Это место трактата толкуется весьма различно. Причина — возможность различно понимать словосочетание «фынь-чжун» и «фынь-ли». Я остановился на том понимании, которое приведено в переводе и комментарии. Но Хэ Янь-си и Мэй Яо-чэнь полагают, что здесь речь идёт о разделе награбленного имущества между своими солдатами, о разделе захваченных земель между своими вассалами. Мне кажется, что такое толкование не обосновано ни грамматикой, ни смыслом. Словосочетания «фынь-чжун» и «фынь-ли» по общему складу фразы должны быть одного типа. Второе из них даёт ясную картину сочетания глагола с прямым дополнением «распределять выгоды». Так как здесь речь идёт о земле, ясно, что под словом «ли» подразумевается «ди-чжи ли» или просто «ди ли», т. е. выгодное местоположение, удобная позиция, важный стратегический пункт. И тогда всё словосочетание получает такой смысл: «при занятии территории противника занимают своими частями важнейшие со стратегической точки зрения пункты». Это правило настолько очевидно, что оно соблюдалось и соблюдается во всех странах и во всех войнах. Если это так, то понимание первого словосочетания уже тем самым предрешается. Грамматически это тоже должно быть сочетание глагола с прямым дополнением, т. е. не разделять что-либо между своими войсками, а разделять свои войска, что опять-таки является общим правилом при «грабеже селений», т. е. когда во все стороны направляют отряды для фуражировки или для опустошения земель противника.

Ду Му даёт другое толкование этого места. Он считает, что во время ночного боя зажигать много факелов и бить во множество барабанов невозможно, так как ночной бой обычно происходит не на открытом широком месте, а на тесном пространстве; ночной бой это не генеральное сражение, а вылазка, налёт и т. п. Кроме того, это и небезопасно, так как открывает противнику своё расположение. Поэтому Ду Му считает, что здесь речь идёт о другом. Построение китайской армии в древности напоминает шахматную доску, между клетками которой идут проходы. На местах скрещений этих проходов всюду заранее устанавливаются факелы. По сигналу барабана с дозорной вышки, оповещающему о приближении противника, эти огни немедленно зажигаются, и весь лагерь освещается. Это предотвращает суматоху и беспорядок; солдаты могут легко построиться в боевой порядок и встретить противника в полной готовности. Это толкование, весьма на первый взгляд правдоподобное, тем не менее не может быть принято по трём соображениям. Во-первых, тогда нужно как-нибудь подобным же образом объяснить и вторую часть фразы — о большом количестве знамён в дневном бою, что сделать вряд ли возможно. Во-вторых, при таком объяснении трудно дать удовлетворительное толкование словам […] В-третьих, исторические примеры свидетельствуют, что к такому приёму обмана противника полководцы на Востоке прибегали.

Выпускаю при переводе слова […] как несомненно лишние: они повторяются в конце, где они вполне на месте.

Слова, заключённые в скобки, представляют буквальное повторение начала VII главы и здесь явно излишни.

Цзя Линь толкует это место по-своему. Он считает, что в словах Сунь-цзы речь идёт о соединении в управлении народом метода наград с методом наказаний. При одном всегда необходимо и другое. Но это толкование совершенно неуместно, так как такие понятия, как «награда», «наказание», «выгода», «вред», у Сунь-цзы играют роль совершенно точных терминов, обозначающих именно то, что они обозначают. Поэтому никакой надобности в обозначении одних понятий другим термином нет.

Иероглиф, употребляемый для обозначения слова «синь» — «правдивость», «доверие», «вера,» по мнению Ду Му, приходится здесь считать заместителем иероглифа #, которым обозначается слово, также звучащее «синь» и значащее «протягивать-ся», «проводить-ся». В таком своём значении этот иероглиф противопоставляется иероглифу #, обозначающему слово «цюй» — «сгибаться», «надламываться». В данной фразе трактата этим словом Сунь-цзы, очевидно, хочет выразить ту мысль, что при умении принимать в расчёт одинаково и пользу и вред все старания не «оборвутся по середине», на полдороги, а «приведут к концу», доведут до результата.

Останавливаюсь на таком общем толковании этого места, так как считаю, что попытки комментаторов подставлять под слова Сунь-цзы конкретные приёмы и методы действий вряд ли обоснованы. Именно поэтому они все и говорят о разных вещах. Во фразе «подчиняют себе князей вредом» одни видят привлечение на свою сторону важнейших сановников соседнего государства; другие считают, что речь идёт о засылке своих агентов, которые дезорганизуют управление, третьи полагают, что тут говорится о посылке шпионов, сеющих рознь между правителем и народом; четвёртые думают, что дело сводится к направлению к соседнему князю искусных мастеров, которые подбивают князя на большие и роскошные постройки, что приводит к истощению его казну; наконец, некоторые считают, что здесь может идти речь об отправлении соседнему князю в подарок красавиц, которые отвлекали бы князя от дел правления. Короче говоря, комментаторы перечисляют ряд конкретных мер, направленных во вред соседнему государству, и, конечно, список таких мер может быть ещё продолжен. Сунь-цзы же вообще остаётся на почве общих принципов и поэтому так же следует понимать и это его высказывание.

