— Да уж…

— Однако, — ощущая неприятную тяжесть в груди, я глубоко втянул в себя холодный воздух, — как-то мне не по себе. Присылай-ка, не тяни, своих орлов для выдачи указаний, а я после кладбища сразу к тебе. Ой, сдается, все главные напасти еще впереди.

Несмотря на тревожные ожидания, похороны прошли тихо и буднично. Народу было совсем немного, только самые близкие родственники да несколько монахов. Пока в небольшой часовне отпевали покойного, зарядил бесконечный обложной дождь.

Присутствующие, прикрывая воротниками лица от сыпавшей неба холодной влаги, пачкая руки, бросили на гроб по комку липкой грязи и поспешили разойтись. Монахи, кроме оставшихся закапывать могилу, вернулись в монастырь, а родня направилась в имение на поминки.

Мария, после утренней истерики вела себя подчеркнуто смирно. Завесив лицо непроницаемо густой вуалью, она демонстративно не замечала следовавших за ней по пятам полицейских. Только в церковь с оружием охранники заходить не решились, и всю службу топтались у входа. Пришлось немного понервничать, временно принимая на себя их обязанности, но все обошлось.

Проводив карету с девушкой до дома и еще раз, на всякий случай проинструктировав телохранителей я отправился к Селиверстову и застал околоточного в полном недоумении.

Он сидел за рабочим столом, тупо уставившись на продолговатый лист бумаги с наклеенными на нем мутно-желтыми, испещренными значками, полосками. Присмотревшись внимательнее, я догадался, что перед полицейским лежит телеграмма, а загадочные значки, перевернутые вверх ногами обычные буквы.

Селиверстов поднял на меня глаза и озадаченно почесал затылок.

— Тут, Степан Дмитриевич, понимаешь, такое дело, — заюлил он взглядом, — Только что депешу доставили. Начальство требует немедленно отправить в департамент с курьером все имеющееся у меня материалы, касаемые последних убийств.

Я стряхнул в дверях воду с полей шляпы, повесил ее и трость, которой обзавелся в дань моде, на рога вешалки, расстегнул пальто, подсел к столу и ехидно поинтересовался:

— И кто же это так лихо распорядился?

Околоточный скривился, словно раскусил лимон:

— Да есть тут один заместитель директора. Подосинский ему фамилия… Скотина редкостная, — подытожил Селиверстов.

— И часто он подобное практикует? — в сомнении приподнял я бровь.

— Да не припомню такого ни разу за всю службу. Я и Подосинского-то самого раз в жизни видел. Надутый такой пузырь, поперек себя шире. Важный, страсть. Со стороны посмотришь, вроде только он человек, а остальные так, тля, — околоточный раздраженно сплюнул в урну, и достал из портсигара папиросу. — Теперь до ночи дела готовить, потом курьера снаряжать. А попробуй не выполни? Этот толстяк вмиг шкуру спустит.

— Ну, тогда сам Бог велел, — я достал из-за пазухи и выставил на стол штоф, прихваченный по дороге в трактире Буханевича.

Селиверстов обреченно вздохнул и лично пошел мыть стаканы, а я, подстелив старую газетку, кое-как тупым ножом накромсал хлеб и колбасу, взятые вместе с водкой на закуску.

Через час, отправив в мусорку завернутые в газету объедки и пустую бутылку, раскрасневшийся околоточный выбрался из-за стола и нетвердой походкой направился к громадному, в человеческий рост, сейфу. Поковырявшись с замком, он с усилием отворил тяжелую дверцу и выгреб изнутри увесистую стопку канцелярских папок с документами. Едва не рассыпав их на обратном пути, с раздражением хлопнул на столешницу.

— Вот они, дела эти самые пресловутые, бес их раздери! — Селиверстов вытер испарину со лба. — Может, отправлю и забуду про убийства, как о кошмарном сне, а? В департаменте-то вон, сколько мудрых голов, пусть сами и разбираются.

Я, стряхивая пепел с папиросы, скептически прищурился на него.

— Думаешь, тебя и правда в покое оставят? Ты сам-то в это веришь, Петя?

Полицейский нервно дернул щекой.

