— По вашему рассказу выходит, что она, — сказал Крячек, — но это очень длинная история. Когда вы уезжаете? Нам потребуется много времени...

— Теперь я никуда не поеду. Останусь с вами, пока все не узнаю.

— Хорошо, — просто сказал Алексей Васильевич. — Машина у меня своя, куда потребуется, туда и поедем.

Через два дня казахстанские журналисты выехали в Кишинев и Одессу, а мы — Кали, Алексей Васильевич и я — отправились в Переяслав.

Вот уже несколько часов мы в пути. Коричневая «Победа» мчит нас по дороге на Харьков. Справа и слева от шоссе тянутся леса. Они то подступают к дороге редкими опушками, то уходят вдаль сплошными темными массивами. Степь здесь переменчивая, холмистая, не такая, как у нас в Казахстане — ровная и безбрежная. Часто попадаются речушки, тонкие, болотистые лужайки. Каждый клочок земли распахан и ухожен, мы нигде не видим сорной травы. Изредка среди полей стоят одинокие деревья, похожие на большие зеленые грибы. На полях и на огородах мелькают белые платки женщин. Слышатся ровные, мелодичные украинские напевы. Кажется, что это поет сама природа: степи, поля, леса. Песня то затухает, то вспыхивает вновь, но она слышна повсюду и сопровождает нас на всем нашем пути. Мы останавливаемся на опушке леса, выходим из машины.

— Вот это и есть украинская земля, — взволнованно говорит Алексей Васильевич. Он жадно вдыхает запахи степи и леса, щурится, подставляя морщинистое лицо под ласковые лучи солнца: — Я не крестьянин, я — врач. Но до чего же люблю вид вспаханного поля, запахи скошенного сена и свежей соломы. А лес просто завораживает, околдовывает меня. Может быть, кому-нибудь и покажется странным, но я, старый горожанин, ни одного дня не прожил бы без этих мест. Вы думаете, я купил эту машину потому, что у меня были лишние деньги? Вовсе не поэтому.

Во время войны мы, подпольщики, подвергались постоянной опасности. И когда наше положение становилось особенно безвыходным, мы уходили в леса, и они давали нам приют, оберегали нас. А сколько беженцев перевидали эти леса! В трудные для человека дни я заметил: его почему-то неодолимо притягивает к себе родная земля. Я часто задумывался над этим и часто спрашивал себя: «И что же за сила у этой земли? Много на свете прекрасных мест, но нет нигде дороже родных полей и лесов, родного неба и солнца, даже ветра, дождя и бури. Человек всегда стремится на свою родину. Даже умирая, он хочет, чтобы его укрыла своя земля». Я думал тогда: останусь жив, разберусь во всем, открою этот секрет земли. Моя машина пробежала уже сто тысяч километров, а мне все хочется ездить, ездить. Удивительно преображается наша земля. Проеду, допустим, сегодня по этой дороге, а возвращаюсь назавтра и вижу что-то новое. И все сильнее люблю я свой край и никак не могу налюбоваться им.

Когда мы отъехали от Киева на порядочное расстояние, за руль сел Кали. Мы с Алексеем Васильевичем устроились на заднем сиденье, усевшись поудобнее, он повернулся ко мне, улыбнулся своей доброй улыбкой и проговорил:

— Пусть вас не удивляет такое начало нашей беседы. Может показаться, что все мои рассуждения ровным счетом не имеют никакого отношения ни к Ирине, ни к тому, о чем я хочу вам рассказать. Но это не так. Человек, который не умеет любить свою землю, не сумеет в трудную пору и защитить ее. Война преподала мне на этот счет немало суровых уроков. Такие люди при случае легко становятся изменниками, предателями. Наша Ирина тоже стала жертвой подобных людишек. Слушайте, я расскажу вам, как все это было.

...Конец сентября в ту пору был дождливым. Облака с утра затягивали небо, а к вечеру обычно хлестал холодный ливень. Как-то уже за полночь мы сидели с Дмитрием в хате и слушали надоедливый шум дождя. На душе было тоскливо. Дмитрий уронил голову на подоконник, сгорбился, сник. На него жалко было смотреть. Вдруг он поднялся и хриплым, клокочущим голосом спросил:

— Алексей, что будем делать?

