— Разворот на сто восемьдесят! — передал я на борт Джуры.

— Есть!

На выходе из боевого разворота моя «чайка» наткнулась на свинцовую очередь с земли. «Вниз, вниз, пока не сбили», — лихорадочно работала мысль.

— Как у тебя, Джура?

— Пробито левое крыло. Мотор тянет.

— Вниз!

На бреющем, сквозь десятки пулеметных трасс проскочили танковую колонну с хвоста до головы. Поднимись на сто метров выше — срежут. А нас ждут. Ждут в эскадрилье, в полку. Ждут в корпусе. Значит, мы во что бы то ни стало должны остаться живыми. С прорвавшейся колонной расправятся штурмовики и бомбардировщики. Наше дело — подтвердить разведданные первого вылета.

Юхнов… Малоярославец… Наро-Фоминск… Москва. Настороженная, суровая Москва, охваченная полукольцом огня. Здесь ожидают нас, а значит, нам нужно долететь.

Письмаков и Лобов встретили нас на стоянке, едва мы успели выключить разгоряченные, парящие моторы и вылезти из кабин.

— Фашисты в Юхнове! — доложил я командиру полка.

— В штаб! — заторопился он.

Техник звена Акселов, механик моего самолета Василий Иванович Трефилов и оружейница Тома Панкова бросились к «чайке», чтобы подготовить ее к новому вылету.

— Огрызаются? — на ходу спросил майор. Он видел пробоины на наших машинах и спросил, видимо, только для того, чтобы подбодрить нас.

— Шли на бреющем, — вместо ответа сказал Назаров.

— Выше — смерть, — как о нечто само собой разумеющемся заметил командир эскадрильи. — Правильно, ребята, сработали.

Майор Письмаков сразу же сообщил в корпус о результатах второго вылета, и «Первый» приказал привести полк в готовность номер один на случай всяких экстренных мер. А спустя двадцать минут нас послали на разведку в третий раз. Теперь уже для того, чтобы наблюдать за прорвавшей фронт танковой колонной противника.

Машины, заклеенные свежевыкрашенной перкалью, были готовы подняться в воздух. Старшина Трефилов ободряюще улыбнулся мне: старый солдат понимал, что сейчас не до разговоров. Я поймал теплый взгляд его и подмигнул: держимся, Василий Иванович! А вот Томке я не мог так подмигнуть. Закрыв боковые лючки ящиков с пулеметными патронами, она соскользнула с крыла к кабине и помогла мне надеть парашют.

— Митя, — Тома заглянула мне в лицо полными тревоги глазами. — Опять?

— Сегодня, наверно, в последний раз. Не волнуйся, нам запретили вступать в драку с «мессерами», снова идем на разведку.

Она вытерла пот с моего лба, пожала мне руку выше запястья и тихо сказала:

— Не уйду со стоянки, пока не прилетишь. Ни пуха, ни пера, Митя!

Взревели моторы. Снова две «чайки» легли на боевой курс.

Подходя к Юхнову, мы заметили наш самолет-разведчик, возвращавшийся в Москву. Все-таки в верхах решили проверить нас, наши данные. Что ж, мне и Назарову не придется краснеть…

Немцы вошли в город. Боя не было. Значит, там нет наших войск, они остались где-то позади и теперь дерутся в окружении. А как же с открытым настежь шоссе? Ведь танковая колонна вот-вот двинется на Москву. Домой, домой! Предупредить Письмакова о надвигающейся беде: на Москву идут фашисты…

«Первый» то настойчиво требовал от Письмакова, то взывал к его совести:

— Нужны шесть пар, майор. Четыре — на сопровождение, две — на разведку.

— Люди валятся с ног. Они сделали по три вылета. Два самолета подбиты…

— Майор, «пешки» не могут идти без сопровождения, они не вернутся с задания…

— У меня осталось всего лишь три вконец измотанных пары. Остальные в воздухе…

— Веди сам, майор. Хоть полумертвых, но веди. А Кузнецов с напарником где? Рядом? Пошли их в Колокольск. Я прошу тебя, борода. Понимаешь, прошу…

— Хорошо, — тяжело выдохнул Письмаков.

Командир полка сам повел группу сопровождения навстречу вражеским танкам, а нас послал снова на разведку. Не на Юхнов, а на Колокольск, где мы базировались с начала войны до конца сентября. Надо было проверить, не случилось ли там то же, что за рекой Угрой.

Мы пошли на самолетную стоянку.

