— Так, так, так, интересненько, — покачал головой Селиверстов и неожиданно подскочив, грозно рыкнул:

— Очень печально-с!.. Для тебя, голубь, печально! — фамильярный переход на «ты» оптимизма мне не добавил.

— Ну, что ж… Направим-с нарочным запросы в департамент, а тот, в свою очередь запросит Казань и Вышний Волочек. А тебе, мил человек, покудова придется поскучать. Да только уже не у нас в гостях, а в центральной городской тюрьме, — вкрадчиво вымолвил он и выжидающе вперился в меня.

По логике околоточного, теперь должен был последовать мой вопрос о сроках хождения запроса. Но именно потому, что полицейский явно на это нарывался, спрашивать я не стал. Повисла хрупкая тишина, разбавленная лишь скрипом пера и шуршанием бумаги, на которой старательно сопящий помощник Селиверстова старательно фиксировал наш диалог.

Ловя момент, я прикинул возможное развитие ситуации. В пассиве у меня имелось отсутствие каких-либо документов, изъятая в номере одежда непонятного происхождения, крупная сумма денег, плюс мобильный телефон, назначение которого будет весьма затруднительно объяснить. А так как в этом мире в принципе не существовало людей, способных удостоверить мою личность, то срок сидения в ожидании ответа в теории стремился к бесконечности.

В активе было значительно меньше. Разве что невозможность законными методами повесить на меня убийство возле трактира. Свое алиби я мог предъявить посекундно, даже, если ради этого пришлось бы освежить память Стахову.

А еще в ходе допроса мне почудились интонации не очень умелой вербовочной беседы. Неужто и здесь начальство настолько жестко требует дутых показателей, что они готовы первого встречного-поперечного в стукачи записать? С другой стороны, не исключено, что околоточный, пользуясь случаем натаскивает малоопытного подчиненного. То-то Никодим то и дело зыркает исподтишка, да прикусив от усердия кончик языка, истово конспектирует за начальником. В любом случае, если околоточный явно попытается склонить меня к сотрудничеству, появляется реальный шанс поторговаться. А пока я решил проверить это предположение, слегка поддразнив Селиверстова.

— Итак, что вы имеете нам сообщить? — как ни в чем ни бывало, словно и не он грубил минуту назад, прервал затянувшуюся паузу околоточный.

— О чем, собственно? — приподнял я брови, демонстрируя искреннее непонимание.

— Насчет убийства господина Прохорова нынешней ночью, — вновь насупился полицейский.

— А кто это? — тут я уже не играл, так как названная фамилия мне действительно ни о чем не говорила.

— Вас же половина посада видала возле его тела? — неподдельно возмутился Селиверстов.

— Так это, которого рядом с трактиром нашли, что ли? — на всякий случай уточнил я.

— А вам еще где-нибудь нынче на мертвецов натыкались? — тут же напрягся околоточный.

— Боже упаси, — входя в роль, театрально всплеснул я ладонями. — С детства покойников робею.

— Значит, вы утверждаете, что не знали убитого господина Прохорова? — не унимался Селиверстов.

— Да в первый раз о таком слышу! — нервно повысил я голос.

— Тогда с какой целью вы крутились возле его трупа? — продолжал гнуть свое околоточный.

— Исключительно из праздного любопытства, знаете ли. Насколько я понимаю, оно, то бишь любопытство, пока еще ненаказуемо, — с ядовитой улыбкой проникновенно поинтересовался я у полицейского.

— А документов, значит, у вас никаких нет? — налился темной кровью околоточный, не зная к чему еще прицепиться.

— Так я ж говорил уже, нету. Ну, так случилось, потерял. С кем не бывает? — с тяжким вздохом развел я руками.

— А какие документы потеряли? — едва сдерживая кипящий внутри гнев, прошипел Селиверстов.

— Так все что были, те и потерял, — как ни в чем не бывало, беззаботно ответил я, склонив голову к плечу и разглядывая клочок весело голубеющего в квадрате решетки неба.

И тут околоточный, не выдержав, взвился. Подскочил ко мне в упор, подскакивая, как клоун на арене, потрясая сжатыми кулаками, и бешено брызгая слюной, заорал прямо в лицо:

— Так ты глумиться вздумал, сукин сын?!!! На каторге, в железе сгниешь!!!

