Александр опустился на пол рядом с Карно. Исподлобья оглядел стоявших у стен. Кроме знакомых лиц, подавленных не то чтобы страхом, скорее обстановкой, непривычной и тревожной, увидел двух подозрительных типов и потому решил быть осторожным и ни о чем пока не спрашивать.

Но Карно поступил иначе.

— Где Токин? — одними губами спросил он.

— Ушел за линию фронта.

— Один?!

Кармин, собравшись с мужеством, признался:

— Мы отказались идти с ним, сочтя его решение паникой.

— Да! Как были сопляками, так и остались! Без Пестова вы бы не только первенство России не выиграли — по мячу ударить не смогли. Я-то старый дурак! Следовало все взять в свои руки… — Он умолк.

— Что теперь говорить, — Кармин пожал плечами. — Видно, все здесь.

— С размахом аресты проделали! Если верить полицейским и прибудет третья партия, то человек сорок наберется.

— Караваев не мог знать стольких. Мы же пятерками…

Один из стоявших странных типов опустился на пол рядом с Карно, и тот ничего не ответил. Разговор прервался. Так они и остались сидеть, думая каждый о своем, но, в сущности, оба думали об одном.

Переодевшись в рабочую одежду, Сизов только направился ко второй топке — вчера барахлил основной манометр, — как сверху, по железной лестнице, раздалось звонкое цоканье подков и ноги солдат показались в люке. Ганс Данцер, полуспустившийся из люка, показал рукой на Сизова. Солдаты подошли к Алексею, и один из них взял за плечо. Данцер с верхней площадки распорядился:

— Вы, Сизов, должны следовать за солдатами. Вам объяснят, за что вы арестованы.

— Я арестован?! — Сизов сделал испуганное лицо и судорожно облизнул сразу запекшиеся губы. — Но за что?!

Немец, державший его за плечо, подумал, что тот отказывается идти, и коротким толчком в спину отбросил хлипкого Сизова к основанию лестницы. Сизов не удержался на ногах и осел на первую ступеньку. Пытаясь схватиться за поручень, он больно ударился спиной об угол. Спина ныла, но он суетливо начал подниматься вслед за солдатом, а второй конвоир шел сзади, покрикивая:

— Шнель, шнель!

У выхода из котельной стоял грузовик. Поднимаясь в кузов, Сизов бросил взгляд на электростанцию. Увидел часы. Они показывали четверть десятого.

Всю дорогу Сизова трясло внутренней дрожью. Когда его вели по лестнице гостиницы «Москва», он шел, втянув голову в плечи и почти не глядя по сторонам, словно боясь, что увидит еще что-то более страшное. Его ввели в большую комнату с номером 03 на двери. Она была залита ярким солнечным светом. Справа, в дальнем углу, стоял стол с пишущей машинкой, за которым сидел солдат. Рядом с ним ефрейтор Гельд. У дивана, напротив маленького столика с бутылкой водки и какой-то закуской — Сизов сразу не рассмотрел — стоял гитлеровский офицер, раскачиваясь с носков на пятки и похлопывая куском тяжелого черного кабеля по руке в такой же черной перчатке. Казалось, что и кабель и перчатки сделаны из одного материала. Сизов, войдя в комнату, вежливо и быстро поклонился:

— Здравствуйте!

Это было, видно, столь нелепо, что немцы громко и открыто засмеялись, а Гельд с сарказмом ответил:

— Добрый день, господин Сизов.

— Да уж какой он добрый, если с работы прямо сняли. А там дел хватает…

— Бросьте, Сизов, бросьте! Работать надо было, когда мы уговаривали вас! А здесь все старательные. — Он подошел вплотную и, заглядывая в глаза Сизову, которые тот с большим трудом старался не отвести, боясь, что его тогда сочтут за виновного, спросил: — Вы хорошо знаете тех, кто работал на электростанции?

— Хорошо — сказать нельзя! Всех не узнаешь!

— Всех не надо, — перебил Гельд. — Мы вам сейчас покажем одного человека, а вы нам потом расскажете о нем все, что знаете. И главное, с кем вы его видели, с кем он дружил и встречался чаще всего?! Вы сами, говорят, были дружны с Морозовым?!

— Что вы, что вы! — замахал руками Сизов. — Он был мой начальник. Кричал только да ругался… А так какое знакомство?! Бог с вами!

