Макаров подходит к окну и смотрит вдаль, туда, где во мраке высятся горы. Там найдено богатейшее месторождение серы, которая до зарезу нужна государству. Там, в горах, работают люди, будет строиться первый в этих краях рудник. Рождается новая индустрия. И туда нужно как можно скорее проложить дорогу, связать серное месторождение с внешним миром.

Тяжелые сомнения лишают Макарова сна. Он чувствует, что с проектом что-то неладно. Не нравится ему эта «идеальная прямая», как выразился Николай. Тридцать два километра по такиру. И все насыпь. В сотый раз он просматривает аккуратно вычерченные профиля и поперечники, в сотый раз листает смету и пояснительную записку. Все правильно.

— Нет, не правильно, — со злостью бросает он на чертежи карандаш. — Нет, не правильно. Для того, чтобы построить такое полотно, да еще вручную, нужно много лет, много усилий.

— Нужно же реально смотреть на вещи, — вступает он в спор со своим невидимым собеседником. — Механизмов на стройке нет, да едва ли и будут в ближайшее время. Значит, все работы нужно производить вручную. Вручную! А ну-ка давай подсчитаем.

Он хватает со стола логарифмическую линейку и погружается в расчеты. На бумаге растут столбцы астрономических цифр.

— Вот она, ручная работа! — снова вскакивает он и опрокидывает табуретку. Спохватившись, прижав палец к губам, долго прислушивается, не разбудил ли Наталью? Наработалась сегодня, бедняжка, весь день на ногах да еще под таким солнцем…

Макарову хочется курить. Он с досадой отбрасывает пустую пачку, ищет хотя бы окурок. Но ничего нет. Он открывает свой чемоданчик. Где-то должна быть пачка «Пушек».

Подняв полотенце, он обнаруживает под ним письмо. На конверте изящным женским почерком написано:

Мысли его невольно возвращаются к недавним дням пребывания в Ашхабаде, к встречам с Федором Николаевичем Ткачевым.

…В первый же день по приезде Макарова и Костенко поселили в небольшом домике с глиняной крышей, поросшей сорняками. Наталья поселилась отдельно у одной из сотрудниц дорожного управления. В глиняном домике было две комнаты. Одну из них занимал главный инженер Черняков.

Как сразу же стало известно друзьям, Василий Петрович был из «бывших», любил покуражиться и заглянуть в рюмочку. Он не знал о том, что у него появились квартиранты, и, придя домой в третьем часу ночи, испуганно отпрянул, увидев в комнате спящих людей. Он решил, что спьяна забрел в чужой дом.

Но в передней он споткнулся о ведро с водой и громко выругался. Макаров проснулся, и ночью же состоялось их знакомство с хозяином квартиры.

Утром он повел юношей на Кирпичную улицу, славящуюся обилием харчевен и закусочных. Там они ели копченую рыбу, пили пиво с соленым горохом. У Василия Петровича было холеное, но сильно помятое лицо кутилы и игрока. В харчевнях он чувствовал себя, как рыба в воде.

Ни разу он не заговорил с ними о работе, словно ее не существовало на свете. О «присутствии», как он называл управление, он отзывался с полным пренебрежением.

В той же харчевне они обедали, а потом ужинали. Так прошел второй день, третий. А на четвертый они пошли на Кирпичную сами.

Выпив кружку пива, Николай почесал затылок:

— А ведь сопьемся мы с тобой, Виктор, а? — Он выразительно посмотрел на товарища. — Станем этакими старичками с трясущимися руками и сизо-малиновыми носами. Будем под спиртотрестом стоять в ожидании открытия. А?

Виктор рассмеялся.

— А что же делать? Пропуска-то не дают.

— Не доверяют?

— Наверно.

— А зря, — печально покачал головой Николай. — Мы ведь в белой армии не служили!

Так проходили дни. Их по-прежнему держали в Ашхабаде. Где-то оформлялись пропуска, необходимые для въезда в пограничную зону, и делалось это с чисто восточной медлительностью.

За это время они хорошо изучили город с белоснежными домами и прохладными арыками, побывали у памятника Ленину и даже в Фирюзе, где сфотографировались у знаменитого платана.

Нужно было что-то предпринимать. Однажды ночью, когда друзья уже улеглись спать, в комнату ввалился Василий Петрович с девицами. Девицы завизжали, увидев спящих, но сразу же освоились. Они отвернулись и дали возможность юношам одеться.

