В своём комментарии к этому месту я упомянул, что европеец сказал бы: «храбры как Гектор и Ахиллес». Древние эллины, несомненно, протестовали бы против какого бы то ни было сопоставления своих прославленных героев с Чжуань Чжу и Цао Куй. В самом деле, подвиги этих древних китайцев, может быть, и свидетельствуют об их храбрости, но никак не являются доказательствами их благородства. Чем прославился Чжуань Чжу? В период Чжаньго (VI в. до н. э.) в княжестве У случилось такое событие. Один из принцев — Гуан замыслил убить правившего тогда князя Лао. По совету У Цзы-сюя он привлёк для этой цели известного храбреца Чжуань Чжу. Устроив пышный пир, на который был приглашён ничего не подозревавший князь со своею свитой, он приказал повару вложить в большую рыбу, поданную на стол, меч. Когда эта рыба была подана и разрезана, Чжуань Чжу по данному сигналу выхватил меч и заколол князя, а затем, обратившись на оторопевших от неожиданности его приближённых, переколол и их.

Также не очень большим благородством отличается и подвиг Цао Куя. Дело происходило в период Чуньцю (VII в. до н. э.). Цао Куй был военачальником на службе в княжестве Лу у князя Чжуан-гуна и притом военачальником неудачливым: он три раза проигрывал войну с соседним княжеством Ци. В результате часть земель княжества Лу отошла к Ци. Тогда луский князь решил примириться с циским князем и повёл с ним мирные переговоры. И вот во время встречи князей Цао Куй, бывший в свите своего князя, внезапно выхватил кинжал, приставил его к горлу циского князя и потребовал возвращения отнятых территорий.

Перевожу словосочетание «фан ма» согласно толкованию Ду Му, т. е. в смысле «связывать лошадей и строить их четырёхугольником». Считаю, что к этому толкованию обязывает общий контекст с последующим выражением «май лунь» — «зарывать колёса в землю». Речь идёт об устройстве из всех колесниц, главным образом, конечно, из тяжёлых, специально предназначенных для обороны, чего-то вроде баррикад, окружающих войско с четырёх сторон. В этом случае лошади связываются вместе и также расставляются по сторонам вместе с колесницами.

Перевожу слова «ган» и «жоу»: собственно — «твёрдый» и «мягкий», русскими — «сильный» и «слабый», согласно комментарию Цао-гуна, Ду Му, Мэй Яо-чэня и Ван Чжэ, которые подставляют на место этих иероглифов другие — […]. Это как будто противоречит контексту: слова «ган» и «жоу» приурочиваются обычно к земле. Так по крайней мере установлено Сицы-чжуанем И-цзина, где «твёрдость и мягкость» даны именно как свойства земли. В этой же фразе далее стоят слова […], т. е. закон земли. Но следует переводить слова Сунь-цзы не в отдалённом контексте, а в ближайшем. Речь идёт не вообще о земле, как это дано в И-цзине, а о земле как местности; «закон земли» у Сунь-цзы не «природа земли», а «закон местности». Поэтому и слова «твёрдость и мягкость» относятся к тому, что создаёт географическая обстановка. По мысли же Сунь-цзы, эта географическая обстановка создаёт в известной мере силу и слабость армии. Поэтому «твёрдость и мягкость» и получают значение переносное — «сила и слабость».

Позволяю себе вставить в переводе выражения […] «неизбежное», слово «положение». Делаю это на основании того, что это слово само напрашивается из всего контекста. Это чувствуется и всеми комментаторами, а Мэй Яо-чэнь в своём парафразе прямо вставляет слово «ши» — «положение».

Цзя Линь толкует слово «ши» во фразах […] и […], как «он», т. е. противник, и поэтому всё это место получает совершенно другой смысл: полководец должен уметь заставлять противника менять своё местопребывание, идти окружными путями. Этот комментарий неприемлем по четырём причинам: 1) несомненно, что эта фраза составляет одно целое с предыдущей, полностью совпадающей с ней по конструкции; слово «ци» в той фразе явно относится к самому полководцу; 2) при таком понимании становится нелепой вся фраза: «Полководец должен уметь заставлять своего противника менять своё местопребывание, идти окружным путём и не допускать, чтобы другие могли что-либо сообразить»; выходит, что полководец должен стараться, чтобы действия и планы противника были непонятны; 3) весь общий контекст этого места говорит о действиях полководца, направленных к тому, чтобы окутать тайной свои планы и поступки, так что толкование Цзя Линя не укладывается в общее русло мыслей Сунь-цзы; 4) понять так, как рекомендует Цзя Линь, мешают грамматические соображения: текст Сунь-цзы убедительно свидетельствует, что в его время в китайском языке существовал вполне оформленный побудительный залог и Сунь-цзы им прекрасно и точно владеет; поэтому понимать «и» — простой переходный глагол, как глагол в форме побудительного залога, никакой необходимости нет.

Параграфы 20 и частично 21 этой главы оставляю без комментирования, так как здесь, как и в главе VIII, по-видимому, имеет место какой-то дефект текста. Ясно, что содержание таких параграфов в своей большей части либо буквально, либо в несколько иной редакции повторяет сказанное в начале главы. Это можно было бы объяснить желанием автора до изложения своих указаний, как нужно действовать в каждой из местностей, ещё раз перечислить установленные им типы местностей и повторить с некоторыми дополнительными штрихами свои объяснения каждого из них. Но в таком случае почему автор не перечисляет всех девяти типов, а берёт только семь? Далее, в текст вставлено новое положение о «местности отрыва». Как это понимать? Есть ли это новый род местности или иное название какого-нибудь из указанных ранее? Мэй Яо-чэнь полагает, что это новый род, а именно: местность, лежащая посередине между «местностью рассеяния», т. е. собственной территорией, и «местностью неустойчивости», т. е. пограничными районами на территории противника. Что же это такое? Сама пограничная полоса? Но вряд ли в условиях размежевания границ в древнем Китае эта полоса была настолько широка, что на ней были возможны военные действия с особым их характером. Ван Чжэ и Чжан Юй думают, что речь идёт о местности очень далёкой, когда армия в своём походе оставила за собой не только свою землю, но и ряд чужих земель. Мне кажемся, что толковать это выражение можно двояко, исходя из точного смысла слов Сунь-цзы. Сунь-цзы говорит: «Когда уходят из своей страны и ведут войну, перейдя границу, это будет местность отрыва». Не значит ли это, что Сунь-цзы этим названием обозначает вообще все роды местности на территории противника, т. е. местность пограничную, местность в глубине неприятельской территории и т. д.? Возможно и другое толкование. Так как Сунь-цзы не даёт ни раньше, ни позже никаких указаний, как нужно действовать в такой местности, может быть, под этим подразумевается сама пограничная линия? Не пограничная полоса, как думает Мэй Яо-чэнь, а именно сама граница? Не может ли быть она названа «местом отрыва» от родной почвы?

Очень затруднительно для понимания слово «го» в фразе […]. Перевожу эту фразу в духе комментариев Цао-гуна, Мэн-ши, Ли Цюаня, Мэй Яо-чэня и Чжан Юя, дающих — в разных вариантах и с разными оттенками — в общем одно толкование: такой обстановки, когда опасность положения достигает исключительной остроты.

Следую в понимании и, следовательно, в переводе выражения […] одному из японских исследователей Сунь-цзы, — Фудзии Сэссай ([…]), который в своём написанном по-китайски комментарии под названием […](1827) обращает внимание на наличие в древних китайских исторических текстах двух выражений: […] и […]. Первое выражение есть сочетание двух слов: «ван» и «ба» и означает, следовательно, «царь», т. е. наследственный властитель, так сказать, легитимный монарх, и «гегемон», т. е. глава союза князей; второе выражение есть одно слово «баван», означающее то же, что и […] т. е. «гегемон».

Чжан Юй даёт очень странное толкование всему этому месту трактата. Он считает, что слова […] — «его войска не смогут быть собраны», а также слова […] — «его союзы не смогут быть заключены» относятся не к «большому государству» и не к «противнику», а к самому гегемону. В таком случае вся фраза получает приблизительно такой смысл: если завоеватель, в упоении своим могуществом и полагаясь на свою силу, будет нападать на своих соседей, то, когда он встретит сильного противника, у него сразу обнаружатся отрицательные стороны его власти: ему трудно будет собрать под свои знамёна все покорённые им народы, никто не пойдёт на союз с ним. В том же духе толкует Чжан Юй и следующую фразу: если завоеватель не станет прилагать усилий к заключению союзов, не станет укреплять свою власть всяческими средствами и будет полагаться только на одну силу, он обязательно растеряет все свои завоевания: сдадутся его крепости, распадётся его держава. Это толкование опровергается, по-моему, тем, что слово «ци», как в первой фразе, так и во второй, можно относить только к ближайшему существительному, в первом случае — к «большому государству», во втором — и «противнику», а никак не к отдалённому или даже подразумеваемому слову «баван» — «гегемон». Кроме того, оно настолько не вяжется с общим контекстом, что и сам Чжан Юй вынужден признавать возможность и другого толкования, и именно в том направлении, в котором эти слова переведены по-русски.

Перевожу это место в духе толкования Хэ Янь-си. Выбираю это толкование, так как считаю, что понимать знак #, как равнозначный знаку #, что предлагает Цао-гун, а за ним и Ду Му, в данном случае совершенно не обязательно.

Фудзицука и Мори, авторы новейшего японского комментария трактата Сунь-цзы считают, что вся часть этой главы, охватывающая пп. 20–30 по нашей разбивке текста, является позднейшей вставкой (см. стр. 562–564 их комментария). Дефект текста в пп. 20–21, как об этом и сказано выше, очевиден: это ясно из простого текстуального анализа. Но каких-либо текстуальных же признаков, заставляющих отвергнуть и весь остальной текст, нет. Указанные комментаторы, впрочем отвергают этот текст по общим соображениям вроде того, например, что такая-то мысль слишком элементарна для Сунь-цзы, такая-то не могла быть им высказана. Трудно, конечно, ручаться за каждую фразу текста, но, как мне кажется, о принадлежности и этой части к сложившемуся тексту Сунь-цзы говорят два места: то, где говорится о «войне гостем» и то, где говорится о «гегемоне». Идея «войны гостем» — вполне укладывается в общее русло рассуждений Сунь-цзы; что же касается слов о «гегемоне», то они могли появиться только у того, для которого образ гегемона был вполне реален.