Джоомарт дрожал от жестокого гнева, кулаки сжаты, зубы стиснуты до боли. Казалось, внутри него бушует стихия, рвется наружу, ищет выхода и не найдет. Кто мог подумать, что его так разберет, и все оттого, что Мукай, не подумав, сказал: «Ты оторвался от народа, не ценишь и не знаешь его». С этого и началось. Мукай умолк. Лицо его потемнело, точно его опалили. Напрасно Сабиля придвинулась к мужу, ей уже не утешить его. В такие минуты он, точно ребенок, жмется к стене и глядит себе под ноги.

— Спасибо, Мукай, за поддержку… Мы создавали колхоз, собирали людей, а ты свою амбицию ставил выше всего. Тебе мало моей благодарности, позовем сельсовет и заставу. Никто не откажется тебя похвалить. Теперь ты решил вести за нос других, помочь Джетыгенам. Тебе подай род, всех до единого, и своего и чужого, и друга и грабителя. Половина Джетыгенов — манапская власть, и помощники их останутся там, за кордоном. Я схожу на заставу, напишу коменданту, лягу им скалой на пути…

Сабиля больше не колеблется между братом и мужем, она придвинулась к мужу и глядит исподлобья на брата.

— Мы, должно быть, по-разному любим страну. Оно и понятно: я родился в юрте, покрытой рогожей, тебя баюкали в юрте из белого войлока…

Что он натворил! Он приехал мириться с Мукаем, все сделать ради сестры и разжег еще большее пламя. Сабиля в слезах, она беззвучно рыдает. Куда делась его память, ведь он дал себе слово молчать. Его оскорбили? Мало ли что случилось. Он должен был помнить о сестре.

— Ты еще не сказал мне, Мукай, кто передал тебе эти письма?

Он говорил уже тише, заметно спокойней, но взгляд его почему-то обращен к Темиркулу. Музыкант не смущается, он может ответить и за себя и за Мукая:

— Эти письма доставлял нам купец. Ты можешь его увидеть, он вчера остановился на базе. Нам нечего скрывать от тебя. Позволь еще вот что тебе сказать: ты исходил всю страну и знаешь, конечно, что чем выше в горах, тем ярче трава, тем богаче и счастливей земля. Спору нет, чем выше, тем больше величия, но всему есть граница. В горах есть предел, где бесплодие и скудость сменяет расцвет. Так вот, Джоомарт, мой совет: не переступай эту грань, берегись полосы, где красота и богатство мертвеют.

Долгая пауза. Мукай опустил голову и молчит. Темиркул разглаживает усы, проводит рукой по седой бороде и бросает ласковый взгляд на Джоомарта:

— Ты сказал, что половина Джетыгенов останутся там, за кордоном. За что их так сурово судить? Мы хотим тоже знать.

— Я сказал уже вам: они наши враги. Можете мне верить на слово.

— Ты не веришь нашему сердцу, как можем мы верить тебе? Я знаю, ты любишь землю отцов и предан новым порядкам, а вот для нашего рода у тебя не хватает любви. Справедливо говорят: два ножа не уместить в одних ножнах, две любви не вселить в одно сердце.

И Темиркул и Мукай отлично видят смущение Джоомарта, ему трудно ответить, он не может.

— Если ты не ответишь, Джоомарт, мы будем думать, что ты из недобрых расчетов ненавидишь этих людей.

Агроном вдруг приходит в себя, слова музыканта его вдохновляют. Он поднимается с места и снова садится, взгляд его смел и сверкает лукавством.

Нет другого исхода, и Джоомарт отвечает:

— В пустыне Кара-Кум живет многоножка фаланга. Паук этот не ткет паутины и не прячется от врага. Он бьется открыто. Вот саранча опустилась на кустик. Она сильна и ловка, ей не страшна паутина, развешанная между деревьями. Фаланга уже заметила добычу и подобралась к ней. Мгновение — и хищник уже на спине своей жертвы. Саранча машет крыльями, хочет взлететь, а ядовитая гадина обволакивает ее паутиной. Саранча стонет от боли и бессилия. Так тихо подкрасться, так подло напасть, исподтишка… Ползучая мерзость связала вольную летунью, связала навеки. Таковы Джетыгены — ядовитые фаланги, открытые враги.

Вот и все, ничего больше он не скажет.

Темиркул берет комуз, точно хочет в ответ ему что-то сыграть, но Мукай уже больше не может сдержаться.

— Ты не прячься за притчей, отвечай на вопрос. Ты не видел их вот уж тринадцатый год, почему ты до сих пор их не простил? Пусть приедут, посмотрят, как мы живем, как многое переменилось. Есть у нас чем погордиться.

