Шалва Константинович Гогоберашвили был высоким и стройным, как пирамидальный тополь. Его талии могла бы позавидовать профессиональная балерина, а голубоватой седине — благородный опереточный отец. Помимо талии и седины, Гогоберашвили обладал еще и многими другими достоинствами. Несмотря на свои шестьдесят шесть лет, он мог лихо сплясать лезгинку, выпить одним духом литровый рог вина и не вставать из-за пиршественного стола восемь часов кряду — полный рабочий день. Если он прихватывал и ночь, что тоже случалось довольно часто, то утром опохмелялся доброй миской мацони, принесенной из погреба, и стаканом сухого вина, после чего становился свежим, как цветок, омытый на заре росой.

Многочисленный род Гогоберашвили гордился своими чаеводами, энергетиками, сталеварами, летчиками, был у них и знаменитый математик. Все Гогоберашвили трудились в поте лица, один лишь Шалва Константинович не снимал номерка с табельной доски.

— Пусть его снимают дураки, я проживу и так! — говорил он.

— За всю жизнь ты толком не проработал ни одного дня! — возмущались родичи.

— Э-э-э, к чему эти упреки? — удивлялся Шалва Константинович. — Разве я не работал с цитрусовыми, с шерстяным трикотажем? С лавровым листом и швейными машинами? Со скобяным товаром и мимозой?

— Какая же это работа?

— Нет, как это вам нравится?! Вы думаете легко, скажем, в наше суровое время зафрахтовать самолет «Гражвоздухофлота», чтобы отвезти в Москву мимозу к празднику трудящихся женщин — 8 Марта? Во всяком случае это значительно труднее, чем пиликать на скрипке или сидеть у электронной счетной машины, как дядюшка Шота, и ждать, пока она решит за тебя математическую задачу! У меня нет электронных машин и полупроводников. Когда Шалва решает задачи, сохнет его собственный мозг. Операция «Мимоза»! Что вы знаете о ней? Я боролся за эти цветы, как витязь, только с той разницей, что на мне не было тигровой шкуры. Сначала надо было достать мимозу. Потом скупить все места на «ИЛ-14». Когда оставшиеся без билета командированные увидели, что вместо людей на самолет грузят цветы, поднялся невероятный скандал. Мне чудом удалось оторваться от земли. Но это не все. В Москве надо было подготовить группу нетрудящихся женщин, чтобы выбросить на улицы праздничный товар. И все это сделал я один, без секретаря-машинистки, без главбуха, без инкассатора и без месткома! А вы говорите, я не работаю!

— Ты плохо кончишь, Шалва! — предсказывали родичи.

— Все мы плохо кончим. Все мы в положенный срок будем удобрять землю. И когда нашу плоть станут есть черви, смею вас уверить, они так и не узнают, кто из нас был математиком, а кто спекулянтом!

Таково было житейское и философское кредо Шалвы Константиновича.

В последние годы наблюдался спад деловой активности фирмы Гогоберашвили. Фирма сворачивала операции. Шалва стал осторожнее.

— Я не хочу рисковать, — признавался он своему другу. — Не так уж мне много осталось ходить по земле, чтобы поступать безрассудно. Мне как-то не хочется провести остаток своих дней на выборной должности старосты тюремной камеры.

— А как ты будешь жить? На какие шиши? Или ты надеешься, что скоро качнут давать пенсию за многолетнюю безупречную торговлю из-под полы.

— Я надеюсь на неприкосновенность вкладов. Она гарантирована государством! — безмятежно отвечал Гогоберашвили.

Уйдя в личную жизнь, старый спекулянт занялся вплотную своим ребенком — дочкой Генриеттой. Ребенок внешне не походил на отца. Генриетта весила 80 килограммов, и обхват ее талии равнялся без малого метру 10 сантиметрам. Если к этому добавить, что она унаследовала от покойницы матери заячью губу, сварливый характер и непобедимую уверенность в своей неотразимости, то можно легко себе представить всю тяжесть отцовской миссии.

После многолетних поисков, сопровождавшихся нездоровой рекламой приданого, Шалва Константинович нашел жениха. Будущий зять официально числился бухгалтером на ремонтно-механическом заводе, хотя никогда не держал в руках гроссбуха. Лжебухгалтер защищал спортивную честь завода на зеленом поле стадиона. Он имел лишь одну специальность — спортивную. Жених умел хорошо метать молот.