Так же трудно признать и то толкование слова «е», которое дают комментаторы. Так, например, Ду Му и Чжан Юй полагают, что в фразе Сунь-цзы «заставляют служить себе делом» содержится тот смысл, что, если моя страна богата и её мощь велика, соседние государства сами покорятся. Но, как совершенно правильно замечает Сорай, при таком толковании слово «е» приходится понимать, как сельский труд, сельское хозяйство, которые служили основой всего богатства страны. Но вряд ли можно придавать этому слову такое значение. Ду Ю полагает, что под словом «е» подразумеваются строительные работы, изготовление предметов роскоши или «музыка», т. е. устройство всяких празднеств. Это толкование, во-первых. очень натянуто, во-вторых, делает непонятным глагол «и». Ван Чжэ, ссылаясь на фразу из Цзо-чжуань […], полагает, что под словом «е» следует подразумевать действия армии. Но, как опять-таки правильно замечает Сорай, в этом месте Цзо-чжуань слова «е цзи» образуют одно сложное слово со смыслом «уже» (ср. Сорай, цит. соч., стр. 188). Поэтому я и считаю, что в этом месте трактата либо вкралась позднейшая вставка, так как совершенно достаточно первой фразы, говорящей о действии вредом, и третьей фразы, говорящей о выгоде; либо же если и принимать эту вставку, то толковать слово «е» именно в смысле «дело», обнимающем собой одинаково понятие и выгоды и вреда. На такое понимание наталкивает, во-первых, контекст: Сунь-цзы только что установил положение, что во всякой выгоде есть свой вред, а во всяком вреде — своя выгода, поэтому вполне возможно в его устах и такое обобщающее понятие; во-вторых, на такое понимание наталкивает само местоположение этой фразы: она помещена по середине между фразой о вреде и фразой о выгоде.

Сорай полагает, что «пять опасностей», о которых упоминает в этой фразе Сунь-цзы, и есть те «пять выгод», о которых он говорил выше. Сорай объясняет дело так: «Когда не знают эти пять опасностей, они становятся опасностями. Но если, зная эти опасности, принимать по отношению к ним меры, они становятся выгодой» (цит. соч., стр. 190). Считаю это толкование совершенно неприемлемым, так как, рассуждая о «пяти опасностях», Сунь-цзы имеет в виду те опасности, которые обусловливаются личными качествами полководца; всё же предыдущее рассуждение о выгодах, как это явствует с полной очевидностью из самого текста, имеет в виду выгоды вообще — в любом аспекте. Толкование Сорая идёт вразрез со всем предыдущим текстом и свидетельствует только о том, что и он оказался заворожённым этим словечком «пять» в выражении «пять выгод», заставившим комментаторов идти на всякие натянутые и противоречивые толкования, лишь бы отыскать где-нибудь именно «пять выгод». Я не говорю уже о том, что невозможно вообще слово «опасность» считать заменителем слова «выгода». Сунь-цзы видит взаимоотношение этих двух понятий, но ему никогда не приходит в голову отрицать за каждым элементом этого отношения своё собственное значение и именно — противоположное другому.

Перевожу слово «шэн» так, как предлагают все комментаторы, объясняющие его либо как «ян» — «солнечный», либо как «сян ян», — «обращённый к солнцу». Ду Му говорит «мянь нань» — «обращённый к югу», Чэнь Хао толкует, как «сян дун» — «обращённый к востоку». Сорай объединяет оба эти толкования и даёт «обращённый на юго-восток».

Ду Му и Чжан Юй указывает, что в некоторых изданиях Сунь-цзы на месте иероглифа # стоит иероглиф #. Тогда надо было бы перевести не «при бое с противником, находящимся на возвышенности», а «веди бой, спускаясь вниз», т. е. сверху вниз. Сорай считает, что этот вариант правильнее, так как в этом случае получается более выдержанная грамматическая конструкция всего предложения и логическая связь. Вполне допускаю эту версию, но не считаю возможным взять её в основу перевода, так как подавляющее большинство читателей Сунь-цзы понимали его так, как это дано в русском переводе. И даже Ду Му и Чжан Юй, приводящие этот вариант, сами дают толкования в том смысле, как это переведено.

