Вера всхлипывает вдруг и умолкает.

— Папа ведь живет в Москве, в Березовской у него только дача, — немного успокоившись, продолжает она. — Я уже подошла к его дому и вдруг раздумала. Стало ужасно жалко маму. Она такая одинокая и беспомощная… Но ведь и с ее стороны просто жестоко отвергать папу, который все еще любит ее. Наверно, целый час ходила я возле папиного дома и все думала, как же мне быть? И решила остаться все-таки с мамой. Но сразу я не могла вернуться к ней. Нужно было сначала успокоиться, поговорить с кем-то… И не со своими близкими знакомыми, которые давно уже советуют уйти от мамы, а с кем-нибудь, кто совсем меня не знает. Кто посмотрит на это как бы со стороны, без предубеждения. Ну, в общем я вспомнила о вас… Но что же вы молчите, Женя? Или вам кажется неприличным, что с вами завела такой интимный разговор почти незнакомая вам девушка?

— Ну что вы, Вера! — горячо восклицает Евгений. — Как могли вы подумать такое?

— Я сама не знаю, что говорю, — продолжает всхлипывать Вера. — Я очень поверила в вас, и мне не хочется разочаровываться. Я вообще очень доверчивая и когда-нибудь поплачусь за это…

— Да, вы, пожалуй, действительно слишком доверчивая, — теперь уже более спокойно произносит Евгений. — К тому же многое, наверное, делаете сгоряча. Не торопитесь поэтому уходить от матери.

Вера долго вытирает заплаканные глаза, потом замечает холодно:

— Вы тоже, значит, считаете, что я слишком доверчивая? Вот уж не ожидала этого от вас…

Евгений хочет возразить ей что-то, но она зябко поводит плечами и решительно заявляет:

— Ну, а теперь мне пора домой, поздно уже. И знаете что, давайте немножечко помолчим…

— Но, Вера… — молит Евгений.

— Если вам так трудно исполнить мою просьбу, — слегка повышая голос, перебивает его Вера, — то я могу добраться до вокзала и одна.

И вот они идут теперь молча. Вокруг веселье, смех, музыка, а они будто не слышат ничего. Идут и думают каждый о своем.

У самого выхода высокий парень в широкополой соломенной шляпе поет по-испански, аккомпанируя на гитаре. А их даже не интересует, кто он такой: мексиканский турист или москвич в маскарадном костюме.

До метро они идут через Крымский мост. Навстречу — веселые толпы, будто не выходили еще из парка. Вера сторонится их, держится ближе к перилам, смотрит вниз, на реку. В темном зеркале ее мерно покачиваются желтые блики фонарей, радужные огоньки неоновых реклам. А через несколько мгновений все это мнет, коверкает, перемешивает поднятой волной речной трамвай.

Но вот и метро. На встречном эскалаторе снова радостные лица. Улыбнуться бы и Вере, а она по-прежнему мрачна. Теперь уже ничем, пожалуй, ее не развеселишь, лучше и пробовать не стоит…

Со станции «Комсомольская площадь» они выходят прямо к перрону железнодорожного вокзала. До отхода пригородного поезда всего одна минута. Может быть, это и к лучшему, по крайней мере говорить ничего не надо…

Как только поезд трогается, Вера протягивает Евгению руку с произносит каким-то ледяным голосом:

— Спасибо вам за совет, Женя. Я постараюсь не быть больше такой доверчивой.

А Евгению очень обидно: «Почему она так со мной? Разве я виноват в чем-нибудь?..» И тут же досадует на себя: «Но и я хорош! Может быть, у нее действительно большое горе, а я даже утешить не попытался. Зато упрекнул в доверчивости и благоразумный совет подал… Она тысячу раз права будет, если не захочет после всего этого продолжать со мной знакомство!..»

Домой Евгений идет пешком, надеясь дорогой успокоиться, но чем подробнее вспоминает прошедшее, тем больше негодует на себя…

Лишь в двенадцатом часу вставляет он ключ в замок своей квартиры.

«Только бы не встретить никого», — тревожно думает он, стараясь не скрипнуть дверью.

