— Мужайтесь, — сказал Скальпель, синий вдвойне: и от освещения, и от холода. — Мы скоро прибудем в тепло… Если наш комар останется умным до конца, он подкрепится еще чьей-нибудь кровцой… И тогда, пожалуй, выживет, чтобы зимой постоянно заражать ту семью, в которой поселится…

Николка безмолвствовал, как народ в пьесе Пушкина.

Первые пять минут комар летел довольно легко; в начале вторых — стал ослабевать, а к концу — еле плелся, отклоняемый встречными и боковыми воздушными течениями от своего пути. Он хрипло дышал и весь окутался паром.

Приятели с усика перебрались на его туловище, где было значительно теплей, и здесь ожили под влиянием благодетельного тепла. Но поведение комара их сильно смущало.

— Упадет!

— Нет!

— Упадет!

— Нет!

— Да. Пожалуй, шлепнется… — К этому соглашению они пришли, когда комар, потеряв способность сопротивляться воздушным колебаниям, кувырком летел вниз…

Летчики приготовились ко всему… Но умный комар их надул: он нарочно спустился в нижние слои воздуха, ибо здесь было тише. Выпрямился и спокойно поплыл, держась близ земли.

Вот наконец и улица. Многочисленные синие туманности оживляли ее с обеих сторон. Комар поднялся выше и искал недолго: второй или третий дом приютил его, приняв через открытую форточку. Он пронесся над туманностью, сидевшей у стола, и прицепился к стене. Пассажиры немедленно покинули свой живой экипаж, обнаруживавший все признаки сильнейшего истощения.

На гористой стене, по-видимому, оштукатуренной, легко было найти убежище между двумя большими выступами, и приятели здесь расположились, намереваясь спокойно провести ночь. Комар продолжал сидеть, слабо цепляясь обессиленными лапками и передергиваясь всем телом.

— Обратите внимание, как он сидит, — не сдержал врач профессионального зуда. — Простой комар сидит всегда сгорбившись и почти касаясь концом брюшка стены; малярийный же, как наш, высоко поднимает задний конец и все туловище держит на одной прямой линии…

Для большей наглядности Скальпель тут же начертил на стене посадку простого комара.

Николка поспешил заверить, что он понял и принял к сведению эту разницу в посадке.

День, богатый приключениями, сказался в сильной усталости, и если Скальпель был расположен к разговору, то Николка и слушать даже не хотел.

— Ну, спать — так спать! — сказал врач, приятно улыбнувшись при мысли, что они великолепно защищены от всяких случайностей, и разостлал плащ на нижнем выступе.

Но их благое намерение потерпело жестокое крушение: только что дрема сошла на измученные тела, как сильный порыв ветра — сначала один, потом другой, третий и так без конца — заставил их проснуться, дрожа от холода.

Затем повторилась старая история: дождь гигантской пыли посыпался из воздуха, ударяясь о стену и угрожая существованию укрывшихся на ней. Комар давно свалился…

— Уж не попали ли мы опять в комнату Сванидзе и мою? — стараясь перекричать рев ветра, спросил Николка.

Врач не успел ответить на догадку приятеля. Бурный порыв выдул их обоих из углубления в стене и, завертев, закружив, понес неведомо куда. На этот раз воздушный шторм был особенно свиреп. Канат, соединявший приятелей, до боли врезаясь в кожу, не один раз грозил порваться.

Продолжалось ли это пять, десять минут или целый час — осталось неизвестным. На этот вопрос легко могла бы ответить синяя туманность — виновница бури.

Избитые, оглушенные, в полубессознательном состоянии, несчастные воздухоплаватели вдруг почувствовали под собой твердую почву. Почувствовали, но не оба. Николка, благодаря своей пролетарской закалке, не потерял сознания, а когда он, еще не будучи в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой, слабым голосом задал вопрос врачу:

— Ну как, хорошо прокатились? — то ответа не получил.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Так недолго и осиротеть в этом диковинном миру!..

