Скорый «Владивосток — Москва» мы покинули с облегчением. Контрабандный провоз собак всю дорогу держал нас в напряжении, а злая и мелочная сварливость наших попутчиц окончательно испортила то вдохновенное настроение, с которым мы начали свой путь.

И все же если исполнение желаний есть счастье, то мы были счастливы. Все, что когда-то грезилось нам, вдруг исполнилось.

Неожиданно оказалось, что во второй половине двадцатого века в Приморье еще есть места времен Пржевальского и Арсеньева. Время пощадило их, кое-что оставив для приунывших было охотников.

Это черт знает что, но факт: я — зверолов. И не какой-нибудь самодеятельный, а официальный, штатный работник Зооцентра. Наше трио: Сузев, Моргунов и я — звероловы, и едем мы в экспедицию по отлову диких животных.

Сразу же, как только наша компания погрузилась на станции Седанка, собаки стали причиной всех страстей и волнений. Лайки Волга и Жулик, которых мы по суровым законам железной дороги не имели права везти в вагоне, вызвали интерес и доброжелательность всех пассажиров, и только два из них, и как на грех в нашем купе, восстали против их присутствия. Что и говорить, желчные это были особы: они прекрасно понимали всю щепетильность нашего положения и поэтому на каждой станции грозились пожаловаться на нас. Общество собак они восприняли как ущемление своего достоинства и всю дорогу не переставали ныть, что мы-де (!) — они показывали пальцами именно на нас— завоняли весь вагон, напустили блох и всяческие напасти. Умные, дисциплинированные, со всевозможными паспортами, собаки, видимо, понимали, что люди расшумелись из-за них, и, забравшись под скамейки, старались ни единым движением не выдать своего присутствия. Если бы не поддержка остальных пассажиров, и нам и собакам пришлось бы туго. Даже тогда, когда мы сошли с поезда и уже перетаскивали свои пожитки, попутчицы, прохаживаясь вдоль вагона, так прокатились по нашему адресу, что Моргунов не выдержал.

— Взять их! — покраснев от обиды, приказал он собакам и сделал вид, что отстегивает ошейники.

Наши недруги моментально заскочили в вагон в состоянии, близком к обморочному. Во всяком случае, их никто больше не слышал.

Поезд ушел. Мы остались на перроне одни с той кучей поклажи, которая неизбежно сопутствует каждой экспедиции. Пожалуй, впервые за последние дни нам удалось наконец спокойно посидеть. Вся суета подготовки осталась позади. Экспедиция началась! Правда, наш триумвират не составлял всей экспедиции — мы были лишь ее организаторами — и нам еще предстояло набрать людей.

Командиром нашего предприятия был Борис Петрович Сузев — заместитель директора Приморской зоологической базы Зооцентра. Роста в Сузеве не больше метра шестидесяти. Был он смуглолицый, темноволосый, всегда прищуренные глаза и глубокие морщины вокруг рта придавали ему азиатский вид. Я никогда не видел, как смеются зайцы, но, глядя на смеющегося Сузева, почему-то думал, что они смеются так же. Его внешность никак не вязалась с представлением о профессиональном зверолове, кем он и был на самом деле. В свои сорок два года Сузев оставался холостяком, и виною тому была охотничья страсть, властно захватившая его душу.

Помощником у него значился я. Ко времени нашего знакомства у меня уже был некоторый опыт звероловного ремесла. Как-то я гостил у своего друга, жившего в одном из отдаленных леспромхозов края. Однажды на глаза нам попалась газета с объявлением о том, что Приморская зообаза принимает от населения диких животных.

В тех местах было много кабарги, и мы с приятелем взялись ее ловить. Построили в тайге зимовье, соорудили вокруг него живоловки собственной конструкции и с первой порошей насторожили их. Успех превзошел все ожидания. За короткий срок нам удалось поймать одиннадцать осторожных и быстрых кабарожек. За добычей самодеятельных звероловов приехал на грузовике Сузев. Тогда-то и состоялось наше знакомство.

Вторично мне пришлось встретиться с Сузевым две недели назад. Я только что вышел от врача, где мне недвусмысленно было сказано, что я симулянт. Молодая, внешне приятная женщина-врач чеканила слова, глядя на меня в упор.