— Пошевеливайтесь, — торопил их Черняков. — Вот уж сурки, вместе с курами спать ложатся.

На столе появилась закуска, водка. Зазвенела гитара. Василий Петрович запел свою любимую песню:

Макаров посидел немного за столом, затем встал и вышел. А еще через полчаса он стоял перед дверью приемной Федора Николаевича Ткачева — начальника дорожного управления.

Много разговоров шло о Федоре Николаевиче, участнике большевистского подполья и Октябрьской революции, лично встречавшемся с Лениным и Сталиным. И Макаров невольно испытывал чувство робости, открывая дверь в его приемную.

В приемной сидела красивая девушка в сером костюме. Глаза ее были опущены, на высокий лоб опадали черные волосы, повязанные красным шелковым платком.

— У Федора Николаевича личные часы, — холодно произнесла она, не поднимая глаз.

Но Макаров решил не отступать. Он открыл дверь и прошел в кабинет Ткачева, освещенный зеленым светом настольной лампы. Увидев Макарова, Ткачев тяжело поднялся и пошел, слегка переваливаясь, ему навстречу по ковровой дорожке.

— Прошу садиться, — указал он на кресло, как будто совершенно не удивившись столь позднему визиту. — С чем пожаловали?

Макаров сразу же перешел в наступление.

— Я в Совнарком пойду. Что вы нас, как селедок, маринуете? Мы приехали сюда не в бирюльки играть. Если нет работы, направляйте в другое место.

Выпалив все это и сам удивляясь своей смелости, Макаров опустил голову.

— Ишь ты! — сурово пробасил Ткачев. — Еще ничего не сделал и уже кричишь. Ты бы вот посидел здесь.

Он налил себе из графина воды и сделал несколько глотков.

— А ведь вы нам, как воздух, нужны, — успокоившись, мягко заговорил он. — Как воздух! Новые советские специалисты. Вот ты с Черняковым подружил, — Ткачев испытующе взглянул на Макарова. — Это из старых специалистов. Учился где-то в Париже. Куда там!.. Так он ведь работать не хочет. Я ему третьего дня даже записку послал на дом: «Прошу, мол, явиться на работу». Так знаешь, какую резолюцию он на записке положил? «Пью». Вот оно как.

Макаров смутился. Третьего дня они провели с Черняковым весь день.

— А ведь у меня есть другой такой же специалист, — продолжал Ткачев, невозмутимо поглаживая свою круглую бритую голову. — В Каракумах работает, у серного завода. Мировой специалист. А когда приедет в Ашхабад, его по неделям искать нужно. Я уже запретил как-то шоферам брать его с собой. Так он, знаешь, какой номер выкинул?

Ткачев откинулся на спинку кресла и рассмеялся.

— Купил себе у туркмен ишачка за триста рублей и на этом ишачке подъехал к самому модному кабачку на Кирпичной. Там ему такую встречу устроили! Как Шаляпину. Вот, брат, с какими людьми нам приходится работать. Ведь сюда кто приезжает из старых специалистов? Тот, кто не удержался ни в Москве, ни в Ленинграде, ни даже в Тамбове. А тут чего — пустыня. Делай, что хочешь! — Он горько улыбнулся. — А вы другие люди, на вас положиться можно…

Ткачев опустил голову и задумался.

— А вообще тяжело, — словно жалуясь, снова заговорил он, — чертовски тяжело! Вся эта дрянь из троцкистского охвостья, разгромленного в центрах, лезет сюда в каждую щелку. И вредят, как могут. Они скоро и с басмачами общий язык найдут, если уже не нашли. Им наша первая пятилетка костью в горле встала. Еще бы, даже здесь, на окраинах, появляется своя индустрия, свой рабочий класс» — Ткачев схватил лежавший на столе свежий номер «Туркменской искры» и протянул его Макарову. — Вчера на Небит-Даге забил нефтяной фонтан. Небит-Даг — это значит нефтяная гора. Люди, живущие здесь сотни лет, называли так эту местность, а скептики и маловеры, выражаясь деликатно, уверяли нас, что там нефти нет и не будет. Мерзавцы! Уже была создана специальная ликвидационная комиссия. Они уже подготовили решение о прекращении разведки в этом районе. И вот — читайте. За три часа фонтан выбросил пятьсот тонн нефти. Не плохо для начала, а?