— Не им. Успокойтесь. Его дружок погиб при не совсем обычных обстоятельствах, вот разбираемся.

Капитан попросил проводить его на рабочее место Карасева.

— Нет уж, лучше я его сама сюда приведу. В наших цехах разговаривать невозможно. Хотя, впрочем, пойдемте в красный уголок. Там вам никто мешать не будет. А то в цехе — шум, а сюда ко мне люди все время заходят.

Да, действительно, ткацкие станки издавали такой непрерывный грохот, что перекричать его было трудно. Но женщины, ходившие между станков, словно не замечали шума.

Игнат Тихонович выглядел растерянным и смущенным, нервно тер испачканные машинным маслом руки. Испуганное выражение не сходило с его лица во все время разговора. Евсеев старался взять такой тон, при котором скованность собеседника исчезла бы.

Карасев подтвердил, что знакомство с Васильевым у него давнее, отношения дружеские. Делить, как говорится, было нечего. Выпивали, само собой, иногда. Пивком, в основном, баловались. На вопрос, что он, Карасев, думает о гибели приятеля, неопределенно развел руками.

— Так ведь кто ж его знает, как все получилось... Задохнулся в дыму. От своей же папиросы, пожарники говорят, загорание произошло. И милиция с ними согласная.

— Вы с ним пили в тот вечер?

Карасев отвел глаза.

— Было дело.

— И как было дело? Вы когда уходили, он еще не спал?

— Спал, спал. Все ушли. Вино выпито, хозяин спит, чего еще? А потом, наверное, проснулся, закурил, опять уснул. У нашего брата, куряк, завсегда так. В ночь-полночь эту соску сосем. Особенно по пьяному делу...

— Кто еще кроме вас был? Что за люди?

Евсеев видел, что отвечать на этот вопрос Игнату Тихоновичу ой как не хочется! Он даже вспотел и заерзал на стуле.

— Так это... Я их и не знаю вовсе... Посторонние, можно сказать люди.

— Что же вы с посторонними пьете? И часто так бывает?

— Да нет! Впервой. Этих я вообще раньше не видел.

Это утверждение расходилось с тем, что рассказывала Дарья Семеновна. Были, следовательно, причины, по которым Карасев стремился избежать этой темы. Но врать он явно не умел.

— Как же так? Клюева-то вы должны знать. — Капитан дал понять, что ему известно гораздо больше, чем Карасев мог предполагать. Игнат Тихонович от вопроса как бы сжался, исподлобья взглянул на своего собеседника и принялся шарить по карманам в поисках спичек; папиросу он уже давно держал в пальцах.

— Курите, курите, — поощрил Евсеев. — Пусть меня ругают, если что. Да и выветрится — окна открыты.

— Оно конечно... Только я-то этому Клюеву никакой не друг, не товарищ. Про дела его не знаю ничего.

Евсеев видел: Карасеву стыдно за свою ложь, и сейчас он будет говорить все, что знает.

— Я вас про дела Клюева и не спрашиваю. Расскажите мне подробно, что было в тот вечер. Кто был и что делал. И больше от вас ничего не требуется.

— А что, сомнение какое у милиции есть?

— Про сомнения потом поговорим. Нам надо знать, что происходило в тот вечер у Васильева дома. Раз вы там были, говорите все, что вам известно. Вы не первый день живете на свете, понимаете что к чему. Я вас спрашиваю: кто был? Не заставляйте меня подсказывать. Чем подробней изложите, тем лучше.

Евсеев чуть было не сказал «для вас». Но вовремя остановился. Карасев, скорее всего, ни при чем. Он свидетель. Зачем его пугать?

— Верно, был Клюев. «Клювом» его дразнят.

— Еще кто? Давайте так, чтобы мне не тянуть из вас клещами. Мы сейчас с вами просто беседуем, как знакомые. Зачем вам, чтобы беседа была перенесена в казенное присутствие?

Это подействовало.

— Был еще Мускул, да Витька со Степановой работы. Ну и все, вроде...

— А если без «вроде»? Был еще кто-нибудь?

— Мог же кто-то зайти, потом выйти. Я ведь за швейцара не стоял.

— Чем занимались?

— Ну это... Вино пили.

— За чей счет? Кто платил?

— Все платили. Скидывались, как всегда. И Степан, и Витька, и я. А у тех бичей денег никогда не бывает.

— Что произошло потом? Была драка?