— Вы же взрослый человек, — говорила она, — и не можете сообразить простой вещи: если бы у вас болела рука, значит, в ней происходили бы воспалительные процессы, она бы опухла и покраснела. У вас же ничего этого нет.

У меня действительно болела рука. В рейсе я то ли застудил ее, то ли еще что-то сделал, но только однажды, проснувшись, не смог ее разогнуть. Наш судовой медик добросовестно старался помочь мне и во многом помог, но по приходе в порт направил в поликлинику. И вот теперь я услышал такое, чего никак не ожидал.

Растерявшись, я сказал ей, что здесь уж виновата, наверное, порода: у меня и голова не пухнет и не краснеет, когда болит. Я сказал это без всякой иронии, но молодой эскулап прямо-таки взорвался, расценив мое заявление как издевательство. Оно укрепило ее во мнении, что перед ней симулянт, да к тому же нахальный.

Как медик в случае со мной она не видела никакой дилеммы. Эта белобрысая пигалица твердой рукой закрыла мне больничный лист, написав в графе заключительного диагноза: «tete-a-tete». В то время я не знал этого выражения и потому перевел его, как «мошенник», что, впрочем, соответствовало ее представлению обо мне. Вот в этот-то момент я и встретил Сузева. Увидев меня, он заулыбался своей неподражаемой улыбкой. За столиком в кафе я рассказал ему все и признался, что не знаю, чем заняться: в рейс идти нельзя — предстояло списываться на берег. Выслушав, Сузев удовлетворенно кивнул головой и тут же предложил поступить к нему на службу в качестве ловца диких животных. Признаться, такое предложение меня и заинтересовало, и в то же время смутило. Смущало то, что Сузев явно ошибался в моей квалификации. Да, когда-то мне приходилось ловить кабаргу, но это совершенно не значило, что я с таким же успехом смогу промышлять и медведей.

— А, ерунда! — небрежно махнул рукой Сузев, как будто речь шла о бабочках. — Я их тоже никогда не ловил — надо будет, поймаем!

Может, для него это была и ерунда (он уже несколько раз ходил на тигров), а вот мне стоило подумать. Поразмыслив, я согласился — мы ударили по рукам, и произошло мое превращение из моряка в зверолова.

В те времена зообаза находилась на станции Седанка и мне приходилось ежедневно ездить туда из Владивостока поездом. В одну из таких поездок я встретил Димку Моргунова.

Моргунов — широкоплечий блондин, мой одногодок, работал слесарем на заводе, где мы и познакомились во время ремонта судна. Узнав, чем я собираюсь заниматься, он встал передо мною на колени. Димка сказал, что сейчас он не у дел, и стал уговаривать меня составить ему протекцию.

— Возьмите хоть охотничьей собакой, — скоморошничал он. — Буду вам вместо гончей зайцев гонять, для потехи через палку прыгать…

Пришлось объяснить ему, что поначалу мы собираемся не зайцев гонять, а ловить диких норок.

— Ну, знаю, видел в ГУМе, в женском отделе… На воротниках…

Откровенно говоря, я даже обрадовался случаю. Сузев был чуть ли не вдвое старше меня, и мне пришелся по душе такой напарник, как Димка. Не помню, что я сочинял, расхваливая Моргунова, но только Сузев возражать не стал, и в нашей компании появился третий.

Первое время многие сотрудники во главе с директором зообазы косились на нас, справедливо сомневаясь в способностях столь скороиспеченных звероловов. Но Сузев, видимо, убедил их в необходимости более снисходительного отношения к собственным кадрам.

К Димкиным родителям сказать о его переквалификации в звероловы мы пошли вместе. В небольшом домике Моргуновых сначала никто не понял, чем он намерен заниматься. Почему-то все приняли нашу контору за какое-то учебное заведение, но когда мы объяснили, что это работа и нам предстоит ловить диких зверей, в доме поднялась тихая паника, смешанная с буйным весельем. Мать схватилась за сердце, отец — за живот. Сухощавый и седоусый отец Моргунова смеялся до слез.