Сначала это несколько обескуражило Шалву Константиновича.

— Метатель молота! Что это значит? Зачем его нужно метать? И почему именно молот, а не наковальню?

Жених снисходительно улыбнулся.

— Никогда не произносите таких слов вслух, Шалва Константинович! Не показывайте людям свою, извините, спортивную безграмотность. В вашем представлении молот — это железная кувалда. Между тем это снаряд, состоящий из ядра, тяги и ручки.

— Такое объяснение меня сильно успокоило, — не остался в долгу Гогоберашвили. — Предположим, что человечеству этот вид спорта крайне необходим. Если человечество не будет метать молот, погибнет цивилизация. Но у меня возник другой вопрос: разве можно строить семейную жизнь, свой бюджет в зависимости от того, как далеко вы закинете молот?

— Я надеюсь, вы будете помогать нам, — без обиняков сказал жених. — И сильно помогать!

— Ясно! — помрачнел Гогоберашвили. — Дочь Шалвы Константиновича никогда ни в чем не нуждалась. Будем надеяться, что и в будущем она не узнает нужды. Но я не бессмертен. Что вы станете делать, когда меня погрузят на катафалк?

— К тому времени я стану тренером, — бестактно успокоил метатель своего будущего тестя.

В отличие от отца, Генриетте жених понравился с первого взгляда и по всем статьям.

— Метатель — редкая спортивная специальность, — авторитетно заявила Генриетта. — И молот это не менее важно, чем бег через барьеры или стрельба по тарелочкам.

Шалва Константинович махнул рукой и дал окончательное согласие на брак.

Он начал готовиться к свадьбе. Он замыслил ее как некое грандиозное семейное торжество, одну из самых величайших частных пирушек современности. Свадьба должна была унизить и посрамить всех остальных Гогоберашвили, третировавших старого спекулянта.

— Посмотрим, что скажут паши прославленные чаеводы и профессора, когда узнают, что стол был сервирован на двести человек? Что запоют эти честные труженики, когда два оркестра, сменяя друг друга, начнут исполнять бальные и другие танцы, а тамада провозглашать тосты через микрофон, потому что свадебный стол будет радиофицирован.

Программа матримониальных торжеств влекла за собой опустошительные расходы. Шалва Константинович почувствовал, что без серьезной торговой операции ему не обойтись.

— Я еду в Москву, — сказал он другу. — Весь вопрос в том, что везти и что продавать? В последние годы я оторвался от Центрального рынка.

— В данное время должны хорошо пойти помидоры, — посоветовал Ираклий. — Как сейчас помню, в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году Володя Ломинадзе за три ездки заработал на томатах тридцать тысяч!

— Эта сумма меня устроит. Только где взять вагоны? На министра Бещева я не надеюсь. Большегрузных платформ он не даст. Холодильников тоже.

— Пусть хозяйственники вымаливают вагоны. Ты же можешь нанять грузовое такси. В прошлом году такси от Тбилиси до Москвы стоило десять тысяч. Грузишь три тонны томатов и продаешь в Москве по пятнадцать рублей за килограмм. Чистую прибыль подсчитай сам!

Шалва Константинович быстро подсчитал. Он остался доволен. В душе его забили барабаны. Труба звала в торговый поход. Недолго раздумывая он выбил летку у своей сберкнижки. Хлынул металл. Опорожнив выигрышный вклад, он нанял три такси.

Пока машины загружались товаром, Шалва Константинович бражничал на квартире у хозяина томатов. Провозглашались тосты за успех операции, сверхприбыли, дочь Генриетту, метателя молота, счастливую жизнь будущих молодоженов, потенциальных внуков, правнуков и даже за то, чтобы гвозди не попадались на трассе пробега и баллоны без проколов дошли до Москвы.

После пирушки, несмотря на изрядное количество термоядерной чачи, принятой вовнутрь, Шалва Константинович нашел в себе силы осмотреть содержимое грузовиков. В кузовах трех машин лежали томаты — упругие, налитые соком, без единого пятнышка, вмятины, изъяна, плоды-близнецы, будто их отштамповала на своем чудесном конвейере солнечная машина.