— Более чем достаточно для ведения деловых переговоров, мадам Катценбах.

— И тем не менее, выяснив все это, вы сочли возможным делать мне подобного рода предложения?

— Это так, мадам.

— Скажите, госполин Лихтвейзен, вам известно, что я богата?

— Да, мадам.

— Что я очень богата?

— Да, мадам.

— Хотите, я назову вам цифру моего личного состояния? Я имею в виду состояние не моего мужа, а мое собственное.

— Я не смею, мадам...

— Сорок два миллиона долларов.

— Могу лишь выразить свое восхищение вашей предприимчивостью.

— Возможно, вас интересует личное состояние моих родителей?

— Даже не знаю, заслуживаю ли я такого доверия...

— Не заслуживаете, господин Лихтвейзен. И тем не менее я хочу сообщить вам, что в настоящее время состояние моих родителей превышает три миллиарда долларов США. Прошу заметить, господин Лихтвейзен, что я — единственная наследница этого капитала. Кстати, речь идет только о деньгах, пенных бумагах и драгоценностях. Недвижимость же оценивается...

— Право, я не достоин такой откровенности...

— Вот тут я с вами абсолютно согласна, — Кло глубоко вздохнула и изобразила на лице улыбку: — Но у меня, уважаемый господин, не было другой возможности убедить вас в том, что я не нуждаюсь в деньгах и, соответственно, никогда не соглашалась и не соглашусь на подобные сделки. Будем считать, что этого разговора не было вовсе. А теперь, господин Лихтвейзен, давайте закончим нашу беседу, поскольку...

— Нет-нет, мадам! — гость поправил нагрудный платочек. — Мы никак не можем закончить нашу беседу, пока я не изложу вам второе предложение моего клиента.

— Господи, что еще? — Кло взглянула на наручные часы и инстинктивно поправила и без того идеально лежавший на высоком лбу локон. — Боюсь, что после первого вашего предложения любое другое, даже самое заманчивое для «Ситизен-банка», встретит мое однозначное «нет».

— Не торопитесь, мадам. О вас говорят, как о самой умной и деловой женщине во всех кантонах Швейцарии и даже в Западной Европе. Не торопитесь разрушать столь блестящую репутацию в глазах пусть не очень приятного, но все-таки клиента. Ведь вам, конечно, известна первая заповедь делового человека: дослушивай собеседника до конца.

— О’кей, — вздохнула Кло и подперла подбородок ладоныо. — Будем следовать заповедям деловых людей. Но заодно хочу напомнить вам заповедь вторую: время — деньги, господин Лихтвейзен.

— Конечно, мадам Катценбах, я буду очень краток. Итак... — визитер помассировал подбородок, словно стремясь размягчить его природную твердость, — мой клиент во второй раз предлагает вам перевести чек на семьдесят миллионов долларов в отделение «Ситизен-банка» в Картахене на имя своего контрагента. В случае отказа с вашей стороны, мадам Катценбах, — а он, как я заметил, имеет место, — мне поручено поставить вас в известность, что его последствия могут весьма серьезно отразиться на вашем сыне...

— Что-о?! — Кло вскочила с места.

— Сядьте! — в голосе Лихтвейзена вдруг зазвучали повелительные интонации. — Сядьте и возьмите себя в руки! Я убедительно прошу вас оставаться в рамках деловой беседы, поскольку я еще не закончил. Успокоились?

Кло опустилась в кресло и молча кивнула.

— Прекрасно. Вашему гениальному Вилли только двенадцать лет. Вне всякого сомнения, вы — самая счастливая мать на свете. Позвольте же мне, отцу четырех детей, дать вам совет: не нарушайте эту гармонию, такую редкую в нашем беспокойном мире. Не превращайте свою во всех отношениях идеальную жизнь в бесконечный кошмар и сделайте то, о чем просит мой клиент. Не пытайтесь защититься — вам это не удастся. Мы беседуем здесь с глазу на глаз, ваши обвинения в шантаже — возникни у вас столь неразумная идея — не будут восприняты серьезно и, кстати, могут пагубно отразиться на вашей безукоризненной репутации. Красивым женщинам, даже если они абсолютно правы, всегда опасно ввязываться в скандалы. Скажу больше: если о нашем разговоре станет известно хотя бы еще одному человеку, вы можете навсегда попрощаться со своим сыном. Он будет уничтожен. Поверьте, это не пустая угроза. Даже если Вилли будет находиться под круглосуточной охраной, даже если вы спрячете его в правительственный бетонный бункер, построенный на случай ядерной войны, я все равно не дам и гроша за голову вашего ребенка. Речь идет об очень серьезных вещах, мадам Катценбах. Слишком серьезных, чтобы люди, несущие за них ответственность, могли позволить себе даже микроскопическую ошибку...