— Конечно, не верю. Мыслю, их обратно новый околоточный надзиратель привезет. А меня пинком под зад со службы наладят, — он, перебирая руками по столу, добрался до стула, рухнул на сиденье, и с вызовом спросил. — Знаться-то будешь тогда со мной? Или руки не подашь?

— Успокойся ты, Петр Аполлонович, — ушел я от прямого ответа, — Еще, может, все образуется. Что ты, в самом деле, раньше времени себя хоронишь? — затушив в пепельнице окурок, я задал все это время мучавший меня вопрос. — Вот лучше скажи мне, в вашем департаменте не принято, случаем, делать копии документов?

Изрядно захмелевший Селиверстов вспушил усы и самодовольно ухмыльнулся.

— В департаменте-то не принято. А у меня в части в обязательном порядке делаются, — он указал пальцем на сейф. — Там еще такая же пачка лежит. Листочек к листочку.

— Слушай, Петя, — я перегнулся через стол к околоточному. — Дал бы ты мне эти копии денька на два-три полистать. А я в долгу не останусь, ты же знаешь.

Селиверстов в жестоком сомнении заерзал на стуле, но так и не решился отказаться от данного ранее слова допустить к своим секретам.

— Ладно, черт с тобой. Раз обещал, забирай. Только никому, а то сам понимаешь, — он красноречиво чиркнул большим пальцем по горлу.

— Конечно, дорогой, конечно, — пропел я от избытка чувств. — Гарантирую абсолютную секретность. Ты главное сам, сам-то не проболтайся.

— За кого ты меня принимаешь, — бурно возмутился околоточный.

— Все, все, все, виноват. Не подумавши ляпнул, — я примирительно поднял ладони. — Так я прямо сейчас беру и поеду, а? А то у тебя вон еще сколько дел. Дай Бог к полуночи управишься.

Селиверстов помотал головой и пьяно засмеялся:

— Ну и хитрец ты, Степан Дмитриевич. Бери и езжай быстрей, пока не передумал. С тебя причитается.

— Само собой, — я, боясь упустить благоприятный момент, шустро добирал последние бумаги из сейфа

…До имения экипаж докатился в загустевших до полной темноты сумерках. Поминки, слава Богу, уже закончились. Гости разъехались, измученные хозяева отправились отдыхать, а власть в доме перешла к прислуге.

Быстро свыкшись с господским положением, я не стал утруждаться, самостоятельно таская документы, и пока два лакея носили папки в мою комнату, направился на розыски экономки.

У дородной распорядительницы хозяйства я в первую очередь потребовал ужин, так как бутерброды, съеденные в качестве закуски в полицейской части, только раздразнили аппетит. А затем мне понадобился переносной сейф, или, как минимум, запирающийся на ключ железный ящик.

С годами всосавшееся в кровь уважительное отношение к документам, утеря любого из которых грозила длительной разлукой со свободой, до сих пор не позволяло разбрасывать их абы как. Да и перед околоточным имелись определенные обязательства по сохранности.

На самом деле, на сейф я не очень-то рассчитывал. Но, неожиданно для меня по возвращению в комнату, на пару с уставленным съестным подносом обнаружился ярко-рыжий металлический кубик с ручкой в виде колеса на дверце.

За изучением бумаг время промелькнуло незаметно. Очнулся я в четвертом часу утра, когда глаза наотрез отказались различать буквы. Однако, прежде чем, завалиться спать, необходимо было надежно спрятать документы.

Уложив их в хранилище, сам сейф я укрыл в заранее оборудованный хитрый тайник, на выдумывание которого, так, на всякий случай, был потрачен не один час. Только после этого мое тело, испытывая невероятное блаженство, приняло горизонтальное положение.

Казалось, горевшие от длительного чтения при свечах глаза, закрылись всего минуту назад, а за плечо уже бесцеремонно трясла чужая рука. Надтреснутый стариковский голос взламывал каменный сон:

— Барин, очнитесь, барин. Письмо срочное из полиции. Велено немедля передать, — и далее по кругу, — Барин, очнитесь, барин…

С натугой разлепив чугунные веки, я кое-как сфокусировал зрение и разглядел склонившееся надо мной сморщенное, обрамленное седыми бакенбардами и непрерывно шевелящее губами лицо.