— Спой еще, Валюша, — тихо попросил Николай и так посмотрел на девушку, что она смутилась. — Спой «Белые аисты».

Зал грохнул аплодисментами.

Бытнов, еще гуще полиловев, поднялся и ушел. Леснова протянула вслед ему руки, но посмотрела на цветы и осталась на сцене.

— Хорошо, Николай! Для тебя, — одними губами сказала она.

Женя Попелицын растянул мехи баяна.

Слезы бежали по щекам девушки, но она не вытирала их. Бежали слезы и падали на букет, а Валя пела. Пела для Коли Акимушкина. Пела, чтобы хоть на минуту подарить ему счастье.

Я слышал на концерте эту песню в исполнении Людмилы Зыкиной. Ей, конечно, аплодировали. Но та — артистка, а Валя солдатка, и мы выплеснули для нее весь запас своего восторга…

Вечер продолжался. К концу программы снова пришел Андрей Бытнов. Глаза помутнели: видимо, выпил еще. Начались танцы. Он пригласил Валю. Я топтался с Гориным.

Неожиданно послышалась ругань старшего техника. Он заломил Валину руку и уставился в побледневшее лицо пьяными, в красных прожилках, глазами.

— «С офицерами ходила, с солдатней теперь пошла…»?

— Андрей! — сдавленно вскрикнула Леснова. — Опомнись…

К Бытнову метнулся Акимушкин…

На другой день после испорченного Бытновым вечера Горин отозвал меня в сторону от казармы и взволнованно заговорил:

— Помнишь, ты рассказывал мне о странностях Бытнова? Этакая флегматичность, какое-то равнодушие, даже нарочитое, подчеркнутое безразличие ко всему, будто ему не дают расти выше достигнутого им служебного потолка…

— Ну и что?

— Так вот, слушай. Сижу я сегодня в канцелярии, с бумагами вожусь, и вдруг в смежную комнату входят командир дивизиона и капитан Тарусов. Начали говорить о Бытнове. Я стал невольным слушателем их беседы: перегородка-то фанерная да и дверь неплотно прикрыта.

Гриша зачем-то снял очки и в смущении начал протирать их.

— Поторопись, — попросил я его, — а то вот-вот подадут команду на построение.

— Хорошо. — Григорий привычным движением кинул толстые дужки очков за уши. — Сижу, значит, я и слышу:

— Только этого нам и не хватало, Павел Петрович… Как же такое могло произойти?

— Я разбирался, товарищ майор. — Тарусов шумно вздохнул. — Когда моя жена уезжала сдавать экзамены в институт, на той же машине поехала за покупками в город и радиотелеграфистка Леснова. Она-то вместе с подарками для девушек и привезла бутылку водки Бытнову. Ну, тот и…

— Частенько это с ним бывает?

— Нет-нет да и сорвется. Рецидивы… Взгляните на его последнюю аттестацию.

Шелест страниц личного дела. Отрывистые фразы, слова:

— «Техник по вооружению… Увлекается спортом… Страдает самомнением… В результате ослабил внимание к службе… Отстал… Тяготится…»

Кто-то из них побарабанил пальцами по столу.

— Да-а… Дело прошлое, однако же… А ты не пытался, комбат, по душам с ним потолковать?

— Пытался. Только не очень-то он податлив. Вот и позаниматься вместе предлагал. Пообещал Андрей прийти, да не пришел.

— Выходит, заледенело в нем что-то, Павел Петрович?

— Заледенело, товарищ майор. Говорил я с Родионовым, который служил вместе с Бытновым в авиации, письмо в полк посылал. Ответили, ничего не утаили об Андрее.

— И что же удалось выяснить? — спросил Мартынов.

— Успехи на спортивных состязаниях, ореол почета, грамоты и кубки — приятно! Это избаловало Андрея, вскружило ему голову. Он стал считать себя незаменимым призером, гордостью однополчан. А когда ему напомнили, что основное-то дело — содержать оружие в боевой готовности, обиделся. Отвык, видите ли, от «черновой» работы. В общем, и спорт забросил, и в технике поотстал. Пытались помочь ему, предлагали поехать на учебу. Куда там! И так, мол, проживу. Начались неприятности. А тут еще с девушкой у него неладно вышло. Узнала, что Андрей начал выпивать, опустился, и не поехала к нему… Вот и все, что могу сказать о Бытнове. Остальное вы сами знаете…

— Но ведь держался же он какое-то время?