— Василь Ванч, — спросил я механика, — машина готова? — Готова, но…

— Готова или нет, спрашиваю? — крикнул я.

— Спокойнее, Митя, — Трефилов укоризненно посмотрел на меня. — Я хотел сказать, что нельзя тебе лететь… Всему есть предел: вчера три раза ходил, позавчера — три, а сегодня…

— А сегодня надо в четвертый идти. «Первый» просит. Понимаешь? Не приказывает — просит. Дай-ка мне авторучку и позови Тамару.

Я написал заявление в парторганизацию. Еще в Колокольске комиссар эскадрильи говорил со мной об этом Жарко теперь под Москвой, тяжело, и я прошу коммунистов оказать мне доверие. Примут ли?

Ласточкой подлетела Тамара.

— Ты звал, Митя?

— Да, Тома. Лечу с Джурой в район Колокольска. Если что… передай вот эту бумагу парторгу…

— Митя, — Тома ткнулась головой в мою грудь, заплакала. — Ми-тя…

— Не надо, милый мой «щелчок».

Больше слов не было. Я поцеловал ее, сел в кабину и запустил мотор.

И опять наши «чайки» оторвались от земли. Москва… Тушино… Истра. По этой дороге меня везли с покалеченными ногами. Там, в Колокольске, мы трижды отбивали массированные налеты фашистской авиации на Москву. Там состоялось мое боевое крещение. И там же я впервые сказал Томе: «Люблю».

— Командир, справа по борту «юнкерсы», — предупредил Джура.

— В бой не ввязываться. Пикируем.

Навстречу летит пестрая осенняя земля, изрезанная прямоугольниками полей, пятнами лесных массивов, стрелками дорог и змейками мутно-стальных речушек.

— На Колокольск, Назарыч.

— Понял.

Над городом кружили «мессершмитты». Значит, ожидают своих бомбардировщиков или прикрывают подходящие войска. Сколько их, где они? Искать. Искать по дорогам и падям, на лесных полянах и в излучинах рек.

Перед Колокольском врага не было, и мы пошли дальше, на запад. К городу со стороны станции Шаровской ползли железнодорожные составы, а по шоссе и грунтовым дорогам — артиллерия, танки, мотопехота. Нужно все запомнить. Нам нельзя стрелять, вступать в драку с крестатыми патрулями: от нас ждет Москва данные о противнике. Только данные, которые сейчас дороже сбитых самолетов.

Письмаков приказал заглянуть на аэродром, где раньше стоял наш полк. Что ж, проверим, густо ли там, в гнездовье воронов.

Небо хмурилось. С запада теснились, наплывая друг на друга, дождевые облака. Мы развернулись и зашли на аэродром с подоблачной стороны, откуда никак не ожидали налета советских разведчиков. Мы с Джурой отлично знали здесь каждый холмик и куст, каждый овражек и тропинку: десятки раз уходили отсюда на задания и возвращались домой скрытыми подходами.

— Жечь будем? — спросил Назаров.

Нет, с первого захода бить по немецким самолетам нельзя. Надо сначала сосчитать, сколько их там.

— Со второго захода, Джура.

Зелеными метеорами выскочили наши «чайки» на аэродром. «Мессершмитты» и «юнкерсы» стояли полукольцом на северо-восток. А наше полукольцо смотрело когда-то на юго-запад. Все меняется.

Их было много, серо-желтых хищников, — двадцать девять «мессов» и эскадрилья Ю-88. На старт выруливало звено истребителей.

Резко накренив «чайки», мы развернулись.

— Джура, бей по стартующим!

— Есть, командир!

С окраины аэродрома полетели в небо суматошные шапки дыма. Нас заметили. Спохватились. Но зениток мы не боимся: комэск Лобов научил нас искусству противозенитного маневра.

Сектор газа до упора. «Чайки» стремительно идут в атаку. Джура послал сдвоенный залп реактивных снарядов. В центре аэродрома раздался взрыв, и тотчас же в небо взметнулся костер. Лидер тройки истребителей сожжен. Назаров полоснул из всех пулеметов по ведомым. Завалившись на крыло, задымил еще один «месс».

— Так их, Назарыч, друг! — крикнул я и с ходу выпустил по стоянке два эрэса. «Огонь, огонь, Димка!» — командовал я самому себе и все нажимал и нажимал на гашетки пулеметов. Сзади меня уже стелилась багрово-красная река. Горели фашистские самолеты, рвались патроны и снаряды.