Сорай утверждает, что данную фразу понимают двояко: одни комментаторы считают, что речь идёт о позиции, занимаемой у реки до переправы, другие полагают, что дело идёт о позиции, занимаемой после переправы. Сам Сорай присоединяется к первому толкованию. Но я не мог обнаружить у некоторых из перечисленных комментаторов, якобы сторонников первого понимания, явственных указаний на то, что они именно так понимают Сунь-цзы. Например, Чжан Юй говорит следующим образом: […]. Словосочетание «го шуй» следует передать по-русски словами «переходить реку». Далее он говорит: […]. Как перевести слова «цюй шуй» иначе, как словами «отходить от реки»? Нельзя «отходить» от места, до которого ещё не дошли. Если следовать Сораю, то нужно было бы перевести эти слова так: «не доходя до реки». Но перевести глагол «цюй», как «не доходить», вряд ли возможно. Поэтому утверждение Сорая, что Чжан Юй является сторонником версии «до переправы» неверно. И так же сомнительны в этом смысле комментарии и некоторых авторов. Поэтому я и счёл возможным остановиться на том же понимании глагола «цзюэ», что и в словосочетании «цзюэ шань». Если это последнее следует перевести «перейдя горы», то и первое нужно перевести «перейдя реку». Сорай указывает, что невозможно предписывать войску, переправившемуся через реку, занимать позицию в некотором отдалении от реки: в зависимости от условий как раз может быть выгодно занять позицию именно у самой реки. Это замечание было бы верно, если бы противник находился впереди. Но у Сунь-цэы ясно подразумевается такая ситуация, когда противник находится за рекой и вся цель манёвра заключается в том, чтобы вызвать его на переправу. Поэтому я остановился на толковании Чжан Юя, понятом согласно точному смыслу его слов.

Иероглиф # толкуется обычно, как место на берегу моря, пропитанное морской солью, т. е. как топкое место у моря. Считаю, что выражение «чицзэ» можно передать одним словом «болото», т. е. взять это сочетание как одно общее понятие, охватывающее вообще все виды топких мест.

Слова «сы» и «шэн» Ду Му и Чжан Юй толкуют, как «низкое место» и «высокое место». Сорай возражает, считая, что в таком случае это есть повторение уже сказанного, и предлагает «сы» понимать как место безводное и лишённое всякой растительности, «шэн» — как обратное. Он считает, что иметь местность с водой и растительностью перед собой невыгодно, так как это служит препятствием во время боя; иметь же такую местность сзади себя — выгодно, поскольку она может служить естественным укрытием. С точки зрения китайской стратегии это правильно, но другие комментаторы дают иные толкования, также вполне приемлемые. Я остановился на толковании Ду Му и Чжан Юя, которое мне кажется более правильным в связи с общей идеей Сунь-цзы о выгодности боя на наклонной местности; кроме того, через несколько строк сам Сунь-цзы совершенно ясно говорит о том, что справа и позади себя нужно иметь возвышенность.

Слова «четыре императора» доставляют много хлопот комментаторам. Китайская историческая традиция говорит о периоде «пяти императоров» глубокой древности, но эти «императоры», первым из которых был Хуан-ди, считающийся этой традицией основателем китайского государства (2696–2597 гг. до н. э.), следовали друг за другом, и Хуан-ди, следовательно, не мог с ними бороться. Ввиду этого Мэй Яо-чэнь, Ван Чжэ и Хэ-ши считают, что здесь имеет место ошибка в знаке: вместо император, должен быть знак — войско. В таком случае речь шла бы о победе Хуан-ди не над «четырьмя императорами», а над «четырьмя армиями». Цао-гун, Ли Цюань, Чжан Юй и другие принимают текст так, как он здесь переведён. Действительно, в древнем начертании (в почерке Дачжуань) иероглифы # и # мало похожи друг на друга. Однако эти споры по существу совершенно излишни, так как важнее то, что здесь стоит число «сы» — «четыре», которое всегда может указывать на «четыре стороны», что означает «все стороны». Поэтому сказано ли, что Хуан-ди победил «четырёх императоров» или «четыре армии», всё равно это имеет только один общий смысл: победа над всеми вокруг. Поскольку же свидетельство предания, что Хуан-ди «объединил Китай», покорив всех «чжухоу» — князей отдельных местностей, исторически означает возвышение одного из племенных вождей над другими и образование какого-то племенного союза, постольку лучше принять версию «четыре императора», т. е. окрестных племенных старейшин.

Цао-гун толкует слово «ши» как «гао», т. е. «высокое место», «возвышенность». Считаю, что Сорай делает правильнее, предлагая понимать это слово в смысле «цзянь» — «крепкий», «твёрдый».