Его смущенье прошло, он такой же, как раньше: смелый, веселый и немного лукавый. Темиркул с ним согласен: в самом деле бы так. Яблоко рдеет: на яблоко глядя, пусть учатся друг у друга хорошему.

— Они остались такими же. Клянусь, они наши враги. Я видел, я знаю.

— Ты разве был среди них в эти годы?

— Не спрашивай, Мукай, это тайна, я один ее знаю и никто кроме меня.

— Ты лжешь! Ты обманщик, никто тебе не поверит!

Так ответил Мукай и плюнул. Джоомарт промолчал. Голова его сразу ушла в плечи, точно один из джигитов Мурзабека снова стегнул его по спине.

— Да-да, Джоомарт, — подтвердил Темиркул, — ты скрыл от нас правду. Тут что-то не так.

«От тебя отвернутся все честные люди, никто в твой дом не войдет», — хотели они как будто добавить, но сказать ничего не сказали.

Что им ответить? Мукай не ошибся: он, Джоомарт, — обманщик и лгун, больше того — изменник. Каждый вправе ему бросить это в лицо.

— Ты не должен, Джоомарт, огорчаться.

Милый Темиркул, он тут как тут со своим утешением. Спасибо за доброе слово, его голос прозвучал так мягко и нежно.

— Не надо огорчаться, ты лучше подумай. Нельзя идти против всех. Взгляни на бегущий в арыке поток. Он журчит, торопится, точно опасается в реку опоздать. Навстречу течению плывут желтые листочки, былинки, соломинки. У них свой путь, потоку навстречу. Они жмутся к стенкам арыка, ищут защиту от стремительной силы воды. Доплыли до места, где с бугорка чуть быстрее течение, и дальше ни шагу. Тут их подхватило, рвануло и бог весть куда унесло. Против течения безрассудно идти.

— Я был прав, — торжествует Мукай, — ты оторвался от народа и стал ему чужим. Полюбуйся, Сабиля: вот он, твой брат, он клевещет на родных и готов не пустить их на родину. Посмотри на него.

Еще одно утешение для Джоомарта: сестра берет его за руку и ласково просит помолчать. Милая, родная, как он любит ее! Она заглядывает брату в глаза, шепчет его имя и в душе удивляется, как на свете все непонятно. Было так хорошо, все смеялись, шутили, и на вот — рассорились, стали врагами. Почему, отчего? Ведь все ложится на ее слабые плечи. Где ей разобраться, кто прав и неправ.

Джоомарт встает и, не прощаясь, выходит из юрты. Он садится на коня и едет домой.

Много забот свалилось на Сыдыка. Удивительно даже. Он встал сегодня с зарей и до сих пор хлопочет. Конь его приустал, едва дышит, и сам он порядком устал. Легко ли с людьми иметь дело! Они готовы отступиться, совсем, навсегда. Как мало у них сообразительности. Джоомарт им кажется Манасом, никто голоса не возвысит против него. Говоришь, объясняешь им: «Ваша возьмет, не уступайте. Требуйте, тесните его, не давайте ему покоя ни днем, ни ночью». Этот глупый улар Молдобай так и сказал: «Я найду для моего сына другую жену, но не найду для колхоза лучшего друга, чем Джоомарт». Скотник Махмуд вовсе спятил: «Весь род Джетыгенов, — кричал он исступленно, — не стоит одного Джоомарта! Я верну им калым, пусть сидят себе там, за кордоном». Гугнивый Омар обнял свою дочь и гугнит: «Просверленная бусинка на земле не заваляется». Кривобокий Алы возгордился вдруг сыном: «Ничего, ничего, стальной нож, — говорит он, — не останется без ножен». Хороши женихи, хороши и невесты! У собаки нет измены, у женщины верности. Осел этот Ахмет, вздумал стать мудрецом: «Если время, — говорит он, — не мирится с тобой, мирись ты со временем».

На колхозников мало надежды. Все испугались одного человека. Трусы поганые, побитые псы, они готовы забыть Джетыгенов, расторгнуть все сделки, причинить Сыдыку убыток. Что им до бедного посредника? Нет, это его совсем разорит. Легко ли поступиться таким капиталом — по сто рублей с кибитки деньгами, а сколько овец и добра! Кто ему оплатит расходы? За угощение Темиркула, за козу, которую он отдал Мукаю, за три метра шелка Сабиле. Все пропало, как в джуте: сто баранов за маленькую Ваппу, сотня овец от Курманов за услугу… Боже мой, боже мой, мешок золота сгинул! Найдутся еще люди и скажут: «Верни нам задаток». Что им, живодерам, до него. Отдать им триста рублей, двух баранов и три мешка зерна? Он скорее задушит себя, чем вернет им хотя бы горошинку.