Кузнецов с дежурным по бараку уложили друга на нары, укрыли бушлатом, сделали холодный компресс на голову.

Через несколько минут вызвали Кузнецова.

— Вы есть Кузнецов Александр Васильевич? — спросил через переводчика немец, одетый в новое суконное обмундирование.

— Так точно.

— Расскажите нам, как вы хотели сделать побег.

— Первый раз об этом слышу.

— А вы не притворяйтесь глупцом. Белоусов признался во всем. Мы ему сохраняем жизнь.

— Я хорошо знаю майора Белоусова. Знаю и то, что он никуда не убежит. У него сил не хватит. Что касается меня — это другой разговор. Я, может быть, и хотел бы вырваться отсюда, только не в таких условиях думать об этом...

— Почему?

— Человек я занумерованный. Мой номер значится во всех документах — одна причина. — Кузнецов пригнул палец. — Вторая причина: до фронта около тысячи километров, а немецкие кордоны кое-что значат. В-третьих, газета «Русское слово», пишет: сейчас бои идут под Москвой и на подступах к Волге. Москву вот-вот должны сдать. Немецким языком я не владею. Опух, голодный, без оружия... Причин очень много, и поэтому мысль о побеге я считаю утопией...

— Все это так, — не унимался фашист. — Рассуждаете вы логично. Но мы имеем точные сведения о вашем замысле.

«Неужели выдал мастер? — пронеслось в голове Кузнецова. — Тогда почему же его ни разу не упомянули? Нет, это не он. Кто же тогда?»

И уже вслух сказал:

— Сведения у вас ложные. И провокационными вопросами меня не взять.

— Ах, так! Ты еще способен на дерзость! — вскипел немец и резным, с затейливыми инкрустациями массивным стеком сшиб Кузнецова с ног. Его долго били. Из носа хлынула кровь, испятнавшая зеленую ковровую дорожку.

Допрос закончился строгим предупреждением: каждому, кто думает о побеге, грозит расстрел.

Неблагонадежных летчиков разъединили. Им пришлось работать в разных группах. Теперь они встречались очень редко. Окончательно обессилев, Белоусов сказал Кузнецову:

— Я, Саша, видно, не выдержу такого ада. Здоровье мое подорвано окончательно... А тебе надо бороться. Подбирай парня из тех, кто еще не отощал, и убегай. Убегай во что бы то ни стало.

«Бежать, конечно, надо во что бы то ни стало, — размышлял Кузнецов. — Иначе — каюк. Но в одиночку это немыслимо. Значит... Значит, надо искать верных, надежных людей».

И Александр вновь начал присматриваться к людям.

Стояла невыносимая жара. Духота разморила людей. Аркадий Ворожцов, командир бомбардировочного экипажа, широко разбросив руки, лежал на спине в тени густой березы. Рядом с лейтенантом сидели его боевые друзья — штурман младший лейтенант Иван Максимов и стрелок-радист старший сержант Геннадий Трахимец.

Максимов достал из кармана гимнастерки повидавший виды блокнот и тихо заметил:

— Давайте спишем еще один день войны.

— Спиши, Ваня, спиши, — согласился Ворожцов. — Все ближе к победе подвинемся.

Штурман раскрыл страницу блокнота, на которой был вклеен календарь на тысяча девятьсот сорок второй год, и, отыскав месяц июль, на четвертом числе поставил жирный крест.

— Итак, мы провоевали триста семьдесят семь дней, — подытожил он.

— Сколько провоевали — это известно, — заметил Ворожцов. — А ты лучше подсчитай, сколько дней нам еще воевать.

— Подсчитаю. Обязательно подсчитаю. Закончим войну с победой, выну книжицу и доложу: сколько дней, часов и минут провели мы на фронте, сколько пробыли в воздухе.

Друзья рассмеялись.

И снова стало тихо. Каждый думал о своем. Трахимец вполголоса запел мягким приятным тенором:

— Почему ты, Гена, не пошел в артисты? У тебя такой хороший голос?! — спросил Ворожцов.

— Та еще и не поздно, товарищ командир, — ответил Трахимец.

Помолчали.