— Все, что происходит сейчас, — какое-то безумие. Я не могу и не хочу верить, что вы говорите серьезно! — к этому моменту перед Лихтвейзеном сидела уже не блистательная Кло Катценбах, а сгорбившаяся, разом постаревшая женщина.

— Увы, мадам, вера — это единственное, что вам остается.

— А где гарантия, что услуга, которой вы от меня требуете, окажется последней? — голос Кло прозвучал глухо и дребезжаще, словно фраза эта была произнесена в пластмассовый стакан.

— А кто вам сказал хоть слово о такой гарантии? — теперь посетитель вел себя значительно увереннее: инициатива явно перешла в его руки. — Но вы же умная женщина, мадам Катценбах. И должны понять, что имеете дело с умными людьми. Услугами такого рода обычно не злоупотребляют. Слишком высоки ставки и слишком вероятна опасность скандала, когда это превращается в систему. Поэтому полагаю, что услугой, о которой я имел удовольствие говорить с вами, все и ограничится. И потом, вы же не думаете, надеюсь, что Кло Катценбах — единственная красивая женщина на земле, имеющая доступ к международным валютным операциям?

— Но почему именно я? — Кло встала из-за стола, обогнула его и подошла вплотную к Лихтвейзену. — Неужели вы не могли подыскать для своих грязных дел другую кандидатуру?

— Риторический вопрос, мадам, — улыбнулся мужчина. — А почему, собственно, не вы? Вы ведь так счастливы, так богаты, окружены такой любовью и заботой, что, право же, сам создатель одобрил бы наш выбор. На таких людей, как вы, никогда не падает и тень подозрений. Ведь вам даже в теории неизвестно, что такое проиграть, подчиниться, ославиться. Следовательно, ставка на вас — изначально верна. Это была первая причина, по которой мой клиент решил обратиться именно к вам... — Лихтвейзен вытащил из внутреннего кармана ручку, аккуратно заполнил чек, оторвал сиреневый листок, легонько помахал им в воздухе, чтобы подсохли чернила, и протянул его Кло. — Адресат должен получить всю сумму не позднее, чем через десять дней, мадам. Это важно. А теперь позвольте откланяться...

Он встал и, не торопясь, направился к двери.

— Вы сказали о первой причине... — остановила его Кло. — Следовательно, была и вторая?

— Конечно, мадам, — улыбнулся Лихтвейзен.

— Какая же?

— Мы решили, что хоть раз в жизни вы должны понять, как чувствует себя человек, попадающий в зависимость.

— Но для чего? Ради всего святого, для чего?!

— Для адаптации, мадам, для адаптации...

Разбудило меня пронзительное верещание телефона. На шестом звонке, так и не сумев разлепить веки, я нащупала и рванула трубку:

— Чтоб вы сдохли!

— И вам доброе утро, Валентина Васильевна!

— Простите... — я откашлялась. — Кто это?

— Ксения Николаевна...

— Какая еще?.. Ой, простите! Слушаю вас.

— Немного изменились планы, и я заеду за вами через тридцать минут. Если, конечно, вы не возражаете. Успеете собраться?..

Через полчаса я спустилась вниз и увидела у подъезда старенький «москвич» с работающим мотором. За рулем сидела женщина примерно моих лет, очень стильно одетая, с тонкой сигаретой, дымившейся в уголке чувственного рта. Она так же мало напоминала сотрудницу КГБ, как наша вахтерша тетя Нюся — главного редактора.

— Добрый день! — я открыла дверцу машины. — Ксения Николаевна?