Разошлись в разные стороны.

На маленьком лесном аэродроме стояло всего лишь четыре самолета. Это были «мессершмитты». «А что, если на одном из них вырваться в Москву?» — опалила меня дерзкая мысль. Эта мысль не давала покоя до тех пор, пока мы не возвратились в отряд.

— К тому и дело веду, — улыбнулся секретарь райкома, когда я рассказал ему о своем желании. — Охрана у них — так себе. В общем, завтра ночью сделаем налет, Долетишь впотьмах на «мессе»?

— Самолет знаю. Лобов учил летать.

— Ну, вот и добро. А теперь спать.

Налет прошел по плану…

Когда я уже был в кабине «мессершмитта», Семен Игнатьевич Земнов перегнулся через борт и крикнул:

— Газуй, Кузнецов. Привет Большой земле.

«Пятачок» я знал, как собственную ладонь, и все-таки взлететь было очень рискованно. Ведь я взлетал на чужой машине, с «чужой» земли, в «чужое» небо. Долечу ли?

Долетел. И сел, хотя зенитчики гоняли меня по московскому небу до полусмерти. Сел на разбитом вдрызг фашистском самолете…»

Мне что-то рассказывал отец об этой истории, но я, к сожалению, был не очень внимателен. Думал: все это старо и в жизни не пригодится. Интересно, чья это идея — прислать документ такой давности?

Переписывала мать. Значит, ее идея. А может быть, вместе обдумали: пошлем-ка, мол, своему наследнику, пусть знает, почем фунт фронтового лиха.

— Что с вами, Кузнецов? — встревожился доктор и начал слушать пульс. — Если тяжело — снимите противогаз. Пульс нормальный… Почему бредите?

Объяснив жестами, что все в порядке, я протянул капитану листки отцовских записей. Он сел на свое место и углубился в чтение.

Я уже читал и перечитывал с Галабом эту историю одного летного дня.

— Завидуешь отцам? — как-то спросил он.

— «Завидуешь», пожалуй, не то слово. Восхищаюсь их мужеством. И тревожусь…

— За кого? — удивился Назаров.

— За себя. Чего достиг, чем смогу гордиться?..

— Это ты зря, — успокоил сержант. — По-моему, тебе есть уже чем порадовать Кузнецова-старшего.

Накануне праздника Октября капитан Тарусов принял у меня зачет по знанию техники и практическому вождению тягача с полуприцепом. Я буквально вызубрил все. Однако робел перед комбатом. Новиков, мой наставник, тоже переживал: не поторопился ли Тарусов, когда сказал ему: «Вот теперь я вижу, Новиков, что вы — солдат!» Кажется, не поторопился.

— Ну, что ж, — заложив руки за спину, сказал мне командир батареи, — раз готовы, то мое дело опрашивать, ваше — отвечать. Скажите, пожалуйста, как называется эта деталь?

— Копир.

— А этот узел?

— Уравновешивающий механизм.

— А каков радиус поворота автополуприцепа?

Я ответил.

— Общий вес автопоезда?

— …шестьсот пятьдесят…

Капитан светло улыбнулся, довольный ответами.

— Садитесь в кабину, — приказал он.

Я сел. Комбат придирчиво продолжал экзамен:

— Если, допустим, колодки рычагов каретки не зажимают уложенную ракету, что это означает?

— Сломалась пружина, или не отрегулирована длина тяги.

— И что же надо делать?

— Пружину заменить, а для регулировки тяги отпустить контргайки крепления втулок и…

Тарусов замахал руками:

— Предостаточно!

Затем капитан отступил от кабины, посмотрел на часы и резко кинул:

— Расчет, боевое положение!

Я вихрем выскочил из кабины, проверил надежность сцепления автопоезда, стыковку пневморазъема и электроразъема, выключение ручного тормоза и походное положение лестниц. Завел двигатель и тронулся с учебной ракетой в окоп, к пусковой установке. Шестьдесят тренировочных заездов не прошли даром: колеса автотягача стали ровно посредине подъездных мостиков. Застопорив ручной тормоз, я доложил:

— Готово!

Я видел, что мой наставник Саша Новиков ликовал.

