Галя осмотрела себя, насколько было возможно, и осталась довольна своим костюмом. Теперь начиналась самая важная часть туалета. Галя придвинула табурет к столу и открыла дорогую штучную шкатулочку, также купленную отцом у иноземных купцов. Одну за другой вынула Галя нити перл урианских, венецианских, розовых кораллов, гранат и туркуса бирюзы. Когда ее тоненькая шейка вся обвилась в несколько раз драгоценным монистом, Галя повесила посредине еще большой золотой дукач, а в розовые ушки вдела длинные тяжелые серьги с жемчужными подвесками. Взглянувши в зеркало, Галя не могла не улыбнуться тому милому изображению, которое отразилось в нем. Оставалось надеть только головной убор. Галя вынула из шкатулки черную бархатную повязку в виде диадемы, вышитую всю золотом и бриллиантами. Галя взглянула еще раз в зеркало; все ее продолговатое личико с пушистыми волосами казалось в этой драгоценной раме еще миниатюрнее, еще миловиднее. Довольная улыбка пробежала у ней по лицу, и в глубине, в самой глубине сердца Гали шевельнулась одна тайная мысль: ну, если же у него только не каменное сердце, не может он не сознаться, что и в Кракове таких девчат поискать. Но тут же Галочка устыдилась своей мыс ли и, вся зардевшись, сунула зеркальце под подушку и уселась у окна поджидать отца.

Никогда, кажется, не мешкался так войт, как в этот день! Наконец появился на пороге и он в длинном коричневом аксамитном кафтане и в бобровой шапке на седой голове.

Когда Галя шла с отцом по улицам, мийские местные кумушки, кланяясь войту, шептали друг другу: «Ай да красуня ж войтова дочка! Жаль, что Ходыке достанется такой крам!»

И от этого одобрительного шепота угрюмое лицо пана войта светлело, добрая улыбка появлялась под длинными седыми усами, и важный пан войт киевский приветливо кланялся на поклоны встречных горожан.

Между тем по направлению к церкви Стретения господня, братской церкви цеха золотарей, стремилась уже по улицам киевским самая пестрая и нарядная толпа. Горожанки, разодетые в свои едвабные и аксамитные байбараки с меховой опушкой, старшие с головами, повязанными длинными белыми шелковыми вуалями,[21] шли с достоинством и спокойно; молодые в черных бархатных повязках едва сдерживали свои улыбки и веселые речи, зато их карие глазки так и стреляли по сторонам. Почтенные горожане в длинных темных кафтанах и меховых шапках выступали около своих жен степенно и важно, а вечно неугомонная молодежь шла среди улицы веселой толпой, то подкручивая усы, то отпуская более или менее остроумные замечания на счет горожан. Солнце светило ярко и ласково. Со всех крыш быстро и весело капала вода. Воробьи и снегири звон ко чирикали кругом.

Богатая церковь цеховых братчиков была полна уже и самих цеховых, и других приглашенных почетных гостей, когда войт вступил в нее со своей дочкой. При виде пана войта все присутствующие почтительно расступились и пропустили их вперед. Войт занял свое место на клиросе среди самых почетных цехмейстров, а Галя отошла к левой стороне, в так называемый бабинец, где стояли все женщины. Впереди всех у самой решетки, важно выступивши вперед, стояла поважная Духна Кошколдовна, дочь покойного войта, мать Богданы; она тяжело дышала, изнемогая от жары и от тяжести драгоценных мехов, надетых на нее. С ее полного, крупного немолодого лица, теперь принявшего сине-багровый оттенок, катился крупный пот; она то и дело вытирала лицо шитым платочком, выставляя всем на вид свою пухлую белую руку, унизанную бесконечным множеством драгоценных перстней. Байбарак Богданы был такого яркого красного цвета, что красные круги мелькали в глазах каждого, кто взглядывал на него. При виде Гали Богдана весело закивала ей головой и, отступивши, дала место подле себя. С одного взгляда заметила Галя, что и подруга употребила все старание, чтобы выглядеть сегодня получше. Но, несмотря на церковную службу, на всю строгость и торжественность дня, Галя не могла удержаться, чтобы не оглянуться в ту сторону церкви, где стояли мужчины, и взгляд ее сразу встретился с ним. Вся вспыхнула от радости Галочка. А он стоял такой статный и красивый, не спуская с нее глаз… Но, к удивлению своему, Галя заметила, что лицо Мартына было недовольно и глаза глядели мрачно…

«Голубь мой родненький! — подумала Галя. — Верно, сердится на батька и не знает, что я его все равно не послушаю, а за своим Мартыном и босиком пойду!» Галя хотела было еще раз оглянуться на Мартына, но, встретивши сердитый взгляд войта, потупила глаза и начала радостно, быстро шептать молитвы.

— Богдана, — проговорила она потом чуть слышно, не поворачиваясь к подруге, — ты пересказала все Мартыну?

— Все, все! — улыбнулась Богдана.

— Ах, голубка моя, когда б ты знала, какая я счастливая! — сжала Галя ее руку. — Что ж он сказал тебе, что?!