Дмитрий уже не раз задавал мне этот вопрос. Он был на несколько лет моложе меня, горячий, неуравновешенный. Перед войной Дмитрий учился в Киевском государственном университете и, когда немецкие войска подошли к городу, вместе со своими товарищами остался оборонять его. Киев пал, начались массовые казни, и он укрылся в деревне. Я тоже пришел в село Козино. Тут мы с ним и встретились. Эта встреча не принесла радости ни мне, ни ему. Оба молчали в тот вечер и думали об одном и том же: что делать нам, как быть дальше? Поэтому вопрос Дмитрия не был для меня неожиданным.

— А сам ты как думаешь? — сказал я.

— Что нам раздумывать? — вспылил Дмитрий, зло ударил кулаком по столу и болезненно скривился. — Ты поступай, как знаешь, а я завтра же убью какого-нибудь полицая, заберу оружие и уйду в лес.

— А потом?

— Буду воевать.

— Один, что ли?

— Да, один, — Дмитрий раскраснелся, глаза его заблестели. — Чем так сидеть и прятаться, лучше уж умереть!

— Смерть от нас не убежит. В этом деле спешить не следует. Если мы и вздумали бы бегать от нее, она все равно нас в свое время нагонит. Давай лучше подумаем, как вместе, группой или отрядом, собраться. Вот это было бы дело. Что, если в Киев пробраться?

— В Киев? — спросил Дмитрий. — Зачем?

— Чему ты удивляешься? Студенты, пожалуй, не все ушли из города. Может быть, кто и на подпольной работе оставлен. Надо разыскать нужных нам людей.

— А они нам поверят? — Дмитрий испытывающе посмотрел на меня. — Откроют тайну?

— Если не поверят, — твердо сказал я, — значит, ты был плохим комсомольцем, ненадежным товарищем. Тогда лучше сиди в деревне и никуда носа не высовывай.

— Нет уж, дудки, — Дмитрий сорвался с лавки и стал прохаживаться по избе. — Я сумею доказать, какой я есть в действительности. Посоветуй, что делать, и мы можем двинуться в Киев хоть сейчас.

Сказать вам правду, у меня не было никакой надежды на то, что Дмитрий сможет связаться с кем-нибудь в Киеве. Но к тому времени я уже знал, что мой хороший знакомый Александр Дубров находится в Дарнице, в лагере военнопленных. Человек он военный, член партии. Если его освободить, то он поможет организовать отряд, командовать им. В то время нам казалось, что воевать умеют только военные, и каждый солдат представлялся нам полководцем. Словом, прежде чем ехать в Киев, мне надо было побывать в Дарнице и подробнее разузнать об Александре Дуброве. Дмитрий стоял и ждал моего ответа.

— Если не возражаешь, можем выезжать завтра, — сказал я Дмитрию.

— Вот и хорошо, — обрадовался он и тут же начал укладывать вещи.

Но поехать в Киев нам не удалось ни завтра, ни послезавтра. За окнами послышались выстрелы, на улице поднялась суматоха. Мы выскочили во двор, кругом густая темень, проливной дождь. Выстрелы неожиданно стихли, и село снова замерло.

— Кто это мог быть? — думал я про себя.

Мы вошли в дом, молча расселись по углам. Дмитрий убавил свет в лампе, стало совсем темно. И тут за дверью послышался какой-то шум. Мы замерли в ожидании. Кто-то робко поцарапал по двери, мне почудился шепот и стон. Дмитрий вскочил и подошел к порогу.

— Кто там? — тихо спросил Дмитрий, но ответа не последовало.

— Открывай, — приказал я ему, — скорее открывай!

Открыли дверь и у порога в дождевой луже увидели человека, скрючившегося в жалкий комочек. Мы подняли его, перенесли на мою кровать. Прибавили огня в лампе и тут разглядели, что перед нами девушка, совсем молоденькая, лет восемнадцати. Я быстро снял с нее промокшую насквозь одежду, разбитые грязные сапоги, пощупал пульс, Дмитрий заметил на белой кофточке бурое пятно крови. Ранена. Пуля задела бок, повредила ребро. Я быстро обработал рану, наложил повязку. Девушка оставалась без сознания. По ее изможденному, усталому лицу можно было заключить, что она прошла большую и трудную дорогу, прежде чем оказаться у нас. Только часа через два она стала постепенно приходить в себя. Открыла глаза, застонала и снова опустила веки. Потом осторожно, из-под ресниц, оглядела нас, резко приподняла голову и спросила: