О лодке я как-то не подумал, но еще хуже были гранаты. Я содрогнулся. Для меня не было секретом, как действует на человеческое тело даже небольшой подводный взрыв: он раз в двадцать эффективнее такого же взрыва на поверхности земли, а мне необходимо было немедленно прыгать в воду. С прожектором было легче — я уже держал в руках кабель от него. Но когда я уже собрался его перерезать, мысль о гранатах остановила меня. С тем же успехом я мог встать во весь рост и крикнуть: «Я здесь, хватайте меня!» Даже если бы я успел после этого дать по башке поднимающемуся ко мне Карло, это ничего бы не дало. Таких ребят два раза вокруг пальца не обведешь. Не тот случай. Ковыляя как можно быстрей, я прошел через рулевую рубку на левое крыло мостика, соскользнул по трапу и, хромая, побежал на нос. Там никого не было.

Я услышал чей-то крик, а минутой позже раздалась автоматная очередь. Это наверняка был Жак со своим стволом. Чего он там увидел? Может, всплыл ящик, и он принял его за меня? Не похоже, на ящик он не стал бы тратить патроны. Как бы там ни было, меня это весьма устраивало, поскольку, пока они уверены, что я, продырявленный, как швейцарский сыр, иду на дно, они не станут искать меня в другом месте.

«Нантсвилл» стоял на левом якоре. Спустившись по канату за борт, я уперся ногами в клюз и соскользнул на якорную цепь. Страшно жалко, что в эту минуту арбитры международных легкоатлетических соревнований не включили свои секундомеры. Я совершенно убежден, что побил все возможные мировые рекорды в спуске по якорной цепи.

Бода была холодная, но костюм аквалангиста надежно защищал меня. Море слегка волновалось, и чувствовались сильные толчки прибоя, но меня это как раз устраивало. Я плыл вдоль левого борта, почти все время оставаясь под водой, благодаря чему ничего не видел, но и сам оставался вне поля чьего бы то ни было зрения.

Свой акваланг и ласты я нашел там, где их и оставил,— привязанными к лопасти руля. Надеть на себя акваланг, когда море неспокойно, да еще во время прибоя, не такое уж простое дело, но мысль о Крамере и его гранатах придавала мне ловкости. Спешить надо было еще и потому, что впереди меня ждали долгий путь и масса дел.

Шум моторной лодки, кружащей со стороны правого борта «Нантсвилла», то отдалялся, то приближался, но, к счастью для меня, не ближе чем на тридцать метров. Выстрелов я тоже больше не слышал. Было похоже, что Имри отказался от мысли применять гранаты. Поправив грузила у пояса, я погрузился в темную, но такую безопасную глубь моря. Оставалось только определить направление по светящемуся компасу и можно было спокойно плыть вперед. Уже через пять минут я выплыл иа поверхность и вскоре оказался на скалистом островке, где, направляясь на «Нантсвилл», спрятал надувную лодку. Отсюда «Нантсвилл» был как на ладони. Он буквально тонул в резком свете; его прожекторы обшаривали поверхность моря, а моторка по-прежнему кружила рядом. Потом я услышал скрежет якорной цепи — они поднимали якорь. Я спустил надувную лодку на воду и достал два коротких весла. Стараясь действовать совершенно бесшумно, я поплыл на юго-запад. Моя лодка пока еще оставалась в зоне действия корабельных прожекторов, но разглядеть черную фигуру в черной лодке на фоне черной воды — это было маловероятно.

Проплыв около мили, я убрал весла и включил мотор. А если точнее, попытался это сделать. Моторы моих лодок всегда работали великолепно, за исключением тех случаев, когда их хозяин оказывался насквозь промокшим, замерзшим и лишенным сил. Они всегда отказывали, когда я особенно нуждался в них. Пришлось снова браться за весла. Это была тяжкая работа. Не могу сказать, что это продолжалось вечность, но месяц —наверняка.

Без десяти три утра я нашел наконец свой катер, свой «Файркрэст».

— Калверт? — голос Ханслета был почти не слышен.

— Я.

Черная фигура Ханслета была едва различима на черном фоне ночи. Черные тучи, плывущие с юго-запада, покрыли все небо, заслоняя звезды. Первые крупные капли дождя начали вспучиваться на поверхности моря.

— Помогите поднять лодку на борт.

— Как там дела?

— Поздней. Прежде всего лодка...

Держа в руке канат от лодки, я поднялся на палубу. Нельзя сказать, что это оказалось легким делом. Одеревеневший от холода, с резкой болью во всех мышцах и совсем онемевшей ногой, я был не слишком бравым парнем.

— Нам надо спешить. Не исключено, что вскоре нам могут нанести визит.

— Так вот оно что...— задумчиво пробормотал Ханслет.— Дядюшка Артур будет восхищен.

Я ничего не ответил на это. Наш шеф, контр-адмирал сэр Артур Арнфорд-Джессон, командор Ордена Бани и обладатель целой коллекции других наград, наверняка не будет в восторге.

Мы втянули лодку на палубу, выпустили из нее воздух, отцепили мотор и отнесли все это на переднюю палубу.

— Найдите два водонепроницаемых мешка и поднимите якорь,— приказал я.— Только тихо. Лучше всего перед поднятием якоря подложить под цепь кусок брезента.

— Отплываем?

— Рассуждая здраво, именно так мы и должны были бы поступить. Но мы остаемся. Просто нужно поднять якорь. Пусть висит у борта.

Когда Ханслет вернулся с мешками, лодка была уже в брезентовом чехле. Я стащил с себя акваланг и упаковал его в один из мешков вместе с резиновым комбинезоном, грузилами, водонепроницаемыми часами и компасом, служащим также измерителем глубины. В другой мешок я сунул подвесной мотор, подавив в себе горячей желание выбросить эту проклятую штуку за борт. Какой-нибудь мотор, конечно, должен находиться на судне, но у нас был еще один — на деревянной спасательной лодке.

Ханслет же включил электролебедку, и цепь начала медленно и ровно подниматься. Операции такого рода обычно сопровождаются большим шумом. Прежде всего скрежещет цепь якоря, проходя сквозь отверстие клюза, кроме того, стучит стопор зубчатой передачи и погромыхивают звенья цени, наматываясь на барабан. Что касается первого источника шума, то тут мало что можно было сделать, но, сняв стопор и намотав на барабан брезент, можно было по крайней мере приглушить остальные звуки. Звук разносится по воде очень далеко, а ближайшие суда стояли на якорях на расстоянии едва ли двухсот метров от нас. Мы, естественно, не искали общества других судов в порту, а расстояние в те же двести метров от Торбэя было для нас не слишком безопасной дистанцией. Но что поделаешь, если дальше дно моря резко опускалось, а наша якорная цепь имела всего сто двадцать метров длины.

Я услышал, как Ханслет нажал ногой на педаль, выключая лебедку.

— Якорь поднят.

— Установите на минутку стопор, а то, если барабан начнет раскручиваться, мне отрежет руки.

Я подтянул оба мешка па нос, связал их канатом и, перегнувшись через борт, привязал другой конец каната к якорной цепи. Переброшенные за борт мешки свободно повисли па цепи.

— А теперь опустим цепь вручную,— сказал я.— Только тихо.

Опустить вручную около восьмидесяти метров якорной цепи, видит Бог, тяжкое дело в любой ситуации. Но в этот раз для моих несчастных рук и позвоночника, да еще при полной общей вымотанности, это было почти непосильным занятием. Все больше болела нога, едва двигалась шея, отказывали одеревеневшие от холода мышцы. Вообще существует множество способов вернуть себе нормальную кондицию, но гимнастические упражнения в нижнем белье, под дождем, ветреной осенней шотландской ночью к ним явно не принадлежат.

Когда этот ад наконец кончился, мы спустились в кабину. Если теперь кто-нибудь захочет выяснить, что прикреплено у нас к якорной цепи на глубине сорока метров от поверхности моря, ему придется сначала отыскать стальной скафандр.

Ханслет закрыл двери каюты и задернул иллюминаторы тяжелыми бархатными шторами. Только после этого он включил небольшую настольную лампу, дававшую немного света, по крайней мере не столько, чтобы его можно было заметить снаружи. Нам не стоило демонстрировать, что мы бодрствуем в такое время.