Высоко в небе, застыв на одном месте, веселой трелью заливался жаворонок. Ворожцов заметил птицу и долго не выпускал ее из поля зрения. А жаворонок все пел и пел, то камнем падая книзу, то будто ввинчиваясь в небо.

Вот так же, бывало, Аркадий любил выходить на берег Ныши, что протекает через родную деревню Новый Ошмес в Удмуртии, и часами лежать в ароматных луговых цветах.

Жаворонок напомнил Аркадию Ворожцову забавную историю далеких детских лет. Как-то весной, сидя с самодельной удочкой на изогнутой почти до воды березе, он заметил на берегу одинокого дикого гуся. Распустив веером крыло, птица лежала на кромке берега, пряча голову в густой траве. «Наверное, заболел и отстал от своих? Или кто-нибудь подстрелил его?» — подумал парень и решил поймать гуся. Тот от испуга вскочил, торопливо заковылял вдоль берега и снова лег на бок.

Аркадий схватил гуся и внимательно осмотрел его. Из правого крыла сочилась кровь, густо покрасившая весь бок.

Гусь прожил у Аркадия Ворожцова более месяца, привык к нему, выздоровел. А когда стал досаждать своей шкодливостью, мать приказала:

— Зарежь неслуха. С ним нет никакого порядка в избе.

Аркадий взял топор, схватил гуся и вышел во двор. Стало жалко беззащитную птицу. Парень выпустил ее, и гусь, взмахнув крыльями, улетел.

Мать поворчала, поворчала и смирилась...

В это время из репродуктора, висящего на березе, донесся голос дежурного:

— Лейтенант Ворожцов, к командиру полка!

Высокий и статный офицер быстро вскочил, отряхнулся, привычно поправил пилотку, подтянул ремень, одернул гимнастерку, плотно облегавшую широкие покатые плечи, и уже на ходу скомандовал:

— Готовьтесь, товарищи, к очередному вылету.

На подмосковном аэродроме ни на минуту не прекращалась боевая работа. Экипажи дежурили круглосуточно. Одни отдыхали, другие несли фронтовую вахту.

Командир полка, начинающий полнеть майор, пожал руку Ворожцову и пригласил к столу. Перед ним лежала огромная карта, испещренная красными и черными треугольниками, стрелами, кружками.

— Нам стало известно о новых перегруппировках немцев, — сообщил майор. — Есть сведения, что из района Ярцево в сторону Вязьмы стягиваются танковые, артиллерийские и минометные части. Из Вязьмы они направляются на Ржев. Командир дивизии приказал сделать разведку и тщательно сфотографировать дорогу между Вязьмой и Ржевом. Вы меня понимаете?

— Понимаю, товарищ майор.

— Тогда готовьтесь к вылету.

Самолет «ПЕ-2» взмыл с аэродрома, находившегося в Кубинке, и взял курс строго на запад, за линию фронта. На подступах к Вязьме он повернул на север и полетел вдоль дороги. По ней, поднимая густую пыль, длинными колоннами двигались танки, автомашины, орудия на прицепах.

Не обращая внимания на густо расставленные зенитные установки, на частые разрывы снарядов, экипаж Аркадия Ворожцова летел по заданному курсу. Авиационные фотоаппараты подробно фиксировали все, что происходило внизу.

Неподалеку от Ржева Аркадий Ворожцов услышал голос стрелка-радиста:

— Товарищ командир, вас атакуют «мессершмитты»!

— Спокойно, Гена, — ответил Ворожцов. — Пусть подойдут поближе.

Когда первая машина приблизилась на «дозволенное» командиром расстояние, Геннадий Трахимец полоснул по нему из пулеметов. Пули насмерть сразили немецкого летчика, самолет расслабленно клюнул и пошел книзу.

— Чисто сработано! — обрадовался штурман Максимов и захлопал в ладоши.

Два «мессершмитта», сделав новый разворот, продолжили атаку. Один из них, зайдя в хвост нашему разведчику, пустил длинную очередь.

Стрелка-радиста ранило в голову.

— Товарищ лейтенант, все, как видно... — успел сказать Трахимец и, обливаясь кровью, потерял сознание.

— Крепитесь, товарищи, будем отходить, — ответил командир экипажа.