Упершись потяжелевшим взглядом в пол и раздувая ноздри, я внутренне подобрался, в готовности пресечь малейшую попытку рукоприкладства, ледяным тоном, отчетливо, чуть не по слогам, процедил:

— Фильтруй базар, мусор… А то как бы за оскорбления ответить не пришлось…

Селиверстов побагровел так, что алыми огоньками полыхнули ставшие прозрачными ушные раковины. Будто выброшенная на берег рыба несколько раз немо хватанул ртом воздух, но, отдышавшись, неожиданно равнодушно заявил:

— Стало быть, по-хорошему не хочешь. Ладно, быть по сему, — и он отвернулся к Никодиму. — Оформляй необходимые бумаги. Завтра лично отконвоируешь его, как основного подозреваемого в убийстве Николая Александровича Прохорова в городскую тюрьму.

Такой финал допроса меня здорово расстроил. Пока я судорожно раскидывал мозгами, как выкручиваться из ситуации, очень уж в городскую тюрьму не хотелось, без стука распахнулась дверь. Судя по тому, как подскочили и вытянулись в струнку околоточный вместе с помощником, стало ясно, что прибыло высокое начальство.

Вошедший первым был просто двойником генерала, по милости которого меня спровадили на пенсию. Такой же долговязый, худой и сутулый, с вечно брезгливым выражением узкоглазого скуластого лица. От столь явного сходства у меня непроизвольно отвисла нижняя челюсть.

Второй производил более приятное впечатление. Значительно старше своего спутника, на первый взгляд он уже разменял седьмой десяток, ниже ростом и поплывший в талии, одет он был просто, но дорого. Вот только его холеное, гладко выбритое и припудренное лицо было болезненно, до синевы бледным, а обведенные темными кругами глаза, с покрасневшими белками, смотрели из-под воспаленных век с иконописной строгой скорбью.

Подхватываться с табуретки я, само собой и не подумал. Наоборот, попытался развалиться как можно развязанней. Это для служивых они начальство, а по мне так никто. Однако на мое демонстративное хамство никто не обратил не малейшего внимания, от чего в глубине души даже ворохнулась обида.

Втянувший от страха голову в плечи, посеревший Селиверстов, пытался, что-то, заикаясь докладывать заплетающимся языком, но получалось у него невнятно и невразумительно.

— Эко тебя, братец, расколбасило. Неприлично же так начальство бояться, — озадаченно пробормотал я в усы, а азиат властно перебил околоточного:

— Что вы за дичь несете, Селиверстов? Какой подозреваемый, в каком убийстве? На каком основании вы вообще посмели задержать гостя его высокопревосходительства Александра Юрьевича?

И тут последовала немая сцена, совсем как у классика. Оказывается, я гость неизвестного мне Александра Юрьевича. Чем же теперь закончится представление?

Пока Селиверстов отходил от шока, Александр Юрьевич, обратился ко мне сам:

— Здравствуйте, многоуважаемый Степан Дмитриевич. Простите, что так нескладно вышло. Предлагаю обсудить сию коллизию без посторонних. Вы как, Тагир Равшатович, не возражаете?

Важный полицейский чин растянул бескровные тонкие губы в любезной, как ему видимо казалось, улыбке, и часто, словно китайский болванчик, закивал головой:

— Как вам будет угодно, ваше высокопревосходительство. Нам выйти?

— Да нет, не стоит, — остановил его порыв Александр Юрьевич. — Лучше уж мы со Степаном Дмитриевичем оставим вас. Как раз к обеду поспеем.

— Как прикажете, ваше высокопревосходительство, — азиат услужливо бросился распахивать дверь перед спутником и уже из-за его спины, обернувшись, прошипел: — Мы же пока о своих, служебных делах потолкуем.

Мне же, ничего не оставалось как, сохраняя хорошую мину при плохой игре, со всех ног кинуться за избавителем, пока тот вдруг не передумал. Бросив на пороге победный взгляд на поникшего Селиверстова, я неожиданно посочувствовал несчастному околоточному, которому, судя по всему, предстоял очень непростой разговор с начальством.