В ночь последней метели вампир окончательно потерял надежду на близость душ, даже самую условную, зыбкую и шаткую. Он был готов на все, но отчетливо видел перспективы — и понял, что дальше будет хуже: чем дальше — тем хуже и хуже. Шантаж сделался настолько откровенным, что страстное желание вампира увидеть в девушке что-то, помимо источника вожделения, рассеялось дымом. Любовь исчезла неожиданно и мгновенно, осталась одна незамутненная одержимость — и одержимость вызвала на губы вампира чуть заметную ироническую усмешку.

Скрывающую клыки. Пока.

Только остатки немецкой лояльности и здравомыслия пополам с полузабытой сентиментальностью заставили вампира, вдруг вспомнившего на самом краю моральной пропасти свою покойную матушку, спросить:

— Ангел мой, не напрасно ли ты настаиваешь? Тебе ведь придется оставить своих родителей…

— Хватит уже! — крикнула девушка. — Хватит! Достал! Пошли они все — и родители, и бабушка, и соседи, и вообще! Да что ты к ним прикопался? Они вообще уже отжили! Нормальные вампиры о родителях не спрашивают — еще бы об учителях спросил…

Вампир дослушал ее до конца, подошел, обнял — девушка улыбнулась и замерла — и внезапно погрузил клыки в ее шею около уха, разрывая артерию. Девушка издала пронзительный вопль — и вампир перехватил клыками ее горло ближе к гортани, порвав голосовые связки.

Впервые за свою полуторавековое ночное бытие вампир убивал в реальном мире. Он, честный проводник уставших, Хозяин ночи, Вечный Князь, пренебрег прощальным поцелуем. Впервые в посмертии вампир по-настоящему пил кровь, хлебал ее, как воду в жаркий день, ломал клыками позвоночник, всем телом чувствуя его карамельный хруст — и металлический вкус крови вымывал одержимость и отчаяние. Жизненная сила девушки, о которой вампир так мечтал, оказалась на удивление простой и крепкой на вкус, она опьянила его как спирт. Запах растерзанной плоти наконец вернул душе вампира покой и ощущение свободы.

Потом вампир стоял, погрузив подошвы ботинок в кровавую слякоть и подставив лицо снегопаду, жмурился и улыбался. Снежинки краснели, падая на его лицо и шарф. Мир вокруг постепенно менялся, теряя резкость, облекаясь в метель, распадаясь на сны — и это тоже было хорошо. Впервые в жизни вампир ощущал одиночество как благо.

Когда ветер, смешанный со снегом, донес до вампира запах знакомых горьких духов, он не удивился. Даже не оборачиваясь, он видел внутренним взором, как сквозь снегопад скользит высокая грациозная фигура, и как по снежным волнам летят ее длинные локоны цвета песка.

— Здравствуй, Камилла, — сказал вампир.

— Ты — убийца, — бросила Камилла с наслаждением. — Я слышала…

— Зов? — предположил вампир, не оборачиваясь и улыбаясь.

— Что? — судя по голосу, Камилла несколько растерялась.

— Зов, — повторил вампир безмятежно. — Девушка сломала собственную Предопределенность. Ты слышала Зов обреченной, иначе не пришла бы, моя милосердная подруга. Чуть-чуть опоздала. Скажи мне, Камилла, ты пришла убить ее или позвать в Вечность? А как бы вы меня делили?

— Пропади пропадом, Людвиг! — воскликнула Камилла, и вампир спиной почувствовал, как она растворяется в сумерках.

— Пожелание — любезнее, чем проклятие, — отозвался вампир, но не был уверен, что его последние слова услышали.

Он небрежно закинул конец белоснежного шарфа за плечо и, улыбнувшись, нырнул в океан городской темноты, элегантный и безупречный, как голливудский граф Дракула.