— А Шекефельды не знае… — сунув пакет под мышку, хотел было спросить Дима, но тетя Рива перебила его.

— Уже два месяца, как там, — сказала она таким смущенным тоном, как будто Шекефельдов выслали из страны по ее личному распоряжению. — Ты к Марку Иосифовичу подойди, думаю там…

— Да ну его! — поморщился Дима. — Ладно, придумаю что-нибудь. Мне ведь недолго тут кантоваться. Всего доброго.

Он вышел на улицу, остановился, задумчиво почесал затылок, чуть не выронив пакет. Взглянув на него, Дима вспомнил, что с утра он еще ничего не ел, и направился к видневшемуся неподалеку ресторану «Киев». Увы, висевшее над входом в ресторан электронное табло гласило, что «свободных мест — 0». Дима огорченно выругался: «Не везет, так не везет». Но тут дверь ресторана резко распахнулась, и швейцар выпихнул на улицу горланящих мужиков, еле-еле держащихся на ногах. Неоновый ноль на табло тут же сменился на двойку, и Дима кинулся в кабак.

Когда он, размякший, умиротворенный и повеселевший, вышел на улицу, было уже совсем темно. Накрапывал мелкий, нудный дождик, а промозглый осенний ветер тут же выдул из головы остатки алкоголя.

«Пора подумать о месте под солнцем, — размышлял Дима, неторопливо шагая по мокрому тротуару и поглядывая на мелькавшую в разрывах туч ущербную, словно надкусанную, луну. — К кому же податься? К Гарику? Сашке? Вроде Неудобно, оба недавно женились, буду стеснять… К Петлицким? Тоже не лучший выход, однако деваться некуда…»

Петлицких дома не оказалось, а проходившая мимо соседка сообщила, что они пару дней назад уехали всей семьей отдыхать в Трускавец. И Дима побрел на троллейбусную остановку, решив-таки остановиться у своего товарища по институту Гарика Малкина. Дрожа от холода, он с надеждой выглядывал каждые две-три минуты на дорогу, но троллейбуса, как назло, все не было и не было. И тут внимание Димы привлекло объявление, косо наклеенное на фонарный столб. Оно было написано такими корявыми буквами, будто писалось шариковым стержнем, привязанным к чугунному лому. Объявление гласило: «Возьму на квартире два малчика токо шоб не баловаца по адресу Пекарная 21 б спросит Мусю Хадсон».

— «А ведь это выход, — мелькнула в Диминой голове мысль. — Сниму квартиру до отъезда. Бабки-то есть…»

После долгих расспросов Дима выяснил, что улица Пекарная находится на Молдаванке, где-то в районе Алексеевского рынка. Чертыхаясь, он брел по полутемным улочкам, с трудом вытаскивая ноги из хлюпающей грязи. Стояла угрюмая тишина, нарушаемая лишь отрывистым собачьим лаем. Насупленные и какие-то кривые дома, освещаемые матовым лунным светом производили фантасмагорическое впечатление, и у Димы вдруг появилось странное ощущение, что он Буратино, заблудившийся в Стране Дураков. Дима уже начал жалеть, что впутался в это мероприятие. После того, как к его ботинкам прилипло около пяти килограммов грязи, нужный дом был наконец обнаружен. Это была старенькая двухэтажная хибара с мансардой. Толкнув входную дверь, Дима очутился в полутемном коридоре и в нерешительности остановился, прислушиваясь к доносившимся откуда-то громким голосам и всхлипыванию аккордеона, под аккомпанемент которого кто-то разухабисто орал: «Созрели вишни в саду у дяди Вани…» Дима вздохнул п постучался в первую попавшуюся дверь. Тотчас на пороге возник мужик в сапогах и тельняшке, с папиросой во рту. Штанов на мужике не было.

— Муся, я ревную, к тебе тут какой-то молодой-симпатичный! — узнав о цели Диминого визита, неожиданно игриво пропел он и, поправляя трусы, скрылся в комнате.

Муся Хадсон оказалась плотной краснолицей теткой лет пятидесяти, одетой в байковый халат неопределенного цвета и со множеством заплат.

— О-о, вот и второй до пары! — довольно воскликнула она, стараясь не дышать в сторону Димы. — Оч-чень хорошо! Идем, комнату посмотришь да и с сожителем заодно познакомишься. И, сделав строгое лицо, Муся добавила: «Только чтоб не баловаться!»

