Беловидова обхватила голову руками, помолчала, словно отрешаясь от всего земного, и прочла наизусть:

— Вам, мужчинам, не понять этой боли, — вздохнула она.

От сестры Беловидова знала, что Мацков тайком пописывал стишки, но не надеялась, что до него дойдет ее настроение.

— Великолепно! — восторженно сказал он. Откинув голову, он что-то припоминал, затем ответил ей словами, которые отыскал в своей памяти:

Беловидова словно очнулась. Стихи усилили ее боль от безвыходности своего положения в этом мире. Она уставилась на гостя пронизывающим взглядом, все так же крепко сдавливая ладонями виски. Вдова Беловидова была еще молода, но считала, что жизнь ее прошла, и поэтому все крайности, которые она позволяла себе в минуту отчаяния, тут же сама и оправдывала внутренним монологом, как молитвой перед неизбежной кончиной. Ей почему-то, захотелось в эти минуты переодеться в длинное платье из вишневого панбархата, в талию, с длинным рукавом, слегка собранным у плеча, с воротником стойкой, и покружиться в упоительном вальсе с мечтательным офицером. А потом хоть потоп...

Мацков сидел перед ней уставший и никак не был похож на того офицера, который ей представлялся, да и мысли его, похоже, заняты совсем другим. В беспросветной тьме мартовской ночи он не увидел, как по ее лицу скатились слезинки, которые она тут же смахнула. Потом она решительно встала, сказав, что утро вечера мудренее...

Встреча с Ждановским, к которому Мацков пришел под предлогом поступления на работу, ничего хорошего не дала.

Однокашник не только был удивлен рискованному его появлению, но и в назидание грубо высказал несколько советов по части конспирации.

— Пойми же ты, дурья твоя голова, что ЧК разгромила «Круг». Феськов и многие другие арестованы. Извини, но принять тебя на работу не могу, потому что новый человек сразу же привлечет внимание. Начнут копаться: кто ты, откуда такой взялся... Бывает, что я сам дома не ночую...

— Что же мне прикажешь делать?

— Ты кто? — спросил его в упор Ждановский.

— Как кто? Подполковник Мацков, Василий Леонтьевич, адъютант.

— Ну и наивный же ты, братец, ничему не научился... Впрочем, не обижайся — все штабные на один фасон. Букретов давно не атаман, никакой ты не адъютант и не подполковник. Ты теперь только гражданин Мацков и даже не можешь называть себя своим собственным именем, которым тебя окрестили.

Мацков кое-что понял после этого разъяснения и сказал тихо:

— Я Зимин Александр Иосифович...

— Вот, вот... Советую с этого везде начинать.

Мацков тут же показал документы на имя Зимина, но и после этого Ждановский продолжал ему разъяснять, что время открытых выступлений против Советов прошло, хотя станичники и недовольны продразверсткой. Советы это учитывают и разрешили частную инициативу, организуют кооперативы.

— Значит, ты за Советы?

Ждановский ядовито улыбнулся. До чего же наивен и прямолинеен этот интеллигентик Мацков!.. Но он сдержал себя и сказал:

— Надо выждать. Посмотреть... А пока помогать тем, кто в горах и в плавнях, находить преданных людей, поддерживать в них дух «ледяного похода». Если ты пришел ко мне за советом, то ничего другого не могу предложить, кроме как уходить к зеленым, и как можно быстрее, иначе тебя поймают, как куропатку.

В планы Мацкова не входило связываться с зелеными. Он намеревался скорее вернуться к Букретову, но для этого нужно было все же собрать кое-какую информацию о положении на Кубани.

— А твои идут к зеленым? — поинтересовался Мацков у Ждановского, имея в виду его подчиненных.

— Недавно я пригласил одного сотника и хотел ему поручить ходку к Рябоконю. Кое-что передать... Подвожу его издалека к этому поручению. Знаешь, что он мне ответил?

Мацков даже рот раскрыл в ожидании.