— Стало быть, не удержался, товарищ майор. Потому и говорю — рецидивы прошлого, — повторил Тарусов.

— Не верю я в эти рецидивы, — досадливо сказал командир дивизиона. — Мало мы работаем с ним, упустили человека из виду.

— Не пойму, чего он хочет, не знаю, что с ним делать, — откровенно признался Тарусов.

— Ну, вот что, комбат, — после минутного раздумья закончил беседу майор. — Позови Бытнова ко мне. Сам поговорю с ним. А там решим, что дальше делать. Кстати, где он познакомился с Лесновой?

— Здесь же, у нас, на межгарнизонных соревнованиях. Она ведь тоже хорошая спортсменка.

— Жаль девушку… Не разглядела она Бытнова, что ли?

— Парень он представительный, только…

— Вот в том-то и беда, Павел Петрович. Ну ладно, зови его…

— Батарея, ста-ановись! — раздалась на плацу команда, оборвавшая наш разговор.

Мы построились и пошли в тир. А когда вернулись в казарму, Горин сказал, что несколько минут назад закончилось офицерское собрание. О чем там говорили командиры, никто из нас, солдат и сержантов, не знал, но мы догадывались — «прорабатывали» Андрея Бытнова.

Хмурым он ходит, неразговорчивым. Офицеров сторонится, а с подчиненными у него разговор короткий: приказал — выполни, а как — дело твое.

К нему перевели и Кобзаря, недавно ставшего младшим сержантом. По старой памяти Федор нет-нет да и забежит к нам. Галаба, своего бывшего командира, расспросит, что неясно, сам новости расскажет. Неладно что-то с ним, Федором. Не нравится во взводе Бытнова? Тяжела ноша командира расчета пусковой установки? Или ребята слишком сдержанно приняли?

Кобзарь парень с биографией! Отец его погиб на войне, а вскоре умерла и мать. Воспитывался он в детдоме. Когда поступил на металлургический завод, там сразу заметили прилежного паренька.

— Вот что, Федюша, перейдешь в слесари из учеников — иди в седьмой класс, — предложили ему. — Школа рабочей молодежи рядом, при заводе. Туго будет — скажи, поможем.

Днем работал Федор, вечером учился. Там же, на заводе, и комсомольцем стал. Вскоре газеты бросили клич: «Комсомольцы, на Тайшет — Абакан!» Вместе с другом уехал Федор в Сибирь, на строительство железной дороги. Только дружок-то оказался из хлипких. Не выдержал, сбежал из тайги…

Строительно-монтажный поезд стоял неподалеку от Тайшета, маленького таежного городка. Федора зачислили рабочим. Укладывал бетон, трубы для стока воды, монтировал мосты через овраги, речушки и пади. Вскоре потребовался камень, и Федор первым пошел в карьер.

Зарабатывал Федор хорошо. Накопил четыре тысячи и отослал в детский дом, где воспитывался шесть лет.

В армию Кобзаря провожали с почетом. В газете написали о нем. Грамоту вручили и фотоаппарат. Служил Федор, как и работал, на совесть. Прошел все ступеньки — от третьего номера расчета до командира. Теперь у него под началом Тиунов, Марута и Ромашкин. Хорошие ребята, а вот, поди ж ты, неладно что-то на душе у Федора…

После увольнения старослужащих командир взвода техник-лейтенант Семиванов зачастил в наш расчет. Я еще мало был знаком с ним, потому что до этого находился не в его подчинении. Да и сейчас непосредственно подчиняюсь не ему, а командиру батареи.

Но делить нам нечего: пусковики без меня не могут обойтись, а я без них — ноль без палочки.

Борис Семиванов закончил училище только в прошлом году, но уже считается среди молодых офицеров одним из лучших. У него задорный темно-русый хохолок, большие серые глаза.