Они поднялись по деревянной лестнице со щербатыми ступеньками на второй этаж и подошли к оббитой рыжим кожезаменителем двери. Муся небрежно постучала и, не дожидаясь ответа, распахнула дверь. Дима с любопытством мглянул вовнутрь.

Обстановка комнаты была более чем спартанской. Круглый стол посередине, шифоньер и шкаф образца начала пятидесятых годов по углам да покосившаяся книжная полка над стареньким диваном. Напротив дивана стояла массивная железная кровать с облупленной никелировкой. На ней, головой к вошедшим лежал, положив руки под голову, какой-то мужчина и задумчиво глядел на потолок. Он, видимо, был настолько погружен в свои мысли, что на вошедших не обратил ни малейшего внимания. Над кроватью висели: гитара, фотография Высоцкого в роли Жеглова, вырезанная из какого-то журнала, и небольшая картина в простенькой рамке, на которой было изображено непонятно что. Сбоку, за п-образным выступом стены находились двухконфороч-ная газовая плита с баллоном, небольшой кухонный шкафчик и ведро с водой.

— Подходит, — махнул рукой Дима, который за время службы успел отвыкнуть от комфорта. — Выписывайте ордер.

Об условиях договорились быстро, причем Муся потребовала оплату за месяц вперед. Получив деньги, она сразу засуетилась, вытащила из кладовки в коридоре пыльную трехлитровую бутыль и, прогрохотав по ступенькам, растворилась в темноте ночи.

— Ботиночки-то от грязи не мешает почистить, уважаемый, прежде чем к приличным людям вламываться, — продолжая глядеть в потолок, неожиданно произнес лежащий на кровати мужчина, когда Дима, смущенно топчась на месте, соображал под каким предлогом начать разговор со своим сожителем.

Удивленный Дима взглянул на свои ботинки, покраснел и вышел.

— У вас что, глаза на затылке? — с некоторым раздражением произнес он, вернувшись в комнату после очистки ботинок.

— Глаз на затылке у меня нету, — вежливо ответил мужчина, — А ежели вас, сударь, интересует, каким образом я узнал, что вы на каждом ботинке притащили по пуду грязи, то это элементарно — она так чавкала при малейшем вашем движении, что в ушах гудело…

Он рывком поднялся с кровати и, протянув Диме руку, церемонно поклонился.

— Разрешите представиться — Александр Холмов, можно просто Шура. Профессия — домашний хозяин. А вас как звать-величать?

— Дима, — буркнул Вацман, ответив на рукопожатие.

— Очень приятно! — искренне произнес Александр Холмов, и Дима немного смягчился, исподлобья разглядывая собеседника. Это был высокий худощавый мужчина с лицом, не лишенным приятности, даже несмотря на небольшой шрам, рассекающий левую бровь, отчего у него на лице постоянно было выражение небольшого удивления. На вид Шуре Холмову было лет тридцать. Когда он улыбался, во рту у него тускло поблескивали два железных зуба. Дима никак не мог сообразить, кого этот Холмов напоминает ему чисто внешне.

— Кстати, у меня идиотская привычка называть окружающих по фамилии, — сообщил Шура, достав висевшую за окном сетку и извлекая из нее колбасу, хлеб, пучок зеленого лука и несколько помидор. — Как ваша фамилия? Шпульман? Или Мухис?

— Вацман, — нехотя ответил Дима, с детства не любивший отвечать на этот вопрос.

— Ага! — удовлетворенно произнес Холмов, доставая из кухонного шкафчика стаканы и бутылку с какой-то жидкостью, по цвету, запаху, вкусу и воздействию на организм напоминавшую самогон. Им же, как выяснилось позже, и оказавшейся. — Ну, давай выпьем на брудершафт и перейдем на ты. Идет?

— Идет, — согласился Дима. Выпили. Хрустя зеленым лучком, Шура некоторое время испытывающе глядел на Диму, потом улыбнулся и, заговорщицки подмигнув, спросил:

— И как же тебе, дорогой товарищ Вацман, служилось в медсанбате? Спирту перепадало? Или только горшки выносил?

Дима поперхнулся помидором и, откашлявшись, недоуменно посмотрел на улыбающегося Холмова.

— Ну что ты на меня смотришь, как дикарь на зажигалку? — спросил тот, разливая по второй. — Право, несложно определить, что ты только что демобилизовался. Короткая стрижка, привычка складывать одежду по армейски, а главное — тот особый, идиотски-настороженный взгляд, который исчезает лишь через месяц-другой после дембеля. Что же касается медсанбата…