Сержант Назаров командовал: «К повороту!», «Влево!», «Заряжай!», «Выводи!»… Но все эти команды касались не меня, их выполняли номера расчета: Федор, Виктор, Герман. А когда я услышал галабовское «Вправо!», то сразу же проверил готовность транспортно-заряжающей машины к выезду из окопа. Все в том же порядке, что и в укрытии.

Ракета осталась на пусковой установке, и я выехал налегке.

— Поздравляю, Кузнецов! — Комбат крепко пожал мне руку. — Теперь двигайтесь выше — приглядывайтесь к ракете. Что не поймете на классных занятиях — приходите ко мне, объясню.

Весь день я чувствовал себя именинником. А на следующее утро начальник штаба зачитал приказ командира дивизиона о назначении «рядового Владимира Кузнецова водителем транспортно-заряжающей машины».

Ура! И прощай водовозка! Теперь можно смело смотреть в глаза друзьям и писать письма домой и Людмиле…

Через шесть часов мы сняли противогазы. Медик осмотрел каждого, выслушал, заполнил свои графики и объявил:

— Обед. Кузнецов, можешь разговаривать. Режим молчания выполняет Другаренко.

Виктор начал молча хлопотать над электроплитой. Родионов вытер вспотевшее лицо, глотнул чаю из фляги и снова уткнулся в схему прибора. Я и капитан открыли консервные банки.

— Записи вашего отца, Кузнецов, должны прочитать все в дивизионе, — задумчиво проговорил доктор. — Пожалуй, я скажу Тарусову, пусть организует беседу. Вот только как ее назвать? «Отцы и дети», а? Или: «В жизни всегда есть место подвигу»? Нет, шаблонно… Впрочем, дело не в названии. Можно просто зачитать дневник, потом люди поделятся своими мыслями. А поделиться надо, особенно молодым солдатам.

Капитан увлекся. Он рассуждал, покачивал головой:

— Прошло четверть века, а последователи фюрера не унимаются. Одни требуют пересмотра границ, другие считают, что границы безопасности их государства простираются на многие тысячи миль от материка, и потому вмешиваются во внутренние дела малых государств. Третьи нагло требуют применения термоядерного оружия против «красной опасности» и идут на всякие подлые провокации…

Пошевелился Кузьма:

— На провокации они мастера, только с нами шутки плохи.

Тут заговорили мы все.

— Стреляем редко, но метко! — не выдержал и химинструктор.

— Другаренко, режим, — напомнил доктор.

— Виноват. — И Виктор принялся доедать вермишелевый суп собственного приготовления.

— А в позапрошлом году, говорят, дивизион получил «уд» по стрельбе, — отодвинув исчерченный листок бумаги, повернулся к нам оператор.

— Меня не было здесь, но и я слыхал эту историю, — кивнул головой капитан. — Всем дивизионом писали письмо на имя командующего: так, мол, и так, дайте возможность исправиться…

— И что же дальше? — заинтересованно спросил я.

— Письмо отослали. Генералу оно понравилось. А весной, уже при новом хозяине Ракетограда, командование проверило дивизион на учениях. Сколько пролили пота при подготовке к учениям! — Капитан даже вытер лоб рукавом, будто ему и по сию пору жарко. — Зато управляемую цель, запущенную с песчановского аэродрома, сбили с первого залпа.

— Так это же мы запускали цель! — вскричал Кузьма.

— Кто бы ни запускал, а сбили, — отозвался Агзамов. — И любую там неведомую, непрошеную собьем… Вот и сами подумайте, друзья, как велико должно быть мастерство ракетчика! Нужно не просто старание, но самоотверженность, граничащая порой с подвигом. А ведь не секрет, что кое-кто думает не совсем так, сомневается.

Капитан никого не назвал из сомневающихся, но мне почему-то сразу вспомнились высказывания по этому поводу Гриши. Да, значит, есть они, такие люди…

— Ну ладно, разговорились мы тут вчетвером. А надо об этом сообща, всем вместе, потолковать, — закончил Агзамов. — Кузнецов, выключи свет.

— Зачем?

— Допустим, что выведена из строя ДЭС. Это вполне может случиться, — сказал врач.

Испытания продолжались.

Кузьма Родионов еще во время затворничества в укрытии сказал:

— Знаешь, Володя, я бы, честное слово, был счастлив, если бы мне удалось осилить принципиальную схему прибора для оценки работы операторов.