С трудом поднявшись на четвереньки и руководствуясь только канатом, так как кругом стояла совершенная тьма, он пополз искать своего друга и наткнулся на его недвижимое тело. С большим облегчением отметив, что оно еще имеет температуру живого человека и некоторый пульс, Николка призвал на помощь все свои познания по медицине. Вспомнил об искусственном дыхании и с грехом пополам стал применять его.

Через пять минут врач высказал более убедительные признаки жизни: задышал.

— Вот что значит иметь понятие о медицине! — гордо произнес Николка, падая в полном изнеможении рядом со своим пациентом, начинающим оживать.

Некоторое время могло казаться, что его труды пропали даром и что он лишь напрасно изморил себя…

Отчаянно хотелось спать, но приходилось крепиться.

— Надо, чтобы Скальпель заговорил, — боролся Николка со сном, — это самый верный его жизненный признак…

Спустя несколько томительных минут прозвучал слабый голос:

— Где я?..

— Здесь! Здесь! — встрепенулся Николка и поправился: — то есть, я здесь и вы здесь…

— А теперь я сплю, — добавил он с весьма решительным видом. — Говорить не буду…

Врач задал еще два-три вопроса, но его друг самым демонстративным образом исполнял свое слово. Нужно было ориентироваться самому.

Зрение ничего не сообщило врачу. Осязание указало на странное свойство почвы: она была теплой, густо уснащена маслом или жиром и покрыта редкой, но высокой травой. Наиболее ценные и многочисленные данные поставили слух и чувство в равновесие.

Из-под земли несся странный равномерный гул, то ослабевающий, то усиливающийся. Одновременно с усилением его, казалось, почва под ногами медленно вздымалась, а при ослаблении резко опускалась. Похоже было на палубу корабля, идущего среди глубокого волнения.

Вместе с тем, далеко внизу слышались как бы разрывы ручных гранат, заглушенные толщей почвы, и непрерывное бурливое журчание тысяч струй и потоков…

Но что особенно поразило врача, так это духота и влажность, наполнявшие воздух, и почти животная теплота почвы.

Первой мыслью его явилось предположение, что они занесены бурей на огнедышащую гору или, по крайней мере, на вулкан, который скоро начнет извергать лаву. Впрочем, других мыслей и не являлось. Слишком вероятным казалось первое предположение. Немного смущала лишь жирная влажность почвы, но, может быть, это вулканическая грязь? Может быть. Врач не знал, ибо не мог ничего различить даже у самого своего носа из-за абсолютной тьмы.

Так и не раскрыв истины, он заснул рядом со своим товарищем, на этот раз не нуждаясь ни в каких одеялах и подстилках…………………………

Крепко спит Николка. Еще крепче Скальпель. Но после столь тревожно протекшего дня их головы не свободны от сновидений. Оба они видят сны. Сон врача неинтересен, потому что действие в нем вращается исключительно вокруг медицины и бактериоскопического исследования. Другое дело — Николка. Его сон куда занятней!..

Будто он снова в училище. Вернулся из мира малых величин и спешит поделиться со своими товарищами пережитыми приключениями и приобретенными знаниями. Встречают его Сашка Вертинос, Миха Арциви и Вано Сванидзе — лучшие друзья, и встречают, надо сказать, необыкновенно странно: оглушительным ревом… Ничего не говорят, только ревут, приседая на корточки, подобно китайцам… Николка старается их перекричать — удивлен и недоумевает: больны ли они, или чего объелись? Спрашивает: в чем дело?

…Ревут… А Сашка Вертинос как прыгнет, да как цапнет Николку за ногу!.. Уронил на пол, волоком потащил в общую мастерскую… Так по полу прямо и тащит!.. Что тут поделаешь, когда от рева не слышно Николкиных слов?.. Хватается Николка руками за колеса, привода, станки; режет руки, начинает сердиться, ругается… — ничего не помогает… Кругом рев и смех: таскает Вертинос Николку за ногу, таскает, как бешеный…

— Ерунда! — соображает во сне Николка. — Паршивый сон. Нужно проснуться…

И просыпается…

Если во сне ему не было страшно, то явь заставляет дыбиться волосы.