Отец, однако, будто специально поджидает его в коридоре. Он держит на поводке Майка — добродушнейшего жесткошерстного фокстерьера. Пес тотчас же радостно бросается на Евгения, облизывает ему руки и, высоко подпрыгивая, норовит лизнуть в лицо.

— Что это видик у вас такой мрачный, мистер Холмс? — спрашивает отец, критически осматривая сына с ног до головы.

У Ивана Сергеевича тоже, видимо, неважное настроение. У него всегда неважное настроение, когда Анна Емельяновна посылает его прогуляться с Майком.

— Ну зачем ты приобрела это четвероногое? — ворчит он на Анну Емельяновну. — Это же какая-то пародия на собаку.

— Ты ничего не понимаешь, Ваня, — возмущается Анна Емельяновна. — Когда он подрастет, будет отличным сторожем.

— Ничего себе сторож, — мрачно усмехается Иван Сергеевич. — Он же руки ворам будет лизать, когда они придут нас грабить. И потом зачем нам сторож, когда у нас дома свой милиционер?

Это уже по адресу Евгения. Обычно он хладнокровно пропускал все это мимо ушей, прогуливаться же с Майком категорически отказывался, несмотря на все уверения отца, что вечерние прогулки очень полезны для здоровья.

И вдруг теперь он сам протягивает руку к поводку собаки.

— Давай, папа, я погуляю с Майком.

— Что это с тобой такое? — удивляется отец. — Уж не заболел ли? Похоже, что сегодня тебе совсем худо.

Да, сегодня ему действительно очень худо…

Как только заканчивается инвентаризация промтоварных палаток, капитан Островский является к Волкову.

— Ничего не удалось обнаружить, Василий Андреевич, — докладывает он. По-видимому, в «Детской игрушке» работают честные люди. У меня ведь есть теперь данные и по большим магазинам, в которые поступает их продукция. Там тоже все в строгом соответствий с документацией.

— Их товар не обнаружен и в других магазинах и палатках, торгующих игрушками? — спрашивает Волков.

— Пока не попадался.

— А я думаю, что «левых» зайчиков и искать нечего, — убежденно замечает присутствующий при этом разговоре майор Миронов. — Почему? Да хотя бы по той «причине, что масштаб в этой артели де таков, чтобы совершать «левые» операции на миллионы. А те, кого мы ищем, по всей видимости, такие же «подпольные миллионеры», как и покойный их сообщник Мерцалов.

— Ну, положим, все это очень еще спорно, — задумчиво произносит Волков, поглаживая лысину. — Что, однако, ты предлагаешь? Переключиться на Березовскую фабрику ширпотреба?

— Да, и не только потому, что других предприятий, производящих резиновые изделия, там больше нет. Есть и нечто более существенное. Они наряду с прочими товарами производят ведь и так называемую резинку для продержки. А на ней, как известно, нет никаких фабричных знаков, она как бы обезличена. Такую же резинку выпускают и другие фабрики. А между тем товар этот очень ходкий. Мы уже пару раз обнаруживали его в нескольких палатках, которым Березовская фабрика ширпотреба официально ничего не поставляет.

— Ну, хорошо, а как же мы теперь установим, что резина эта «левая» и что изготовлена она именно на Березовской фабрике? — спрашивает Волков.

— С помощью современной науки, — хитро улыбается Миронов. — Заставим поработать на нас грозную атомную энергию.

— Меченые атомы? — догадывается Островский.

— Вот именно, — довольно кивает головой Миронов. — Я, по-честному говоря, с гораздо большим удовольствием использовал бы против преступного мира атомную энергию в виде термоядерной бомбы. Но поскольку сделать это невозможно, обойдемся и без взрыва — с помощью радиоактивных изотопов. Когда врачам нужно узнать, как распределяется лекарство в организме человека, они добавляют в них какую-то безвредную для организма долю радиоактивных составных частей. Вот и мы попробуем добавить в резиновое сырье, идущее на изготовление продукции березовских предприятий, какой-нибудь радиоактивный элемент. Он и поможет нам проследить, по каким каналам расходится продукция в торговой сети. Как ты на это смотришь, Василий Андреевич?

— Положительно смотрю, — усмехается Волков. — А ты советовался со специалистами?

— Советовался. Они предлагают добавить в резиновое сырье немного радиоактивного углерода или серы.