— Сказал, что сам пойдет к тебе и расскажет тебе все.

— Солнышко мое, рыбочка моя! — шептала Галя, притискивая руку подруги.

Служба тянулась бесконечно долго; Гале казалось, что ей никогда не придет конец. Она едва могла удержаться от улыбок и смеха, ей не стоялось на месте, эта могучая волна радости душила ее, ей хотелось говорить, смеяться, плакать, и лицо ее до такой степени сияло счастьем, что соседние горожане замечали друг другу, покачивая с сомнением головой: он как выбрыкивает, даром, что в церкви! А смотрите, говорили, что не любит Ходыки! Нет, как уж там не толкуй, а грош к грошу катится. Последний шум долетел и до Мартына, недовольно кусал он усы, не спуская с Гали глаз. «А вспыхнула, небось, как увидала меня, значит, есть еще совесть, не пропала совсем. Так правду вон и люди, и пан цехмейстер говорят, польстилась на Ходыкины сундуки! Верить вам, верить!.. Голубкой прикидается, а так и норовит коготком царапнуть!» Мартын сжал кулаки, чувствуя, как грудь его подымается усиленно и часто, и желая как-нибудь сдержать свое волнение. «Ну, скажем, тогда вечером отец не велел пускать, может, кто сторонний в горнице был. Да могла же потом через Богдану что-нибудь передать, ведь подруги! — усмехнулся он недоброй улыбкой. — Только и сказала, что отец за Ходыку выдает. Когда бы силою выдавал, не красовалась бы так, как теперь. А для кого нарядилась так? Думает Ходыку своими самоцветами пленить… вон опутала всю шею, словно свеча горит! А смеется… Чуть не пляшет, забыла, что и божий храм! Думает, пожалуй, что приехал дурень, будет тут пропадать, убиваться за ней? Так нет же, не дождется, не слюнявого нашла». Мартын сжал брови, нахмурился и, отвернувши глаза от Гали, уставился на образа.

Несколько раз бросала из-под опущенных ресниц воровской взгляд Галя, но, заметивши, что Мартын совсем на нее и не смотрит, обиделась совсем. «Как будто и не рад, что видит меня, — говорила сама себе, надувая сердито губки. — Мог бы потом отмолиться… А теперь и не смотрит… Вот совсем напрасно сделала, что передавала ему через Богдану, что готова за ним и на край света идти… Теперь, пожалуй, подумает, что вяжусь к нему! Ну, да нет, вот окончится служба, и он подойдет ко мне!» — утешала себя Галя, дожидаясь конца.

И служба наконец окончилась. Шумной толпой высыпали горожане, размещаясь на цвынтаре в ожидании крестного хода. Наконец двинулся и крестный ход во всей своей пышности и красе. Впереди всех вышли из церкви певчие, все подмастерья цеховые, одетые в синие жупанчики. За ними уже двинулось соборне и духовенство. Кресты и хоругви несли почетные гости из городских крамарей. Вслед за ними двинулись цехи. Впереди всех, сейчас вслед за хоругвями, прошел цех золотарей. Мартын шел впереди всех, неся на золоченом древке большое знамя, на котором с одной стороны изображена была храмовая икона цеховой церкви, а с другой — на красном поле золотая цепь. Вслед за ним шел цехмейстер, почтенный, седобородый старик, за цехмейстром шли мастера, а за ними уже — подмастерья и ученики. За цехом золотарей последовал цех портных. Знамя нес молодой цеховик. С одной стороны знамени было изображение Николая Доброго, а с другой стороны красовались огромные ножницы, наперсток и игла… Цехмейстер, мастера и подмастерья шли в таком же порядке. За портными прошли меховщики с горностаевой мантией, изображенной на голубом фоне. За меховщиками двинулись сапожники с большим сапогом, изображенным на желтом аксамите, дальше шли седельники, столяры и плотники, каменщики, и длинной цепью разворачивалась цеховая процессия перед очарованными глазами горожан: мелькали пестрые знамена с изображением инструментов ремесла с одной стороны и иконой патрона — с другой, степенно выступали цехмейстры и мастера. Хор пел радостно и весело; солнце заливало теплым светом всю эту блестящую, пеструю толпу; легкий ветерок приподымал волосы на обнаженных головах, колебал знамена. Растянувшись длинной лентой, процессия обогнула церковь. Перед Галей снова показался Мартын со знаменем в руках. Бедное сердце ее забилось и радостно и тревожно. Ах, как же он был дорог ей в своем синем жупане, с этой светловолосой милой головой! Но, проходя мимо Гали, Мартын отвел глаза в сторону, в ту сторону, где стояла Богдана Кошколдовна, и снова скрылся с процессией за церковью. Галя почувствовала, как острая мучительная обида проснулась в ее сердце; она взглянула в сторону Богданы. Богдана громко смеялась, рассказывая о чем-то своим соседкам. Галя отвернулась и заметила, что к ним приближается Василий Ходыка в своем неизменном черном бархатном костюме, делавшем его похожим на католического монаха.