— «Я занимаю приличное место, — говорит он мне. — Службой дорожу. Я идейный кооператор, а посему мне Соввласть приемлема. Она в самых широких объемах проводит в жизнь и развивает кооперацию». Это говорит сотник! Ясно? Пришлось взять грех на душу. Послали мы его в «командировку». Чрезвычайка все же заметила, ищет...

— Ну а как можно оценивать наши отряды в горах? Их боеспособность, оружие, боеприпасы? — допытывался Мацков.

— Я замыкался на Феськове. А вообще, устраивают фейерверки в станицах, — улыбнулся Ждановский. — Отправляйся к Рябоконю, все узнаешь. Правда, за ним ЧК гоняется, но волков бояться — в лес не ходить.

Про себя Мацков отметил, что его устраивало исчезновение Феськова. Это освобождало адъютанта от главного поручения Букретова, а к Рябоконю никаких заданий он не получал и не собирался пробираться к нему.

Мацков и Ждановский договорились еще встретиться. Прощаясь, адъютант извинился за визит, дав понять, что у него другого выхода не было, поблагодарил однокашника за дельные советы. Затем поторопился к Беловидовой, прожил у нее еще больше недели, покидая ее жилище только для того, чтобы послушать на улице кубанские новости, которыми он стремился запастись для доклада Букретову.

Пришел день, когда торопившийся с отъездом Мацков пришел к выводу, что больше он ничего добыть не может, в России его ничто не удерживает и ему пора отправляться в Константинополь. Об этом он доверительно поделился с Беловидовой и поинтересовался, не знает ли она надежных людей, которые могли бы оказать ему содействие в его планах. Зинаида Никитична вначале хотела связать его условием, что он возьмет ее с собой, но потом одумалась. Мацков показался ей не тем человеком, которому можно было целиком вверить свою судьбу. Беловидова дала ему адрес своей школьной подруги Эллы Данассис, балерины, выступавшей в портовых питейных заведениях Новороссийска перед иностранными моряками. По слухам, гречанка пользовалась большим успехом. Ее отец служил переводчиком в порту, бывал на иностранных судах и поэтому, как представлялось Беловидовой, мог помочь Мацкову.

Двое русских, врангелевский полковник Лебедев, еще недавно занимавшийся заброской агентуры из Крыма на Кубань, и его агент подъесаул Малогутий, нисколько не заботились о том, что их может кто-то подслушать в захудалой пивнушке в Константинополе. Говорили они о России, и один из них, помоложе, собирался вернуться по морю на Северный Кавказ, а другой пока предпочитал оставаться в Константинополе. Они обсуждали варианты заброски на Черноморское побережье Кавказа нелегальной группы из русских эмигрантов во главе с полковником Орловым. В нее входил и подъесаул Малогутий.

Полковник Лебедев, напутствовавший Малогутия, монотонно, по отработанному трафарету повторял то, что не раз говорил своим агентам, которых посылал еще из Крыма на Кубань. Он знал, что мало кто из них возвращался с докладом о выполненном задании, но врангелевская разведка, в которой он служил, настойчиво направляла тогда на Кубань одиночек и группы с задачей поднять казаков против Советской власти. Знал, что авантюра с высадкой десанта на Кубани провалилась и не помогли посланные агенты. Но Малогутия он вновь призывал к активной борьбе с большевиками и опять высказывал надежду на восстание на Северном Кавказе. Подъесаул слушал его внимательно и верил полковнику.

Когда закончился скучный инструктаж, Лебедев предался воспоминаниям о былых временах, называл своих родственников и знакомых, оставшихся на Кубани, и наказывал Малогутию, если представится возможность, заглянуть в Краснодар и дать им знать о том, что он, полковник, жив и здоров. Подъесаул обещал исполнить просьбу и, почувствовав сентиментальное настроение Лебедева, позволил себе поинтересоваться, не собирается ли полковник сам на Кубань. Малогутий и в самом деле считал, что Лебедев мог организовать какую-то вооруженную вылазку на побережье.