— Не было драки, — хрипло вымолвил Карасев. Он чиркнул спичкой, стараясь поджечь потухшую папиросу. Руки его дрожали.

— Это все Мускул.

И, видя, что капитан ждет продолжения, заговорил:

— Когда подпили, Степан ни с того ни с сего стал болтать, что скоро на «Волге» разъезжать будет. «Что, очередь подходит?» — это Клюев его подначивает. А Степан пьяный шебутной. «Я, — говорит, — и без очереди возьму!» — «А деньги где, в чулке, поди?» — это уже Мускул подзуживает. Степа духарится: «Не твое, мол, «гортоп», дело! Как ты, копейки на пиво не считаю!» Мускул проглотил, только хихикнул: «Во дает!» А тут последнюю бутылку разлили. Вроде бы надо еще сбегать, пока не поздно. Я «рябчик» вынул, Витька тоже. Степа чего-то замешкался. Мускул к нему: «Ты, мильенщик, чего жмешься!» Степан возьми да фигу ему под нос сунь. Тот его по руке. Степан поорал, попетушился, да все на него насели, успокоили, уговорили. Вытащил он откуда-то червонец, бросил на стол. Мускул сразу его подхватил, в магазин побежал.

— Разве еще торговали водкой?

— Мускулу без разницы. Он да не принесет! Приволок все, что надо. Ну и все, что я знаю. Потому как едва успел я еще сотку принять, как моя Дашка прирулила. И понесла на нас. Клюв с Витькой сразу слиняли, а Мускул хорохорится: что, мол, за начальство такое! Нечего, мол, тут командовать. Но моя баба тоже не из пугливых, видала она всяких, такое ему сказанула, что он сразу отвял. А меня домой увела. А утром слышу, беда со Степаном.

— Вас жена увела, гости разошлись, Васильев один остался. А вернуться никто не мог? Водка-то, как я понял, оставалась еще?

— То-то и оно. Вернулся кто или нет — не знаю, но водка точно оставалась. Мускул одну-то бутылку в угол поставил, распечатать еще не успели. И Степан еще не спал, хоть и тяжелый уже был. Ну, он все равно бы о ней вспомнил... Свет у него горел, когда мы к своему дому подходили.

Так. Никакой водки в доме покойного обнаружено не было. Значит, кем-то она была выпита или унесена. Выходит, кто-то вернулся. А Игнат Тихонович, похоже, действительно ничего не знает. Про билет он, надо думать, не в курсе. Ничего такого, что могло бы заинтересовать органы правопорядка, в его поступках нет.

Глава девятая

ИНОГДА ПОЛЕЗНО ПРИТВОРИТЬСЯ СПЯЩИМ

Незадачливый компаньон Ники проснулся ближе к вечеру. Он с трудом сообразил, где находится. Но тут появился хозяин номера. Он мурлыкал что-то себе под нос и, судя по всему, занимался хозяйственными делами. Заметив, что гость проснулся, приветствовал его радостным восклицанием:

— Вах! Однако проснулся? Это хорошо.

— А где все? — сильно севшим голосом осведомился бородатый.

Хозяин либо не расслышал вопроса, либо не счел его достойным внимания. Он рассказывал:

— Есть люди, выпьют, голова болит. Я сколько хочешь выпью — не болит. А чему болеть? Это же кост! — И рассмеялся резким гортанным смехом.

Он был сейчас без своей устрашающих размеров кепки. Это обстоятельство давало ему возможность со смаком постучать себя по темени костяшками пальцев и повторять с видимым удовольствием: «Это же кост!» Сдвинув прилипшие ко лбу волосы, еще несколько раз повторял полюбившееся выражение, заливаясь смехом.

Смеялся он, однако, один. Парень ничего забавного в изображаемой ситуации не усматривал. Его интересовало совсем другое.

— Где Ника, где Ашот?

— Не знаю, — равнодушно произнес хозяин. — Где твои друзья, мне неизвестно. Они не сказали, куда пошли. Хочешь пить?

И он снова извлек из под кровати неистощимую кислородную подушку. Спустя полчаса они снова вели приятные разговоры. Многократно повторенный анекдот возымел, наконец, действие. Оба «соподушника» долго смеялись. Хозяин щедро подливал, гость пил и хвалил, хвалил и пил. Бурдюк-подушка дна не имела. По мере чередования полных стаканов с пустыми, новоявленные приятели все меньше слушали друг друга. Потом молодому бородачу снова захотелось подремать.