— Не торопитесь так сразу ссылаться на бога. Лучше надейтесь на свою память!

Дверь открылась внезапно, и первое, что увидел Сизов, был большой, словно разодранный до ушей, рот. Левая щека кровоточила, а правого глаза вообще не было видно — синюшный наплыв скрыл его совершенно. Руки вошедшего были связаны за спиной. Он тихо стонал, изредка сплевывая на пол сгустки кровавой слюны. Вид крови, да еще в таком избытке, вызвал у Сизова головокружение, и это не укрылось от офицера. Он что-то приказал, и Гельд перевел:

— Подойдите ближе, Сизов. Вы знаете этого человека?!

— Нет, нет, — поспешно заверил Сизов — вид вошедшего не обещал ничего хорошего и его знакомым.

— Да не бойтесь, — с презрением сказал Гельд. — Нам важно, чтобы вы узнали этого человека.

Сизов подошел еще на шаг, хотя и со своего места видел, что перед ним стоит Толмачев, бывший вратарь «Локомотива», работавший с ним в машинном отделении электростанции.

— Да, теперь узнаю, — тихо сказал Сизов. — Толмачев это, Александр, с электростанции.

— Отлично, — сказал Гельд. — Можете увести, — приказал полицейскому.

Они остались в комнате в прежнем составе.

— Итак, что можете сказать?

— Я с ним почти незнаком. До войны, как и все, ходил на футбол. Знал, что Толмачев неплохой вратарь — играл в «Локомотиве». Звезд у нас было немного. Вот еще Токин…

Гитлеровцы быстро переглянулись.

— Что Токин? Вы знаете его?

— Как болельщик. С трибуны видел.

— А здесь, в городе, встречались?!

— Нет. Слышал, что работает на заводе Либкнехта.

— Что-о?! — заорал Гельд.

— То есть, извините покорнейше, на «Ост-3».

— И все?!

— Все, — неопределенно протянул Сизов.

— Ну, что ж, Алексей Никанорович, сейчас вас отведут в камеру, и будет время подумать, прежде чем вы еще раз скажете «все».

Но вывести Сизова не успели. В комнату из боковой двери, что скрывалась за диваном, вошел человек, которого Сизов никак не рассчитывал увидеть здесь.

Караваев прошел в комнату и уселся рядом с офицером. Они заговорили по-немецки, и жестом Караваев остановил конвоира, выводившего Сизова. Караваев говорил что-то, кивая головой в сторону Алексея, а тот, не зная языка, следил за его губами, мучительно пытаясь понять, о чем ведет речь его столь частый собутыльник. Мысль Сизова работала лихорадочно — он пытался вспомнить, не сболтнул ли чего-нибудь лишнего. Гарантией служила неприязнь ко всему советскому. Правда, неустроенность быта при новом порядке, не нравившаяся Сизову еще более, чем действительность советская, списывалась им совершенно искренне на трудности военного времени, и оба — Караваев и Сизов — в один голос утверждали, что все образуется.

«Неужто забыл, подлец, сколько вместе выпито?! А вдруг набрешет что, и измордуют меня, как этого комсомольца с электростанции?!»

Сомнения развеял голос Караваева:

— Что, Алексей, понервничал немножко? Не переживай. Я сказал господину следователю Молю и готов под присягой подтвердить, что ты человек, к новому порядку лояльный. Моего поручительства предостаточно. Ты свободен. Но, — он картинно вскинул руку, — советую тебе посидеть денька два-три в камерах с арестованными. Во-первых, если сразу выйдешь, твоим друзьям покажется подозрительным. Во-вторых, помоги нам. Послушай, что говорят по камерам. Мы знаем все и можем спокойно расстрелять каждого, как Толмачева, поднявшего при аресте руку на немецкого солдата. Но мы не варвары, мы проведем следствие и, доказав вину, накажем, чтобы неповадно было другим.

Скептически смотревший на Караваева. Гельд тем не менее кивал головой в такт словам говорившего.

Чтобы подтвердить высказанное расположение, Караваев разлил стоявшую на столе водку по стаканам и протянул один из них Сизову.

— Выпей, это поддержит. Всякое придется увидеть. И запомни — мы теперь с тобой одной веревочкой повиты. И если понадобится, будешь делать все, что прикажу…