ее туда? — вновь удивился Девятаев, поднимаясь на плоскость.

— Когда надо было, тогда и положил. Патроны кончились, а оружие за мной числится…

— Молодец! — похвалил командир эскадрильи. — Правильный ты солдат.

— А как же… Вы тоже правильный. Орденов-то у вас… Где успели?

— В Испании, браток, в Испании… И здесь добавку получил.

Вскидывая винтовку на ремень и собираясь идти к штабу, красноармеец еще раз поблагодарил летчика и пожелал:

— После Берлина приезжайте к нам, в Чувашию. Встретим честь по чести. Живы будем — не помрем.

Осенью сорок первого на аэродром, где базировались истребители Боброва, прилетел генерал. Был он чем-то встревожен и прилетел, конечно, неспроста. Переговорив с комэском, спросил: